Вполне справедливо осуждая масонство, мы ищем врагов где-то на стороне, не понимая, что враг наш притаился за нашей спиной, курит нам фимиам, превознося пред нами наши пороки и язвы как истину в последней инстанции , ставя их на пьедестал и творя из них удобные для себя кумиры.
Для того, чтобы судить о масонстве, нужно иметь хотя бы слабое представление о том, что оно из себя представляет. « Наши так называемые учёные принуждены заменять существенные достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною взглядов, приноровлением модных понятий к старым давно известным предметам и пр.
Таковые средства (которые в некотором смысле, можно назвать шарлатанством) не продвигают науки ни на шаг, поселяют жалкий дух сомнения и отрицания в умах незрелых и слабых, и печалят людей истинно учёных и здравомыслящих;
… есть люди, не имеющие никакого понятия о жизни того св. угодника, чьё имя носят от купели до могилы и чью память празднуют ежегодно. Не дозволяя себе никакой укоризны, не можем, по крайней мере, не дивиться крайнему их нелюбопытству» (А.С. Пушкин, «Словарь о святых», 1836 г., СПБ, Рецензия).
Приняв к сведению сие наставление, сделанное нам Пушкиным, и не вдаваясь в определение сути «вольных каменщиков», укажем лишь на то, что задачей масонов является тотальное разрушение семейной, Родовой и в широком смысле народной и государственной жизни, и в заключение сей невидимой подрывной работы создание космополитического всемирного правительства, находящегося в услужении у «богоизбранных» личностей, утверждающих своим индивидуальным элитарным разумом право на тотальное господство над утратившими веру и национальное достоинство народами.
Но это есть как раз то, против чего всю свою жизнь боролся наш великий поэт. Пушкин по вопросу « модной болезни, недавно нам подаренной» (1825 г.) высказывается словами Фауста вполне определённо: «Всё утопить».
В «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» впервые опубликованных в «Северных Цветах на 1828 г.» Пушкин пишет:
«Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. …Греки в самом своём унижении помнили славное происхождение своё и тем самым уже были достойны своего освобождения…
Может ли быть пороком в частном человеке то, что почитается добродетелью в целом народе? Предрассудок сей, утверждённый демократической завистию некоторых философов, служит только к распространению низкого эгоизма. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?
Mes arriere-neveux me devront cet ombrage! (Мои правнуки будут мне обязаны этой сенью).
Сказано: Les societes secretes sont diplomatie des peoples. ( Тайные общества суть дипломатия народов). Но какой же народ вверит права свои тайным обществам и какое правительство, уважающее себя, войдёт с оными в переговоры?
Чем более мы холодны, расчётливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен.
Однако есть люди, которые любят себя с такою нежностию, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своём благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности».
В 1831 году после взятия русскими войсками Варшавы, повторившегося второй раз после 1812 года, 26 августа Пушкин создаёт свои патриотические стихотворения «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина».
Русский поэт отвечает «народным витиям», на Западе и внутри своей страны, ждавшим поражения русских войск и накладывающим протестантско-демократическую «анафему» на народ России и на славян в целом.
Пушкин тогда уже понимал, что мировая история зависит от того, что либо «славянские ручьи сольются в русском море», либо «оно иссякнет». Не понаслышке знакомый со средневековой историей поэт знал истоки ненависти Западной Европы к нашей земле и «самому непокорному народу», и чётко ставит «Вопрос» о том, на чьей стороне «Вольность, Честь и Мир».
«Мы не признали наглой воли, того, пред кем дрожали вы», «в бездну повалили тяготеющий над царствами кумир», искупили победу своею кровью, но «врагов мы в прахе не топтали», «мы не напомним ныне им, того, что старые скрижали хранят в преданиях немых, мы не сожжём Варшавы их; в бореньи падший невредим».
Здесь Александр Сергеевич безмолвно вспоминает те адские пытки и лютые казни и глумление над православными казаками, их детьми и жёнами, что вытворяли с «благословением господним» под молитвы польских ксендзов польские шляхтичи с конфедератами.
Русский гений, в отличие от всего современного ему прогрессистского окружения и следующего за ним западнического поветрия выбирает в «споре славян между собою» «в домашнем, старом споре уж взвешенном судьбою» пророческий православный путь своего верного Правде и задаче творения Общего Дела на земле во Истине родовой жизни русского народа:
«Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясённого Кремля
От стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?»
***
……………………………………….
Но вы , мутители палат,
Легкоязычные витии;
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России!
Что, взяли вы?... Ещё ли росс
«Больной расслабленный колосс»?
Ещё ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Её, беснуясь, потрясали –
Смотрите ж: всё стоит она!
А вкруг её волненья пали –
И Польши участь решена».
Пушкин ведал цену Вопроса. Либо Святая Русь – и в ней Родовой Закон и Правда, либо Запад – и в нём власть денег, ложь и цивилизация. И только православный русский поэт с его гениальностью мог это в полноте понимать и верить в победу России над превосходящим её силой и числом изобретательным и лживым врагом – врагом Рода человеческого.
Пушкин недаром выбрал слово «анафема» - слово, означающее церковное отлучение. Отлучением от сатано-библейской веры и вместе с ней конечно же от благ цивилизации грозили России все без исключения «просвещённые» и т. н. культурные народы давно уже склонившиеся под всесильную шуйцу мироправителя века сего, того самого «жестокого века» в котором Пушкин «возславил Свободу и милость к падшим призывал».
Далеко не случайно, что «добрые чувства» поэта направлены не к «просвещенцам» Западной Европы, но к славянам, тунгусам, финнам, калмыкам – ко всем «сущим языкам» в горячо любимом Отечестве:
«Слух обо мне пройдёт по всей Руси Великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык».
«И долго буду тем любезен я народу…» - отсюда понятно, что великий поэт, не страдая наклонностями националистическими, хотел быть любимым, хотя бы любезным, - всем гражданам своего бескрайнего Отечества.
«И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов я был полезен…»
Человечески постыдная и поэтически бездарная подмена Жуковского и Николая Iбез малого век и имеющая их позорить во веки веков, с таким антипушкинским введением «пользы» в поэзию, пятнавшая пушкинское подножье памятника с 1884 года – наконец заменена словами пушкинского памятника:
«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век возславил я Свободу…»
К этому наблюдению Марины Цветаевой стоит прибавить и мнение А.С.Пушкина по поводу Антонио Сальери. Александр Сергеевич пишет о том, что его поразил исторический факт, что когда давали «Дон-Жуана» в Венской опере, А.Сальери пытался освистать Моцарта. Завистник, освиставший «Дон-Жуана» мог отравить и его творца – сделал решительный вывод Пушкин. Что же мешает и нам, после столь очевидного нечестия В.А.Жуковского, продолжать доверять его россказням о так называемой «христианской» кончине Пушкина?
Какое моральное право имел «побеждённый учеником учитель» переименовывать «Сказку о попе и работнике его Балде» в «Сказку о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде» и «исправлять» бессмертные сочинения русского гения?
Памятник в центре Москвы четыре десятилетия был запятнан откровенной ложью, но все до единого пушкиноведы дореволюционной России дружно молчали об этом, как молчат они и сегодня: «растопырили слова, что вилы и молчат»…
«Не оттого дело портится, что много плохих историков, а оттого что это самое дело превышает естественные способы наши к его неукоризненному исполнению. Подобная мысль сжимает моё сердце уже во второй раз в жизни. В первый раз это было, когда я прочитал известную статью Жуковского под названием «Последние минуты Пушкина». Я был свидетель этих последних минут поэта. Несколько дней они были в порядке и ясности у меня на сердце. Когда я прочитал Жуковского, я поражён был сбивчивостью и неточностью его рассказа. Тогда-то я подумал в первый раз: так вот что значит наша история. Если бы я выше о себе думал, я тогда же мог бы хоть для себя сделать перемены в этой статье. Но время ушло. У меня самого потемнело и сбилось в голове всё, казавшееся окрепшим навеки»
(Из письма П.А.Плетнёва к Я.К.Гроту, 3 декабря 1847 г.)
Пушкин не был не токмо масоном, но и ортодоксальным «христианином.
Александр Сергеевич был горд славой своих предков – славян, горд тем, что к его «нерукотворному памятнику не зарастёт народная тропа». И вот, несмотря на такую неприемлемую для церковных «мирян» и «прихожан», отнюдь не религиозную, но «всеядную» любовь к «диким» «язычникам» и «гордыню», великий поэт завершает прославление самого себя искренним молитвенным обращением к Богу – « Веленью Божию, о Муза, будь послушна!», где звучит тема «послушания» поэта и Музы, его вдохновляющей, - Высшему Началу, вместе с презрением к человеческой славе, клевете, спорам и венцу.
Зачем поэту царский «венец глупцов», если Памятник его вознёсся выше Столпа всех, безо всякого исключения, царей и первосвященников, и душа его уже при жизни пережила его тело?
Поэт уже при жизни беседовал с «языческими» Ангелами, пребывая в постоянной любви к Творению Единого Бога, не понаслышке ведал тихое веяние Духа Святаго!
Он «божественными, чудными» словами рассказал нам об этом, «не оскорбляя тем уж Имени Христа». Но «святые невежды», увы!, никогда не смогут понять те «чувства добрые» и «милость к падшим», что доступны осознанию простого народа российского и в нём и финна, и калмыка, и тунгуса…
Пушкин удивительно прост, открыт и последователен и потому и не встраиваются его произведения в те или иные схемы
