4.9.
Вспоминая события тех первых дней в «экскорт»-программе, я одновременно с этим вспоминаю, как во мне поселилось странное чувство, что Данька мне постоянно чего-то недоговаривает. Я даже злился на друга немного и стал ловить себя на том, что пропускаю любые его слова через какой-то фильтр: «верю-не верю – верю не до конца». Вот, к примеру, отчего он был так настойчив в расспросах в самый первый день, что ему было так необходимо узнать – не Кеша ли стал моим первым гостем, не стал ли я партнером Кеши с первой же встречи? А, может быть, это он на самом деле стал его прямым партнером, и хотел обрести поддержку в моем лице, убедившись, что я – «тоже»? Б-р-р-р, какая же недостойная бредятина лезла тогда мне в голову! Сейчас, спустя время, когда, благодаря общению с Кентом, мой угол зрения на интимную жизнь геев поменялся, мне стыдно за то, в чем я подозревал своего лучшего друга Даньку.
Особенно, когда его не стало рядом со мной…
Но в ту пору, на следующее утро после содержательной консультации с Иннокентием, я ни о чем не мог думать, кроме как о предстоящих встречах с Олесей, и только с ней. В результате образовались еще два провальных, в смысле учебы, дня…
Но, когда наступила вожделенная пятница, думать об учебе мне стало еще труднее. С самого пробуждения в моей голове дятлом стучалась только одна мысль: «Вечер, вечер, вечер, вечер…» Чтобы как-то облегчить свое дневного существования, я ухватился за ежедневник, как утопающий хватает воздух, чуть ли не зубами…
План на день нам составляет компьютерная программа, но, хвала Богам, он не является панацеей: каждый ученик имеет право, просмотрев его с утра, внести изменения и корректировки. Не допускается только лишь отменять все утренние занятия, без справки из медотсека, но заменить одни занятия на другие в рамках предоставляемой программой альтернативы – дозволялось. Я просмотрел план, заменив в нем точные науки «приблизительными», то есть гуманитарными, поставив себе два часа психологии, два часа истории отечества и по одному часу на грамматику и изложение, с которыми у меня никогда проблем не было, благодаря маниакальной любви к чтению в моей семье.
Когда же лекционные занятия благополучно завершились, а изложение на тему «Блага и социальная справедливость» было грамотно написано, я с облегчением вздохнул, обнаружив улыбающегося Даниила за нашим столиком в комнате самоподготовки.
– Ну, как ты? Вижу, сегодня самочувствие получше, получше значительно, – сказал он тоном знающего толк в медицине эскулапа. – Как дела твои, дружище, рассказывай! – и в предвкушении заерзал по скамейке.
– Жду Олесю сегодня, – честно признался я. – Только не надо, ничего не говори мне про нее, я почти освоился с сознанием того, кем она является.
– Молчу-молчу, – Данька притворно вскинул руки вверх, будто бы сдается в плен. – Нет ничего предосудительного в том, что девушка произвела на тебя сильное впечатление, их этому много лет обучают. Только, не сочти за нравоучения, но не подхвати «эдипов комплекс», нечаянно…
– Что еще за «эдипов комплекс»? – проворчал я.
– Проходят в курсе 5-6 класса обычной школы, если раздел «мифоведения» включен в курс общей истории.
– Нам точно такое не преподавали, – я был в этом убежден, я бы помнил.
– Персонаж мифа по имени Эдип долгое время влюблен и сожительствует с прекраснейшей на его взгляд женщиной, существенно старше себя. Когда же впоследствии он узнает, что то была его родная мать, от ужаса, его охватившего, он лишает себя самого драгоценного (по одним версиям – лишь ослепил, по другим – ослепил и оскопил), а затем отправляется в самоизгнание, – Данька быстренько пересказал мне сюжет мифа. А затем добавил: – Главная идея заключается в том, как говорят ученые-психоаналитики, что в каждом мальчике присутствует подсознательное влечение к собственной матери, но если ты уподобляешься Эдипу (его имя, кстати, означает «скованные ноги»), то есть связываешь свою жизнь с женщиной старше себя, то твой сексуальный марафон навсегда на этом заканчивается! Берегись, Егорка, не продай ей свою душу! – Данька хлопнул меня по плечу в знак поддержки. – И береги свои… ноги!
Я задумался, переваривая услышанное. Но не надолго! Скоро мои мысли снова заполнило предвкушение встречи, и на дальнейшие попытки пообщаться отвечал другу вяло и без энтузиазма. В конце концов, тот отстал.
Вечер, пусть и не торопясь, но неотвратимо наступал: чем ближе час «икс», тем все большее волнение меня охватывало. Когда же я наконец-то попал к себе, то почувствовал, что моя воля просто уже не может сдерживать возбуждение. Тогда я забрался под душ и, зажмурившись, представил себе образ Олеси. В моих мыслях ее лик окружало такое сияние, что даже закрытым глазам угрожало ослепление. И я понял, что миф о Эдипе – лжив, правду о причинах добровольного ослепления героя попросту неверно трактовали, или неточно перевели: красота – вот то, что нас ослепляет.
Руководствуясь инструкциями Кеши, я положил руку на свою выпирающую плоть, я начал совершать рекомендованные движение, продолжая думать о девушке своих грез. И: о, чудо! Минуты не прошло, как я был сражен наповал взрывом невероятного наслаждения, какого я еще никогда не испытывал! Да, так, что едва удержался на ногах!
Добравшись до кровати, я упал, обессиленный. Еще минуту я валялся в прострации, пока внезапно меня не прошиб холодный пот: ведь я не ставил визиты Олеси в ежедневник, а значит – она не знает, что я ее жду! Так чего же я прохлаждаюсь, нужно поскорее вызвать ее!
Нажав заветную кнопку, я заметался по отсеку, не находя себе места: бросил полотенце в кресло, натянул на себя белье, рубашку очень долго не мог застегнуть, путаясь с порядком пуговиц, потом сорвал ее и бросил в угол. В итоге, я натянул футболку попросторнее и шорты для спортзала, постоял у зеркала, раздумывая, так ли хорошо, что мой вид нисколько не отражает чувства, которые снедают меня, или это правильно – не показывать виду…
И, как бы я не хорохорился, все равно: когда знакомый звук прибывшего лифта донесся до моего слуха, я вздрогнул.
Обернувшись, я обомлел: девушка, стоящая передо мной, совсем не напоминала мне тот, облик, что лелеял я в своей памяти все эти дни. Это была … фея!
Свободно ниспадающие по плечам волосы, белокурые, как у кукол моей сестры, в которых она почти и не играла в детстве, но которые занимали в нашей детской почетный пьедестал, словно это были идолы святых. Одеяние укутывало девушку легкой, полупрозрачной вуалью, под которой контуры тела скорее угадывались, чем были видны…
Ноги были обуты в сандалии на манер греческих, каждый розовый пальчик был выставлен на обозрение и казался таким беззащитным.
Девушка держала опущенные вдоль тела руки немного перед собой, правая ладонь поверх левой. Во взгляде было смирение и покой.
– Могу я войти, господин? – что это был за голос…
Я застыл, как каменное изваяние, в горле пересохло. От уроков Иннокентия в голове совершенно ничего не осталось…