Жила –была девочка или «Зеленый свет»

Жила –была девочка или
«Зелый свет»
«Калейдоскопы» детства вспоминая...



... Каждое утро девочка подходила к  большому   зеркалу в доме и  рассматривала   себя в нем,  не узнавая...  Казалось, она должна быть другой, не такой! На нее смотрели  доверчивые детские глаза на безобразном (по ее мнению ) лице и улыбались...
«Сегодня я  я  должна быть другой, красивой! –говорила она себе, по-детски, распахивая свои мохнатые ресницы.
Ей казалось, что она должна разгадать тайну  этого «зеленого света», таившего что –то  в разноцветных  преломлениях  зеркального  стекла...Она крутилась перед зеркалом в незнакомом танце и мечтала...стать чуть красивей... а может быть,  стать красавицей!
Деревянное  зеркало старинной работы  с вкраплениями по краям из венецианского стекла было приобретено в их семье  по случаю отъезда богатых соседей в Израиль. Сосед по улице, старый, добрый еврей, оставляя это зеркало, сокрушаясь по этому поводу, сказал как  в завещание,  напоследок:
« Много  всего перевидало это зеркало, вобрав в себя радости жизни... А вам, оно  вернет, отдаст все эти радости...»
В семье  это зеркало  любили, берегли... И вытирала  «изысканную»  пыль с него  только мама, заботливо отирая стекла, не давая никому дотронуться. Она гордилась им, зная, что ни у кого такого  замечательного  зеркала не было...при нашей-то бедности...
И  в солнечный день зеркало   это необычно отражалось в пространстве комнаты светящимися гранями, украшая дом переливами цвета, играя  светом, меняя  краски...  И верилось всем в доме, что это  на самом деле необычное зеркало, что оно вдруг   изменит  и  нашу жизнь  к лучшему.
Верила в это свойство зеркала  и девочка, наивно доверяя  отражению  свои тайны.
Каждый раз  дотрагиваясь и оглаживая    кромку , округлости зеркала пальцами,  всматриваясь в свое отражение,   девочка   пытаясь  передать ему  свои тайные мысли.
Казалось «этот свет» должен преобразить  и ее,  девочку, превратив ее в  красавицу - принцессу!
Вот и сегодня она торопилась подбежать к резному стеклу зеркала, отражавшему  «искорку»,   и  вновь взглянула: не стала ли за ночь другой,  красивой?
Худенькое, бледное лицо с синеватыми тенями под глазами, усиливая бледность  бумажной бескровной кожи, высокий лоб,  -делали  свое дело, обезличивая ее.
- Факт, она  некрасива!  -  грустно  говорила  она о себе.
- Когда же я стану красивой? – в ожидании, спрашивала  она, всматриваясь в себя,  ожидая, пытаясь найти  «фантастические» изменения за ночь.
И опять видела  эти тоненькие уродливые  косички,  так  расстраивавшие ее.  Они , по-прежнему,  торчали в разные стороны,  а маленький курносый нос, «в крапинку», от веснушек,  также смотрел уныло,  был таким же маленьким...и  «безучастным»
И, не увидев особых изменений, девочка вдруг замечала  только особый огонек,  «зеленый свет», отраженный зеркалом  в  ее глазах,  который неописуемо оживлял  выражение  лица,  делая  облик  красивым,  а глаза - внимательными  и спокойными, готовыми , по –прежнему, доверить зеркалу свои тайны...и улыбку .



- Доченька, вставай, вставай детка,  пора уж  и   к деду...Вон,  уж  и утро  настало...Холодно сегодня, зябко. Вставай, доченька,  снеси ему  утрешнее –то, просил вчерась, чтоб вечернего не приносили... Слышь! Кому говорю, - вторила мама. – Вставай! Да не забудь,  кофтенку –то накинь, там знобко.
И продолжала  про себя:
- Капризы дед выказывает, чем дальше... тем хуже, ворчит все... И то ему не так, и это... Все ему неладно, и запах молока уже не нравится...Да, наше-то молоко вся округа берет... Вот  и Мария Ильинишна (она так и проговаривала вместо  ч –ш) давесь, хвалила, мол,  вкусное и лучше нету...
Свозь сон  мне уже представлялся или   мерещился   один и тот же страшный  старый дом, вросший ставнями в землю, очень похожий на дом деда. Казалось, дом деда тоже  скоро уйдет совсем под землю...Окна с тяжелыми наличниками, падающими  ниц - наклонились  в косом обличие,  в бессилии подняться.  Крыша, позеленевшая  от мха, наросшего по краям, торчала  необычно,  уродливым выступом – остовом, посередине, готовая свалиться в самый неожиданный момент.  
И весь он был похож на дом бабы Яги, которая , казалось, « ненадолго ...почему-то покинула этот дом, но вот-вот, явится, и выбросит старого деда на улицу»... и  останется дед совсем одиноким и несчастным долее, чем ныне... Я  спросонья, вновь  представляла  старика, «вглядывась»  в лицо  «своего» деда...
Большой, здоровый на вид, широкоплечий, - «с медведя» - с растрепанными волосами, которые он никогда не вычесывал –они так и торчали  вокруг старческого лица в разные стороны, безобразя облик его, страша меня,  - он медленно берет бутылку, не торопясь, моет ее в грязной воде,  вытирает, а затем также долго и медленно достает из пакетов  и протягивет мне свои «гостинцы»:  розовый пряник или конфету  в мятой обертке, пропахшей травами.
Проходило целых полчаса, а иногда и час целый за этой возней... Я успевала  «фантазировать»...  
Мне казалось, что это  друг той самой  Бабы Яги, -страшный «домовой» , которым  пугали всех детей, из сказки, нечаянно оказавшийся тут, рядом с нами, в нашей жизни... Казалось, вот он скоро закончит все свои дела здесь, на земле,  и отправится дальше в  «свою» сказку...Да, что –то, задержался, не по делу...  Мое воображение рисовало картины,  одну страшнее другой... Поэтому, когда мне приходилось заходить к нему, в его пропахшую разными незнакомыми запахами комнату, я старалась не разговаривать с ним... Думалось, если заговорю,  еще и  он заговорит «на час»  или  «уведет он и меня в свою страшную сказку»... «Уговорит»...
Слушая маму сквозь сон и дрему, я  продолжала спать, пытаясь завернуться   головой в глубь  одеяла, не желая вставать, вылезать из теплой постели.  а более того, не хотелось идти к деду, к его запахам...
Я знала, что отец   теперь растапливает  печь  и ставит казанок с похлебкой – наш завтрак...  и обед, - сытный, на весь день в уже растопленную, жаркую печь, чтобы успеть накормить  всю нашу ораву, -  пока мама не вернется со своим  «вкусным бидоном»  с работы.  По утрам мама  доила  нашу  корову«Стешку». Ей  нужно было до работы управиться со всеми домашними делами, а  после  -еще бежать на работу, в ресторан, а вечером на дежурство в магазин, там, ночью она «принимала» теплый, свежий хлеб...
-А вечером поедим теплого, мягкого хлеба, - мечтала я спросонья.
К деду идти не хотелось...И я всякий раз отнекивалась, а когда не получалось, шла как на каторгу...Надо!
Вот опять  я, углубляясь в воспоминания,  отвлекаюсь, отходя от темы... Разве это обойдешь?
Ни у кого тогда на столе не было такого хлеба... Мягкий, душистый!
Тогда хдеб давали «по головам», сколько голов в семье, столько буханок и давали...Времена такие были, их называли «хрущевскими», когда начисто пропал со стола белый хлеб! Да и черный-то не всегда имели... Ну, а о  белом хлебе только мечтали. Вот мама и устроилась в хлебный магазин, чтобы не стоять в очередях за хлебом для большой семьи... только и всего, а чтобы -  больше, нельзя было и подумать, хоть и работала рядом с лотками хлебными...Поэтому маму мы почти не видели. Сами кормили живность дворовую: гусей, кур, скот. Сами управлялись со всем хозяйством. Правда, вечером попадало некоторым из нас, за отлынивание... Была я  тогда еще маленькой, даже в школу не ходила, -« под стол... пешком ходила», а все помню...
Знала, с  ночи тепло в доме выветрилось,  и  в комнате,  как всегда, -   холодно, пока отец не протопит печь. Зябко.  Поеживаясь от утреннего холода, я выходила на  еще пустую  улицу и шла к дому деда...
Авгус т, с  дождями и ветрами,  как всегда, приходил  быстро, прогоняя теплое лето, укорачивая длинные летние ночи.
Шла  пустынной по утрам улице и думала о том, что сейчас,  там, в доме, как всегда,  в  утренней тишине дома слышатся  только  голоса  отца и матери.
И  вспоминала о ее наказе:
- Ты вечером –то ко мне приходи, в магазин, ночевать одной страшно. - Поможешь мне, управиться, если захочешь.
И я представляла теплый, «мамин магазин» с душистым запахом свежего хлеба. Ходить с мамой на работу я любила. Магазинные полки, полные хлеба, -и белого, и черного...представлялись мне «Хлебным царством». Только в  «царстве»  этом не было мне места...Были даже французские  сладкие «сайки», которые мама не покупала нам, они были очень дорогие для нас,  а здесь, ночью,  мама вдруг угощала, как бы за заслуженную  работу. Ей продавцы давали вкусные булки  «вместо благодарности», за хорошую, справную работу. Ведь у мамы, в ее смену,  за ночь не пропадала ни одна буханка хлеба, как у некоторых.  И работники магазина ценили ее, хвалили, а мы слышали и гордились!
И каждое утро повторялась одна и та же картина...
В чистом белом фартуке, с белой косынкой на голове, с  эмалированным ведром в руках, -мама возвращается с дойки. Подоенное утрешнее  парное молоко   разливает  в стеклянные четверти, расставленные   по утрам по порядку на столе,  туго закрывает  горлышки бумажными затычками . Затем тяжелые, полные четверти молока  (так думаю, что каждая с 2,5л) с трудом  вставляет   в плетеные корзинки, перекидывает  их через плечи сестре и отправляет  ее  на базар.
... Усталая,   с пустыми четвертями в корзине за спиной, возвращалась она   домой с базара,  и  успевала  даже сделать уроки и бежать в школу.  Помню еще... А на прибыль со сдачи еще и умудрялась конфеток нам купить. И ждали мы ее с базара- малышня , стараясь не пропустить момента. Иначе, можно было и не получить тех заветных конфеток.
Придя с базара,  как всегда, она усаживалась за большой, круглый стол , надевала на уши  «отцовы наушники»  и раскладывала перед собой все учебники, стараясь сосредоточиться. А так как у нас только что родился наш младший брат, нужно было иногда покачивать  и его люльку.Так она приноровилась качать ее (люльку)  ногой, растягивая длинную резиновую веревку через всю комнату, чтобы не отвлекаться...
Так, в наушниках, с веревкой –качалкой в ноге, она усаживалась за наш большой стол и просила меня, одновременно с этим всем, еще и  расчесывать ее длинные волосы –огромные косы. Я любила расчесывать ее локоны, укладывать косы в «короны», - игралась.
А уже в школу она  шла строго, с расчесанными волосами, заплетенными в тугие косы.

 А меня, дошкольницу,  с полуторной бутылкой,   для меня еще тяжелой , зеленой  бутылкой (может быть, от «шампанского»?) мама  отправляла к деду, всегдашнему  и постоянному нашему покупателю молока. Крепко  обхватив, держа   за горлышко  зеленую  тяжелую  бутылку молока, я каждое утро отправлялпсь на соседнюю улицу к одинокому старику, проживавшему одиноко в старом, «страшном» для меня тогда,  доме.
Был он  беден, стар, одинок.  Жил  в старой  деревянной избе на соседней улице.
Я так и несла  эту ненавистную  бутылку в охапке, боясь уронить. Запах парного   молока  бил в нос, хотелось отхлебнуть.. Но этого делать было нельзя
Иногда, пытаясь поменять руки,  поднимала ее высоко  над головой, желая увидеть «зеленый свет» через плотное стекло. Удавалось поймать преломленный зеленый свет! И тогда дорога превращалась в радость!
-Вот и поймала! Зеленый свет! –твердила я себе под нос, вспоминая детскую игру с зеркалом.
А еще... Такой « зеленый свет» , бутылочный свет,   мы «ловили» из  осколоков разбитого стекла, когда делали в земле «секретики». Эти земляные рисунки