Хоть и стоят лютые морозы, январь ведь! всем жарко. Столы ломятся от яств, вино и пунш льются привольно. Семнадцатилетняя невеста, Дунечка, чудо, как хороша: щёки нежно алеют румянцем, розовые губки улыбаются, длинные ресницы время от времени стыдливо прикрывают сияющие счастливым светом голубые искристые глаза. Открытые плечи отливают мраморной белизной, маня жениха припасть к ним в долгом поцелуе.
Но Александр сдерживается, лишь украдкой бросает на неё жаркие взгляды, которые та ловит с упоением.
Дуняша - младшая дочь соратника и любимца государя, Ивана Михайловича Головина, обер-сарваера - главного кораблестроителя. Он, хоть и знаменитого рода, но не кичится ни своим родством, ни своей близостью к Петру I.
Александр Петрович Пушкин о его взаимоотношениях с царем знает не понаслышке. Часто бывая в его доме в качестве жениха, слышал от него самого, как, начиная с Амстердама, со специально отобранными сорока сильными рослыми юношами, в числе которых был и он, государь и сам постигал секреты судопроизводства.
Увидев там, на верфи, старания и смекалку, отправил его в Венецию — для освоения морского дела и изучения итальянского языка. Вернувшись оттуда, поступил на военную службу.
«Начиная с юных лет, государь берет меня с собой в походы. После Прутского присвоил чин генерал-майора, - скромно отозвался об одном из самых значительных событии в своей жизни Иван Михайлович. - А когда попал в плен к шведам, в том же году обменял меня на пленных шведских офицеров и сразу назначил обер-сарваером".
Александр знал также, что после, служа на Балтике, тесть принял первый отряд из девяти скампавей – самых быстроходных судов русского галерного флота.
Что и говорить - жизнь его всегда была беспокойна. Да и сейчас - они с царем успели вернуться из Персидского похода прямо к свадьбе. И государь – здесь!
Александр Петрович не верил в свое счастье - Петр I отплясывал на их с Дуняшей свадьбе, отдаваясь этому всей душой. Впрочем, как и всему, чем занимался.
Александр гордо повел плечами - его отец, Петр Петрович Пушкин, был у царя стольником, а вот он, его сын, сидит за одним столом с государем! "Ах, как я благодарен Ивану Алексеевичу Головину, который ввел меня в круг этой семьи! Ведь не такие мы богатые и родовитые... и здесь, на свадьбе, только братья - Федор и Илья. - Слегка взгрустнулось. - Родители-то давным-давно покоятся в Варсонофьевском девичьем монастыре..."
Мать невесты тоже из родовитой семьи Глебовых. Она оживленно беседовала с императрицей. Мария Богдановна казалась настоящей красавицей по сравнению с низкорослой и некрасивой Екатериной. «Дуняша, когда повзрослеет, будет такой же, как мать...» - оглянулся на невесту.
Та тихо переговаривалась с соседкой по столу. Залюбовался ею: одетая в белое свадебное платье, обшитое венецианским гипюром, она сияет юной красотой. Русая головка увенчана сверкающей гирляндой флёрдоранжа, перевитого нежным атласом и белым кружевом. В маленьких розовых ушках, сквозь золотые локоны, переливаются бриллианты, подобно её большим голубым глазам. Усмехнулся: "Ей, время от времени, приходится приглушить их счастливый блеск длинными пушистыми ресницами..."
Александр улыбнулся и поднес к губам душистую ручку в белой длинной кружевной перчатке, а его невеста, легонько вздохнув, незаметно прикоснулась свободной рукой к его колену под столом.
Александр и сам смотрится не хуже. В модном кафтане серого цвета и белом камзоле он выглядит внушительно.
Жених Дуняше нравился. Хоть и не так высок ростом, как все Головины, у любимого стройная фигура, широкие плечи, крепкая шея, на которой сидит гордая голова. Взглядом исподтишка она ласкала твердо сомкнутые, красиво очерченные губы, небольшой нос с незаметной горбинкой, пышные усы и вьющиеся от природы пшеничные волосы. Только глаза у него какие-то тревожные. «Почто так? - удивилась. - Ведь давно меня добивался, и вот я – почти его жена!"
В лейб-гвардии Преображенского полка жених служит с 1718 года, куда поступил солдатом. Но этот, 1722 год, стал для него знаменательным не только потому, что женился на любимой барышне. Он ещё произведен в сержанты и каптенармусы*.
Нежно поглаживая её руку, тот следил за государем, только что закончившим танец. Разгоряченный быстрыми движениями, Петр I расстегнул коричневый длинный кафтан, шитый золотом, и облегавший его узкую талию, из глубокого прорезного кармана сбоку достал светло-зеленый платок, в тон камзола, и обтер вспотевшее лицо. Большие глаза навыкате смотрели весело на Екатерину, которая как раз к нему подошла. Рядом с ним она казалась слишком маленькой.
Дуняша потянула локоть жениха к себе и, приблизив алые губки к его уху, прошептала, указывая на царя:
-Посмотри, Александр Петрович, – в нем не меньше двух метров росту!
-Я точно скажу тебе, мне твой отец сказывал - два метра пять сантиметров. – Настороженно бросил: – А ты почто выбрала меня, малорослого, если тебе такие высокие по нраву?
-Я тебе не говорила, что они мне по нраву! Я же за тебя иду замуж!.. Но, смотри ж, уговор остается! - погрозила пальчиком.
До помолвки она часто поддразнивала его:
- Я сомневаюсь в твоей любви... А ну начнешь меня бить, как другие своих жен… - Будто шутила, а бросала на него пытливые взгляды из-под длинных ресниц.
И влюбленный в неё без памяти Александр однажды написал ей из Петербурга в Москву, где она жила в Китай-городе, в усадьбе родителей, письмо с уверениями, что всегда будет хранить её честь, а в его любви она может даже не сомневаться.
Поймав её ручку, быстро поцеловал, думая: «Хоть бы женка оказалась в мать - характер у той покладистый, добрый...»
В нетерпении, сразу же после свадьбы, Александр взял отпуск в Преображенском полку и, схватив женку в охапку, увез в свою родовую вотчину — деревню Истлеево Шацкого уезда, где они пробыли некоторое время, а потом уехали в Москву, в его собственный дом на Божедомке.
По окончании медового месяца они с трудом расстались - Александру надо было вернуться на службу. Дуняша, провожая его, плакала навзрыд, поэтому, чтобы ей не так было одиноко, он позволил ей жить в Китай-городе, в родительском доме, пока сам будет находиться в Петербурге. Но, как только выпадала возможность, и сам приезжал к ней в Москву.
Первое время они ладили, хоть Александр Петрович и был немного разочарован, что Дуняша оказалась «подпорченной» - не сохранила честь… Но, любя её, простил. У них пошли дети, но вскоре дочка, Машенька, умерла... Но, через некоторое время, женка родила сына.
Он все продолжал изучать её. Она добра к людям... Несмотря на молодость, взялась управлять железной рукой всеми его имениями - они у него разбросаны по уездам: в Московском, Зарайском, Коломенском, Рязанском и Дмитровском. Все эти земли, как и усадьба на Божедомке в Москве, ещё в 1718 году, достались ему по завещанию от бездетного родственника, среди которых и Болдино в Нижегородском уезде.
Село имело свою историю: в 1618 году царь Михаил Федорович пожаловал его деду Ивана Ивановича Пушкина за «московское осадное сиденье». Тогда, в русско-польской войне 1609—1618 годов, поляки пытались посадить на русский престол королевича Владислава... Но им так и не удалось взять Москву штурмом. А Федор Федорович Пушкин выполнял там важную стратегическую задачу - оборонял Тверскую башню.
При его жизни хозяйство процветало, он прикупил ещё земли, расширяя её границы. Сын, да и внук, тоже старались добавить к имеющимся владениям новые деревни и села. Но оказались не такими рачительными хозяевами. После смерти Ивана Ивановича имущество, отошедшее к Александру Петровичу, оказалось обремененным долгами и ему пришлось заложить несколько деревень, чтобы платить в опеку.
Они пытались быть экономными. Александр Петрович хотел, чтобы двое деток, Лев и Марья, которые у них уже родились, после его смерти ни в чем не нуждались. Вторую девочку они назвали опять Машенькой, в честь первой - умершей.
А он стал бояться – в первый же год после свадьбы, находясь на службе, схватил гнилую горячку и недужил целых полгода. Доходило даже до беспамятства! Долго его лечил лекарь в Преображенском полку, но до конца не сумел его вылечить - болезнь время от времени обострялась, и тогда Александр уезжал к жене и детям. Семья прибавлялась - у них родился второй мальчик. Демьян. Но тоже вскоре умер.
Получив в полку очередной отпуск, Александр Петрович приехал из Петербурга. Он не понимал, что на него так действовало – хворь или тревога за детей и жену, но все чаще и чаще стремился в Москву. А оттуда вместе они уезжали в родовую вотчину...
Александр изменился. Из жизнерадостного крепкого здоровяка превратился в болезненного, раздраженного человека. Не раз замечал в себе необузданные вспышки гнева.
Когда он первый раз собственноручно бил плетьми на конюшне дворового Ваську, Дуняша, испугавшись последствий, закричала из окна:
- Убьешь ты до смерти его и сошлют тебя на каторгу также, как нашего Василия Головина.
Вернулся в дом, прекратив экзекуцию, а она осторожно упрекнула:
- Ты стал вспыльчивым и неуравновешенным. Грубишь, бьешь дворовых. Они тобой недовольны… - Помолчав: - Боюсь, что и до меня доберешься… - Умоляюще подняла на него большие глаза и напомнила: - Смотри-и-и же... ты обещал меня не бить…
- Я обращаюсь со слугами и крестьянами, как и другие, – отрезал. - Все так делают… А тебя, как и обещал, ни разу не трогал... кх-м-м... хоть иногда и выпрашиваешь...
До своей болезни он ссор с нею не затевал. Потому, что женка во всем была послушна, не противоречила ему ни в чем... Но что-то она в последнее время стала самовольничать - наняла в его отсутствие в дом слугу, «бескрепостного» человека. А ему ничего не написала.
Узнав об этом в следующий приезд, закричал:
- На что ты нанимаешь бездельников, пьяниц и плутов - непотребных, поносных? Зачем ты их жалуешь? Уж не такие годы, чтобы много держать людей – у нас накапливаются долги… - Дуня попыталась ответить, но он пресек её движением руки: - И для чего ты не отписала ко мне в Питербурх, а сама приняла холопа, да вдвое ему хлеба и понедельное жалованье отпустила?.. А крепости на него никакой не имеется... не лучше ли его отпустить?
–Я приняла его не ради него! – наконец вставила Дуня. - Ведаю и сама, что он непотребен, а приняла ради того, чтобы девок моих научил золотом шить – он это умеет! - Она тоже рассердилась, а потом начала всхлипывать. - Если ты его отпустишь, я тебя не прощу-у-у.
– Не видал от него услуги, значит, не надлежит его чрезмеру жаловать. – Но махнул рукой - не мог терпеть бабьего нытья. - Да делай, как хочешь!..
Теперь, после кратких побывок, уезжал в Преображенский полк все с большей неохотой. Угнетало, что он служит в Петербурге, а жена остается в Москве. И сам не заметил, как в голову полезли сомнения - начал подозревать её в изменах. Но решил ещё понаблюдать.
Когда в следующий раз предстал перед ней, похудевший и пожелтевший, Дуня вскричала:
- Как ты похудел!.. Видать, кто-то навел на тебя порчу.
- Какая порча!? – Рассердился. - Я же тебе писал – опять болел гнилой горячкой. До сих пор не отошел – кашель все донимает... – Хлопнул, что есть силы дверью и поехал со двора,
Поэтому я только продублировала своё восхищение.
Спасибо, Асна!