и черна такой жирной чернилью, что, кажется, захотел бы, так и на хлеб можно намазать.
По проселочной дороге мимо старого погоста, из шинка, что в соседнем селе, возвращался домой на хутор Степан по фамилии Робота - мастер на все руки.
Ящик с инструментами и разной мелкой гвоздёй каторгой гнул к земле. Он и без того еле переставлял ноги и недовольно хекал на каждой кочке. То и дело перебрасывал ношу из одной руки в другую, смачно сплёвывал, всякий раз поминая нечистого, а заодно и выжигу-шинкаря за то, что тот-харя, смачнейшую во всей округе хреновуху, которую делала сама баба Маланья, разбавлял водой.
- От жеж- в- душу -бога-мать –прости-господи! Я ему, считай шо, задарма хату перекрыл, а он, нечистый-его-захвати, водой…харя така!...Так хоч бы з крыныци!...Так нииии...шельма, из дижкы, що на подвирри...дощовой..
Впрочем, в его ругательствах не было зла…Так… больше подбадривал себя крепким словом, чтоб не страшно было идти по темноте да мимо кладбища, о котором, не к ночи будь сказано, много чего нехорошего бабы у колодца брехали.
- Хех! - споткнувшись в очередной раз, крякнул Степан. Ящик гулко грюкнулся оземь, тотчас подняв вокруг ног клубы дорожной пыли.
- Ах тыж-господи-шоб-ты-пропал-польский-жид!
Нагнулся, чтобы поднять да так и застыл…
Из-под ближней к нему кладбищенской оградки выползла белая рука. Неумолимо она все удлинялась в размерах и удлинялась, пока не достигла голенища его правого сапога, и костлявые пальцы обвились вокруг, заковав ногу в мертвой хватке. И тут со страшной силой Степана дёрнуло вверх. Только и успел мастер выдохнуть слабое «мамо», упал в пыль и, последнее, что услышал: «Отдай мне молоток!»
Так и нашли его утром: лежащего поперёк дороги с нелепо раскинутыми в стороны руками. Рядом валялся мастеровой сундук с выпавшими инструментами и - россыпью гвозди. В широко распахнутых карих глазах застыл ужас и отражались летящие по небу облака…
-Николай Васильевич, а вы уверены, что это анекдот?
- Ну, не знаю…я смеялся.
Скажите, что Вы пошутили!
