Залом

Ну вот бывает же в жизни и хорошее, и не верьте всяким занудам, которые только и брюзжат, что погода – дрянь, президент – лысый, жена – пилорама, начальник – козел в очках…

Вчера иду домой с работы и знаю, что жена поехала к дочери, а значит, вечером никто докучать не станет и можно будет завалиться с книжкой на диван, поставив рядом кружку с чаем, и тихо раскиснуть в безделии… Хорошо!

Захожу по дороге в магазин, чтобы взять бутылочку пива. Уже прошел мимо витрины рыбного отдела, и вдруг меня осенило: что-то там этакое на витрине было, достойное внимания, особенное. Вернулся – и точно! В лотке лежит то, чего много лет не видел, почти забытое, милое сердцу. И – ярлычок с надписью: «Залом каспийский сл.сол.». Не горбуша, соленая-пресоленая, тряпочно-мочальная, не ржавая камчатская селедка, не семга из норвежских садков (неплохая рыбка, а все ж не то), а ЗАЛОМ! И видно, что недавнего улова: спинки черные, брюхо – как сталь, глаза прозрачные. И – здоровущая. В общем, залом.
Взял две штуки – на два кило потянули. И пива взял две бутылки. Уже, было, ушел, но потом вернулся, купил горячего ржаного хлеба и по пучку укропа и петрушки.

Дома рыбу и пиво определил в холодильник, а душа уже поет, трубы играют, ангелы машут крыльями и желудок выделяет всяческие соки и ферменты.
Почистил пяток картофелин покрупнее. Эх, хорошо, что жена на рынке взяла тамбовскую, а не в супермаркете забугорную. Тамбовская разваривается, а буржуинская – как мыло, прозрачная, скользкая, одна видимость, что картошка. А дальше все просто: картоху – в кастрюлю и на плиту, селедку – из холодильника на стол. У-у-у, какая же ты, подруга, здоровенная!

Надрезал вдоль спины, снял «чулком» шкуру вместе с чешуей. Вот оно, то, о чем только мечталось: под шкурой – белые полоски жира, того жира, лучше которого не бывает. Ах ты, моя милая, радостная моя! Теперь посмотрим, какова ты изнутри. А внутри, собственно, и смотреть не на что: ни икры, ни молок. Так это ж хорошо! Икряная селедка брюхом толста, да жиру в ней нет. И вкус – так себе. А эта будет – пальчики оближешь.

Теперь – только набраться терпения и ждать, пока картошка сварится. Разве что луку порезать. Достаю здоровущую луковицу и, утирая слезы, режу ее кольцами.
Вот и картоха готова. Сливаю воду, картошку – на тарелку. Одну картофелину разломил. Правильная картоха! Светлая, рассыпчатая, курится паром.

А теперь – безо всяких изысков, просто и основательно. Ломаю картошку на половинки и сыплю на нее побольше рубленных укропа и петрушки. Нарезаю горячий хлеб крупными ломтями и намазываю их маслом, не жалея. А селедку просто режу большими кусками. Вот она какая на срезе, перламутрово-радужная, а жирная – эх, если б я таким жирным был, не знал бы горя. Ах ты, жирненькая моя, малосольненькая!

Тащу к дивану журнальный столик, ставлю на него тарелку с картошкой, на льняную салфетку кладу хлеб, а селедка красуется в большой пиале, засыпанная луком так, что ее и не видно. И – никакого растительного масла к ней! Это преступление – такую рыбку топить в чуждом ей материале, в ней, родимой, своего жира видимо-невидимо.

Смотрю на натюрморт: чудо, что за картина! Только пива не хватает. И вот теперь я его, пиво, достаю из холодильника, и выливаю одну бутылку в любимую свою пивную кружку. Та сразу потеет.

Все! Ложусь на левый бок на диван, в одну руку беру картофелину, в другую – рыбный ломоть (не кусок, не ломтик, а именно ломоть – это ж ЗАЛОМ!). Оглядываю в предвкушении стол с ужином и начинаю пир.

А вы говорите - погода – дрянь, президент – лысый, жена – пилорама, начальник – козел в очках…