Вприсядку.

Зазывания на рекламных щитах все-таки принудили меня ощутить вкус детства, побочно загрузив сахаром кровь и аммиаком мочу.

Я остановился у придорожного магазина и купил там Ирис тираженный "с арахисом" фирмы "Яшкино".

Пытливого ума и образованности мне, конечно, не доставало для того, чтобы сразу перевести слово "тираженный" на нормальный язык среднестатистического обывателя, а в этимологию слова вгрызаться хотелось меньше, чем в саму плитку Ириса. И - напрасно.

Ирис оказался омерзительной отравой.

На упаковке так и было отмечено:
"Жарамдылык мерзiнi - 6 ай. Изготовитель ОАО "Кондитерская фабрика "Абаканская", Россия, Респ. Хакасия, г. Абакан. Импортер и поставщик: ИЧТУП "КДВ Бел", Республика Беларусь. Претензии принимает: Респ. Казахстан, ТОО "KDV Казахстан", г. Павлодар".

Позже я догадался, что мне крупно повезло. Ощути я этот вкус в детстве, еще тогда был бы списан в тираж производителем, который не нес ответственность за импортера, а претензии принимала третья сторона, не имевшая никакого отношения ни к изготовителю, ни к импортеру.

Первыми предвестниками пищевого отравления просигналили острые колики в области живота уже через полчаса. Казалось, что внутри меня забурлил и стал готовиться к гадкой подлости килограмм прокисших, консервированных слив.

Но я не унывал. Была удачей свобода выбора. Передо мной стелились бескрайние поля сельхозугодий с хилыми и отравленными, как мой кишечник, редкими кустами, торчащими по периметру, и глубокими дренажными канавами, оставленными дорожниками вдоль трассы под нужды любого толка.

Каким бы местом ко мне Удача не поворачивалась, в целом Она все-равно оставалась Удачей.

Когда я во второй раз затаился печальным партизаном и наблюдал из жиденьких зарослей с края поля за вспышками аварийных сигналов своего автомобиля, справа кто-то внезапно откашлялся.

Я вздрогнул, но диспозицию не сменил. У нас в роду так повелось: "Умри красиво, как Будда, но свой клочок земли никому не отдавай!"

- Можно, я к Вам пододвинусь? - спросили скромно у меня справа.

- Зачем? - вполне резонно поинтересовался я.

- Могу предложить Вам рулон туалетной бумаги с запахом абрикоса... И вообще... Хотелось бы завязать беседу со здравомыслящим человеком.

Я и не подозревал, что о здравомыслии можно было судить по поступкам, лишенным всякого здравого смысла.

- Оставайтесь на месте, без отрыва от производства. Мне так спокойней, - предупредил я неугомонного соседа.

- Я тоже в семидесятых сдавал политэкономию социализма, - указал он свой приблизительный возраст, образование, пол, намекнув на то, что пугаться его не надо, к неполным анкетным данным с радостью готов приложить свой портрет в полный рост.

- Вы пытаетесь меня подсидеть? Не выйдет! - решительно заявил я.

- Что Вы? - произнес напуганный сосед. - Я хотел только с Вами поделиться.

- Нашел, чем делиться.

- Знаниями, уважаемый, знаниями, - принялся он охмурять меня: - Вам известно, например, что женщины в Древнем Египте мочились стоя?

- Не обращал внимания. Видимо, было не до того.

- А мужчины, наоборот - вприсядку. Геродот еще это заприметил. А Гесиод, вообще утверждал, что воин, если он не снял с себя оружия перед тем, как присесть и погрустить в одиночестве, или неосторожно помочился верхом на коне, то лишался оружия и коня. Таков был закон, суровый, но справедливый.

Я сразу вспомнил рассказ одной давней подруги о том, как она, возвращаясь домой на своем "Лексусе", прочно завязла в "пробке" на МКАДе. Прижало так, что пришлось ей подложить под себя дорогое пальто, которое она купила накануне.
Крепко вцепившись в рулевое колесо, она источала из себя до последней капли обиду за то, что, задавленная воспитанностью и общественным мнением, опять постеснялась встать в ряд с мужиками на обочине и наравне со всеми справить малую нужду.

"Почему?!" - вопрошала она тогда у меня:"Почему так несправедливо общество распределило свободу выбора и поступков между мужчинами и женщинами?"

Теперь, слушая соседа, и пришел к мнению, что подруге тоже повезло. Могли ведь и коня отобрать. Хорошо, что стекла у"Лексуса" тонированы, и живет она не в русской деревне конца ХY111 века, где эти "законы" соблюдались строго под неусыпным контролем не только церкви, но и поместного старосты:

"Дуняша, ты почему присела? Не надумала ли ты справить нужду? Ну-ка, встань, сейчас я тебе все твои ветрености палкой-то поотшибаю! Гляньте на нее, люди добрые: нашла моду приседать! Этак скоро она унитаз под себя потребует или биде какое-нибудь. А знаешь ли ты, Дуняша, что женская моча - это "мертвая вода"? Ею только гнойные раны на теле человека можно лечить и змеиные укусы?

Глубокая задумчивость о горькой судьбе Дуняши и позорном угнетении всех женщин прогрессивным человечеством, незаметно вогнала меня в первую стадию поверхностного сна.

Еще сознание сигналило слабеющими, но тревожными токами про дискомфорт под и вокруг обезвоженного тела, про наглое нарушение мной санитарных норм и правил, еще чувство самосохранения не позволяло завалиться на бок или опрокинуться на спину, но уже Дуняша, одергивая сарафан, неслась по полю, набирая скоростЬ, приветливо помахивала мне рукой с плиткой Ириса "Яшкино". И уже хотелось броситься наперерез, чтобы защитить эту хрупкую красавицу от настигавшей ее толпы разъяренных проктологов и уринотерапевтов.

- Вы храпите? - раздался вдалеке голос соседа.

А убегавшие урологи,намеренно пытаясь пристыдить меня, дружно подскунячили соседу:

- Просни-ись! Ты дри-и ще-ешь! - будто только они одни догадались.

Я нехотя вернулся из прострации и осторожно огляделся по сторонам - не насес ли ущерба окружающей среде, как было однажды, когда я уснул в междугородном автобусе, уткнувшись лбом в холодное стекло.


И приснилось мне, что я лечу в маленьком АН - 24 к приятелю в город Ростов-на-Дону.

Волнами гулял по салону рокот моторов; привычно закладывало уши; пузырились слюни на губах и стекали к подбородку; я ждал, что вот-вот стюардесса начнет разносить напитки. Но все-таки краем глаза следил за крылом самолета. И в конце-концов выследил яркие всполохи. Разумеется, пламенем было объято уже все правое крыло. Мы медленно начали приземляться.

Кто-то из знакомых авиатехников убеждал меня в том, что Ан-24 - это единственный пассажирский самолет во всем мировом авиапарке, который способен при отказе двигателей хоть немного, но планировать. В тот момент любой пришлый авиатехник легко мог убедить меня в этом, потому что жить захотелось так сильно, что даже несбыточная мечта о том, что сборная страны по футболу, вопреки всякой логики, вдруг когда-нибудь станет чемпионом мира, - отпала совсем.

В трепетном ожидании мягкой посадки я открыл глаза и увидел, как стремительно подо мной несется обочина дороги.

"Всё! Криндец!" - крикнул я и повалился на тучную тетку, чтобы совершить последний и единственный в жизни подвиг - накрыть собой соседку, как Александр Матросов амбразуру вражеского дота.

Тетка завизжала в диком восторге, пару раз дернула ногой в благодарность за мою вероломную решительность и сбросила меня в проход вместе со своей авоськой, набитой картошкой и апельсинами. Все мы раскатились по салону.

От визга проснулся не трезвый, боевой офицер (позже выяснилось - военный строитель) и с воплем: "Началось! Я так и знал! Патроны давай, патроны!" - кинулся вперед по проходу. Но, покатившись на картошке, там же грохнулся навзничь и подозрительно умолк.

Из под каблуков его сапог взметнулись снарядами несколько картофелин, и одна, отскочив от ветрового стекла, ударила задремавшего водителя прямо в лоб.

Неизвестно, чем руководствовался водитель, закладывая руль резко вправо на полной скорости, но, рухнув в кювет с трехметровой высоты, мы всем содержимым автобуса придавили еще и лося, томившегося там не один день в ожидании сезонной случки.

Все случилось в одно мгновенье и обошлось без человеческих жертв. Жаль только лося. Правда, позже выяснилось, что это был тот самый лось, которого трижды вылавливали в черте города, усыпляли и увозили в родной лес. И еще несколько раз предотвращали его попытки прорыва в коровник совхоза "Путь Ильича", манившего не только лося аварийным красным светом тусклых лампочек.

Лось, все равно - не жилец. С таким огромным похотливым грузом уходить ему в зиму было равносильно самоубийству.

- Я не храпел, - превозмогая неприязнь к говорливому соседу в кустах, нашел я в себе силы откликнуться: - Я хрипел. Вся кровь осела в ногах, чуть в обморок не упал.

- Скажу больше, - посочувствовал сосед, - очень важно в нашем возрасте соблюдать осанку, умело держать корпус, проявлять самообладание и достойно нести потомкам все это, вместе взятое.

- А то - что? - поинтересовался я.

- А то случится, как с моим приятелем.

После длительной паузы, обидевшись на то, что я не проявил должного любопытства к случаю, произошедшему с его приятелем,

сосед отчаянно потряс куст, обозначив еще раз свое местонахождение, и доложил:

- Я сейчас встану и уйду, а Вы останетесь здесь и будете мучиться и фантазировать - что же случилось с моим приятелем?

- Чего мне мучиться? Я уверен, что, прикрываясь именем приятеля, Вы хотите рассказать о себе. А это - затасканная история

рядовой семьи, в которой жена с завидным упорством в течение четверти века выгрызала Вам мозг. А Вы все никак не решаетесь

расстаться с ней.
 Сексуальные отношения прекратились  у вас еще пятнадцать лет назад, потому что секс она считала извращенной формой посягательств на ее здоровье, утонченный вкус и повышенную чувствительность. Да и живете вы по различным биологическим часам.
 Поэтому привязанность к Вам она ошибочно принимает за любовь, и свою заботу о Вас проявляет в тщательном надзоре за Вашим здоровьем.
 Вы же полагаете, что жена таким образом Вам мстит за то, что однажды полюбила, простите, привязалась к Вам и, пожертвовав собой, вышла замуж.

- Все верно. Характеристики точные, если речь идет о нас с вами, -  прервал меня сосед, с которым я вынужден был сидеть на одном гектаре земли, - но приятель мой - совершенно другой тип. Он не подпадает под какие-либо характеристики, поскольку изощряясь в жанре "мемуарной фантастики", он так много успел про себя напридумывать, что ему самому тошно от собственного величия и высоты, с которой ему приходится взирать на всех мелкотравчатых.

- Он писатель? - попытался уточнить я.

- Если принять за творчество размазывание дерьма по страницам неумелым пером, то - да! Писатель. Да и перо ему приходится часто макать в себя - не легкий, скажу Вам, труд. В нашем мире читатель - вымирающий вид, а у природы суровые законы, и приходится ей заполнять опустевшие ячейки читателей вот такими горе-писателями.

- Фамилию назовите вашего приятеля или литературный псевдоним, - мне становилось все интереснее и интереснее.

- Ой, да что Вы! - удивился моей наивности сосед. - Разве упомнишь фамилии всех приятелей? Хотя, подождите, что-то пытается проклюнуться в памяти. Кажется, Дергач его фамилия? Нет, не Дергач. Может, Мазо? Тоже - нет. Фигляр? Нет, не помню,