Произведение «БОРХЕС, АЛИГЬЕРИ, БЕЛЬКАМПО (СТРАДАНИЯ ЮНОГО ПУШКИНА)» автора Яков Есепкин

«Только пепел превыше золы»
«Космополис архаики», 1 –1, «Мелос»

Воистину все смешались, институция произведения диктует стиль и панстилистику, акценты вторичны в астрале. Перемещаясь во времени, Есепкин всегда избирал конкретное пространственное вместилище – вместилище Зла. Почему? Вопрос ответа не предполагает. Исследователь магического бытийного кристалла искал первопричину человеческого падения, золу и пепел, надежд лохмотья. На виду – предательство, это лакмус, отсюда аллюзии критики с «Антихристом» фон Триера и более ранним «Дьяволом». В «Космополисе архаики», как и в «Дьяволе», лищь одно действие есть – бег. Бег есть Бытие. Автор готической саги превращает в бег, бегство космизм жизни, причём путешествует он по кошмарной местности. Отсюда: строфы наших псалмов тяжелей, нежли Богом забытая местность. Чудесные спутники сопровождают мрачного современника, равны они в величии, равны и в гибели. Отчего Содом? Покаран Господом. Отчего Коринф? Колыбель пороков. Замечу, Господь у Есепкина (с удареним на первом слоге) не персонифицирует в себе мессианский образ, Он и Богородица вне образов, икон, божниц, они также только жертвы. Бог распят, значит губителям «положен Господь кричащий». Вероятно, апогей античной и добиблейской гибельной урочности таят «Царствия», здесь любой шаг – ко смерти, ловушки даже и не нужны. В «Псалмах» же замурован пароль Спасения, код, небом уготовленный для вечно бегущих. Мелькают в полисах Медина, Иерусалим, знойный Мадрид, остров Крым, Чистилище и вновь мелкие стольные грады и веси тяжелейшие. Прелестны и одновременно пугающе узнаваемы спутники, вовлечённые Есепкиным в хождения и в круги, из которых нет возврата. «Нет возврата» -- катаевский рефрен, Есепкин возводит сущностность рефрена прозревшего советского мовиста на Небовысоту.
Действительно, возврата нет: ниоткуда, никуда, ангелу – домой. В «Космополисе архаики» «никого, ничего» Случевского разлиты, словно яд по чернильницам. Пиши, когда можешь, либо, ещё лучше, молчи. Трагедия советской литературщины в недержании трюизма. Есепкин говорит меньше, чем стоило, чем хотелось, но говорит академическою речью, кою тщетно и всуе камуфлировать архаистикой. Что ни реченье, что ни фраза – надрыв, духовное солнцестояние. «Пускай на басмовом остье каждит макушка золотая». Вот огненный крест во аде, вбитый в Иуду, сердца не имевшего, ибо предать и жить возможно без сердца. Слова обращены к аднику, а плачут Пила и Низа, вообще книга суть лакримоза (слёзная), кримозная (по Есепкину) симфония. Зло не наказывается, оно торжествует и автор отрицает назидание, свойственное Бродскому. Впечатляет Пушкин, перманентно обозначающийся в рыдванах, империалах, колесницах, он самый нестойкий, «больше расплескал», пенял ему Ю. Кузнецов, протянувший Есепкину руку в 80-х (годы отречения от готического мэтра советской писательской элиты). По сути автор «Космополиса архаики» создал, в том числе и в частности, новые «Прогулки с Пушкиным». Но он постоянно оговаривается: «следи за эфиопом в оба глаза», «Александр легковесность предпочёл». Нестойкий «друг игрищ и забав» бесконечно нуждается в поддержке, этим удручены Дант и его Вергилий, Борхес и Белькампо, Сартр и Натали Саррот, попавшая в компанию великих волею мистика. В местах падения спасенья нет, милые пенаты и централы мировых площадей буквально усеяны тенями предателей, их жертвам к сердцам подкалывают кровавые броши. Яд, яд разлит вкруг, тьма египетская сокрывает вселенский позор. Присно юный Пушкин и должен падать первым, иные следом, легковесные и мрачные, все падают замертво, в конце путешествия равно им уготованы райские цетрары с поющими в терновнике психеями-сиренами.
Дмитрий НОТКИН