Дядюшка (слава Богу, все еще жив) часто вспоминает своих женщин, а их (из тех, который я знаю) пару десятков точно наберется. Признается: охальник тот еще был. Верю ему на слово.
Сегодня, когда по привычке забежала попроведать, когда почаёвничали, старик, откинувшись на спинку стула, зажмурившись, в очередной раз начал «исповедоваться».
- В «Одноклассниках», - всем своим видом изображая недовольство, забурчал он, - нарисовалась… - я во время пауз ни о чем не спрашиваю, потому что знаю: бесполезно. Больше того, что захочет, не скажет. Клещами из него не вытянешь лишнего. – Лёлька, стерва этакая, - дядюшка так называет Ольгу, вторую свою официальную жену. – Как-то отыскала… Удумала… В качестве аватарки выставила фотку… Фотке-то без малого пятьдесят годков… Красотка… Была… Сейчас, пожалуй, стала другой: страшненькой… Как и я…
Насчет себя дядюшка явно преувеличил: выглядит, не смотря на груз прожитых лет, хорошо; молодые бабульки все еще косят блестящий глаз в его сторону.
- Ну, - продолжает он, - обменялись парой-тройкой сообщений. Понял: опустилась туда, откуда ее когда-то я вытянул за шкирку, - хочется спросить, а молчу. Жду терпеливо продолжения. – А когда-то, - на лице появляется счастливая улыбка, - ею гордился…. За плечами у нее – только семилетка… так с нею и осталась. Но, - дядюшка поднимает вверх указательный палец, - через пяток годков совместной жизни затыкала за пояс всех, даже с дипломами… Эрудиткой стала… Линотиписткой была… в типографии… Наберет текст, говаривали опытные корректоры, так, что после нее проверять – пустая формальность… Гордился… Про жену же говорили…
Пауза. Дядюшка светится: воспоминания ему явно доставляют удовольствие.
- Ха! – коротко смеется он. – Прихожу, бывало, в типографию, а тамошние бабоньки ахают да охают: откуда, дескать, и что берет девка? Провела, мол, в коллективе политинформацию, разъяснила нам, дурам набитым, что есть социализм по-французски. Те коммунисты, сказала, отличаются от наших тем, что на дух не принимают диктатуры пролетариата, что не на словах, а на деле за свободу слова, печати, собраний и митингов, что противники вождизма, что мечтают построить общество, в котором, как в роскошном букете, найдется свое место каждому цветку… Слушаю я все это и млею… Приятно… - дядюшка опять смеется. – Правильно говорят: с кем поведешься, того и наберешься… Так-то вот, разлюбезная моя племянница.
Соглашаюсь опять: рядом с такими, как мой дядюшка, дур не было, нет и быть не может. Оттого, пожалуй, и доживает свой век в одиночестве. Тяжело таким в личной жизни. Редко, когда встречают умную бабу, которая бы понимала и относилась снисходительно даже к чудачествам.
- Да… уж, - произносит свое любимое словосочетание, ставшее таковым после первого же просмотра фильма «Двенадцать стульев». – Была Лёлька умницей и не стало. Вернулась туда, откуда, - он еще раз повторил, - я ее вытащил за шкирку. Дура дурой теперь… Не может умная баба прятать свою внешность за изображением полувековой давности… Не может!..
Я обнимаю дядюшку и целую в гладко выбритую и надушенную запахами Франции щечку. Мы расстаемся. Через недельку, а то и раньше, вновь забегу на минутку.
Признаюсь: обожаю дядюшку. Сильнее, простите меня, отца родного.
