Последний антифашист

Город был маленький и пустынный. Далеко за крышами домов из желтого и красного кирпича вставало и садилось такое же желтое по утрам и красное по вечерам усталое солнце. Уже давно было тепло, и ветер мел по сухим улицам пыль и бумажные обрывки афиш. Мутные стекла магазинов, были по-домашнему покрыты пушистой и легкой пылью.
По пустой улице летел желтый лист, подгоняемый ветром. Мальчик увидел его, огляделся, вылез из подвала и побежал вслед. Поймав лист, он приблизил его к лицу. Лист ласково и пушисто затрепыхался в пальцах и вдруг стал бабочкой. Мальчик разжал пальцы и лист полетел дальше.
-- Я думал – это листок, -- сказал мальчик своему медвежонку с одним глазом, -- а это оказалась бабочка. Я подумал еще, откуда здесь взялся листок? Весь город высох. Во всем городе, нигде-нигде нет воды. Только в подвалах. Вот ты не знаешь, а я расскажу. Я тебе всегда рассказываю, а ты все равно не знаешь. На этой улице нет деревьев. Ты никогда не видел улицу, только из окна. И на той улице, которая сзади дома, тоже нет деревьев. И та, которая сразу за магазином, тоже сухая. Вся. Только пыль. А скоро, наверное, даже завтра, мы доедим хлеб и допьем здесь всю воду и пойдем в другой подвал на другую улицу. Там много воды в подвале под магазином. А на складе есть печенье. Ты еще не видел такое печенье. У тебя ведь только один глаз, ты смотришь только в одну сторону.
Он помолчал, обнял мишку, и добавил:
-- А потом я отпустил бабочку. Это даже лучше, что это бабочка. Если бы листок, значит, там, где еще есть живые деревья, теперь тоже нет воды, и они умирают. А это бабочка, и это хорошо. Значит, где-то там, откуда она прилетела, есть цветы, а значит, есть вода.  А скоро будет осень и воды будет много.  Только есть будет нечего. И холодно. – Мальчик заглянул мишке в пуговичный глаз.
-- А он поймал бабочку. И долго кричал, что и меня поймает.
Мальчик давно уже играл в своеобразную войну со случайно, как и он сам, уцелевшим немецким солдатом Германом. Герман был очень злой, красивый, высокий и пучеглазый офицер. Ну, как красивый? Выбирать не приходилось, и получалось, что критерии красоты относительны. Лучше иметь красивого и ловкого противника, чем какого-нибудь кривоногого урода, не умеющего даже спрятаться нормально. Герман, которого мальчик при первой же стычке обозвал Конаном, а попросту – варваром, поначалу обстреливал мальчика из автомата, после, весьма недолго и прицельно – из пистолета. Потом просто обкидывал камнями, пока все камни не оказались на стороне мальчика. Тогда Герман выжидал, когда мальчик уйдет на ежедневную разведку, тихонько, обходными путями, стараясь не потревожить мохнатую пыль на дороге, не оставить следов, перебирался на его сторону, собирал камни и, наверное, если  можно было бы, собрал бы расстрелянные боеприпасы. Но, к сожалению, плющенные пули в стенах не поддавались повторной стрельбе. Потом Герман расписывал стены домов  обидными немецкими словами, видными только ему со своей стороны. Когда мальчик возвращался в свой подвал, Герман вылезал из своего окна, как червяк из яблока, готовый  в любой момент юркнуть обратно, и кричал мальчику все те же обидные слова, написанные на стенах. Получалось, что он пишет сам себе шпаргалки, видимо, чтоб не забыть, как ругать этого маленького негодяя. В последнее время он все чаще использовал понятные мальчику слова. Мальчик подозревал, что Конан запомнил несколько фраз, которые мальчик кричал ему, когда они только-только столкнулись. Теперь Конан все чаще кричал «Убью! Подонок!» и даже  как-то раз «Немецкий оккупант!», что подтверждало догадку – Конан не понимал, что он выкрикивает. Ради эксперимента мальчик стал кричать ему «Мир! Дружба! Май!» Конан прилежно запомнил и через несколько дней уже он кричал мальчику «Мир! Дружба! Май!», злобно потрясая клюшкой для гольфа. В ответ мальчик кричал ему «Пусть всегда будет солнце!» и  «Пусть всегда будет мама!» Конан   воспринял это как некий коммунистический гимн, или рифмованный лозунг, имеющий целью глубочайше оскорбить его семью.  Теперь уже он, скалясь, выкрикивал мальчику «Солнце!», «Мама!» и швырял мячи для гольфа. Мячи не долетали и лежали на дороге, покрытой ровным слоем пушистой несдуваемой пыли без единого следа, как круглые яйца неведомых птиц.  Мальчик сделал рогатку и стрелял в Конана бумажными шариками. Один раз он даже попал тому в глаз. Конан долго кричал из-за двери «Труд! Труд!», а мальчику казалось «Трус! Трус!». Было непонятно и обидно. Конан сам поступал так, пытался ранить и тут же прятался. Но еще ни разу ни он, ни мальчик не пострадали. Больше всего это напоминало игру в войнушку, где не принято лупить друг друга  врукопашную, сойдясь лицом к лицу, а по правилам нужно просто враждовать, склочничать, стрелять из-за угла в своих, когда те не видят, кем ранены и сдаются, и брать в плен. Такая вот партизанская война.
Конан будто и не хотел попадать. Сотни раз в самом начале мальчик  чудом избегал пуль, уворачивался от камней. Потом уже как-то так получилось, что Конан все время промахивался. Выходило, что Конан тоже принял правила игры.    
Мальчик часто думал, что если бы Конана не было, жить было бы хуже. Который месяц он уже бродил по безжизненному городу и только в последнее время его странствия стали приобретать смысл – первому найти пропитание, укромное место. Раньше было скучно и грустно. Раньше он искал людей, потому что боялся. Теперь он только хотел расширить свою армию. Но людей не было.
Наверное, Конану тоже было скучно, раз он не убил мальчика сразу, поймав за углом, пока мальчик его не обнаружил.  Он не задушил его, не разбил камнем ему голову, не застрелил. Только выскочил и вверг мальчика в суеверный страх, завопил на весь город, ругался на непонятном языке и махал автоматом. Он ни разу не приблизился к мальчику ближе, чем на 10 метров. Он ни разу не пересек улицу, пока мальчик находился у окна. Он шел  за ним уже третий месяц. Как только мальчик перебирался в новый подвал, Конан на следующий день показывался в окне напротив и, злобно хохоча, кидался все новыми предметами: кастрюлями, кеглями, колесами от колясок, кубиками,  кусками кафеля – видимо разгромил чью-то кухню. Некоторые из вещей мальчик потом потихоньку подбирал. Так, недавно, к одноглазому мишке присоединился резиновый гусь. Конан долго пищал гусем, раздражая слух, пока, размахнувшись, не забросил мальчику в окно.
Наверное, Конан тоже понимал, что если мальчик умрет, то станет совсем плохо. Пока есть с кем бороться, понятен смысл жизни. Мальчик  вспомнил, что как-то раз нашел склад, полный самыми разными продуктами, он ел, ел, пока не наелся, прятал еду в карманы, пока не понял, что еда сама не убежит. Тогда он устроился на мешке с мукой и заснул. Потом проснулся и опять ел. Пока не понял, что так и умрет на мешке с мукой или на коробке с консервами. Тогда он взял с собой немного продуктов и пошел подальше от набитого продуктами магазина, где, кстати, подобрал и мишку, тогда еще целого и нового. Он отодрал ему оба глаза и пришил вместо одного пуговицу – сделал старым и своим. Почему-то так мишка выглядел желаннее и любимее.  Когда очень хорошо – тоже плохо.
Мальчик постоянно провоцировал Конана на выпады, чтобы тот не подумал, что стал неинтересен, обидно кричал у окна, а когда Герман отзывался, корчил ему рожи. Герман злился,  ругался, брызжа слюной, распалял себя и начинал бросать в мальчика всем, что только под руку попадет.
Как-то раз, в самом начале, Конан попытался поймать мальчика, но оконце было слишком маленьким, Конан слишком здоровым, мальчик слишком напуганным. Он забился в угол и пытался просочиться сквозь бетон, а Конан наверху зло пинал стену, заглядывал в окно, пока мальчик не понял, что Конан не доберется до него, по крайней мере, сейчас. Тогда мальчик осмелел и стал дразниться и обзываться,  а под вечер, когда Конан устал, мальчик стал кидать в него камешки и палки. Конан скрылся в доме напротив и стал отвечать пистолетными выстрелами. Но не попадал – оконце было у самой земли и очень узкое. Конан, кажется, даже грозился съесть мальчика. Впрочем, мальчик совсем не слышал знакомых слов, и понять желания и намерения Конана можно было только по его поведению.
Мальчик был доволен, Конан не был обижен вниманием, когда вдруг мальчик внезапно заболел. Ему не хотелось ни есть, ни пить. Даже ругаться не хотелось. Конан скакал возле витрины напротив и злобно потрясал самодельной дубинкой из бейсбольной биты, утыканной гвоздями и не понимал, в чем дело. Бездействие мальчика он воспринял, как безразличие к собственной персоне. Видимо, в его понимании игнорирование означало, что соперником его не считают. Он бесился, кричал, но мальчик не обращал ни малейшего внимания, лежал и плакал. Тогда впервые ему захотелось, чтоб кто-нибудь погладил его по голове, прижал к себе. Конан долго бесился на улице, потом притих. Через полчаса апатия мальчика не то чтобы прошла, но стала как-то полегче. Он встал, подошел к окну и вдруг с грустью понял, что не сможет объяснить Конану, что игра на время отменяется. Конан злобно рвал на той стороне зубами крышку с консервной банки. Мальчик вернулся в свой угол, прижал к себе мишку и задремал.
Проснулся он от влажного ощущения на коже. На руках была кровь. Возле него лежала выпотрошенная кошка.   Мальчик огорченно подумал, что игра оказывается не такой уж интересной. Он встал, подошел к окну и стал кричать Конану «Выходи, урод поганый!» Конан будто понял и вышел, потрясая палицей.  Мальчик бросил камень. Конан бросил камень. Мальчик выскочил на улицу, Конан опешил от неожиданности. Мальчик шел на Конана с пустыми руками и кричал «Кошку-то за что?» Вдруг вдали появилось пятнышко необычного вида, Конан первый сообразил, что это может быть. Пятнышко превратилось в мальчика в огромных полотняных штанах. Конан подбежал к смеющемуся мальчику, схватил его за горло. «Ы-ы-ы!»-- радостно сказал новый мальчик, еще не понимая, что его не приветствуют, а берут в заложники. «Ы-ы-ы!»-- сказал Конан и перекусил новому мальчику горло. Кровь текла по его губам и вдруг стало видно, что он просто сошел с ума. «С-сука…» выдохнул мальчик свое первое взрослое ругательство. В бессильной ярости к сумасшедшему сопернику и обиде за мертвого нового друга, которого он так ждал, мальчик колотил по пыли тощими ладошками, беспомощно капая слезами на густую вязкую пыль. «Я убью тебя!» -- сказал мальчик Конану. Конан засмеялся. Мальчик взял камень и ударил Конана по лицу.
Поднялся ветер. По улице мело пылью, посреди дороги лежал ребенок с перекушенным горлом, рядом лежал большой мертвый мужчина с окровавленным ртом. Его слепые мертвые глаза тупо и радостно глядели в небо, руки раскинулись, словно в попытке взлететь. Город был пуст и мертв.
А глубоко в подвале плакал маленький мальчик, только что оставшийся совершенно один во всем городе. Плакал мальчик, который только что убил последнего фашиста.