Архаичный век

Мы так и остались каждый при своём мнении. Я считал людей из далёкого будущего, которое отделяет от моего рождения, да и, как это ни печально звучит, – от моей смерти больше двадцати тысяч лет, странными и в какой-то степени даже сумасшедшими, а они таковыми считали меня и моих современников из XXI века. На самом деле, по моему скромному мнению, не так уж много между нами отличий. Однако куда мне было до учёных, которые эти самые отличия находили сотнями: от различий в строении тромбоцитов в плазме крови и способности организма самостоятельно синтезировать витамин D (вот чем, оказывается, вызвана их нездоровая бледность – у них с этим повсеместно возникают проблемы) до лингвистических особенностей наших языков. Каждое обнаруженное отличие тщательным образом изучалось со всех сторон, проверялось и перепроверялось. Нередко возникали спорные ситуации, и мне иногда даже приходилось наблюдать за научными диспутами, перерастающими в эмоциональные ссоры. Впрочем, эмоций у стариков-академиков было куда меньше, чем жажды знаний, поэтому я так и не увидел ни одной, хотя бы самой вялой потасовки.
Я пробыл в будущем уже достаточно долго, почти полтора гола, и за это время научился предугадывать ход мыслей учёных. Так что я подозревал, что однажды это произойдёт – нет, я пока не веду речь о моём возврате в XXI век с предварительной очисткой памяти, чтобы я не помнил ничего, что происходило со мной всё это время. Просто учёные хотели раз и навсегда поставить точку в затянувшихся спорах о XXI веке, и помочь им в этом должен был именно я. Точнее, мои ответы на последние, судьбоносные вопросы.
Последние дни меня почти не трогали – наверное, тщательно анализировали всю накопившуюся за полтора года информацию, которую я любезно им предоставлял всё это время. Я тоже времени зря не терял и усердно трудился. В последнее время я всерьёз увлёкся простенькой электроникой, разбирал и собирал различную технику. Потом ухитрился собрать из разных частей портативный тепловизор – устройство для наблюдения за распределением температуры поверхности. Вся трудоёмкость и дороговизна производства этого прибора в моём времени заключается в изготовлении матрицы. Я убедился, что за двадцать тысяч лет наука не придумала ничего принципиально нового. Разве что матрица стала более компактной и долговечной, отчего весь прибор в собранном виде свободно умещался в кармане комбинезона. Настолько свободно, что я мог доукомплектовать его ещё несколькими небольшими приборами, не нанеся ущерба его компактности. Именно это я и старался сделать, каждый вечер штудируя учебники и справочники, а после – вертясь перед верстаком. И я вполне мог рассчитывать на то, что успею закончить работу в намеченный срок.
Мои верные конвоиры за мной так и не явились. Впрочем, это было мне не в новинку: Научный Центр с успехом извлек из XX и XIX веков ещё несколько «объектов для пристального изучения», так что Джейсевен и Кейван были приставлены к одному из них. Видеться мы не перестали, но теперь наши встречи носили не официальный, а дружеский характер, и случались реже, чем прежде. Мы раз или два в неделю встречались в кафе на крыше Научного Центра. Там за кружкой кофе или стаканчиком чего-нибудь покрепче мы беседовали на разные темы. Например, обсуждали политическое и социальное устройство современного мира и вместе ломали головы, какое из достижений философской мысли прижилось бы в моем времени. У нас получалось, что никакое. Потом я сообщал моим друзьям о том, каких успехов достиг в освоении электроники и изготовлении приборов. И всякий раз обещал вместе с ними испытать свой тепловизор, как только он будет готов. А напоследок – причем, это занимало две трети всего нашего общения – Джейсевен и Кейван рассказывали мне о своём подопечном из XIX века. Причём я не сразу поверил в то, кем именно был их подопечный, кого ученые вытащили из XIX века в светлое будущее.
– Наши господа ученые, – рассказывал мне Джейсевен, – решили, что одним из объектов изучения должен быть… как бы сказать вернее… должен быть человек, лишенный свободы.
На этом месте я задумался. В моем веке рабов не было вовсе, в XX веке их было слишком мало, чтобы Научный Центр обратил на них свои взоры. А вот в XIX веке не заметить это сословие было довольно трудно. Ученых из будущего вполне могла заинтересовать отмена крепостного права в России – это как раз произошло во второй половине века.
– Они рассматривали сотни кандидатур, – вещал тем временем Джейсевен, – пока один из наших «агентов времени» не вышел на связь и сообщил о том, что нашёл, пожалуй, самого интересного невольника этого столетия. Учёный Совет был в восторге, когда изучил досье этого человека, и тот немедленно был доставлен к нам, прямиком с острова, на котором отбывал вынужденное заключение. Дело сильно упрощалось тем, что в своём времени он через несколько часов должен умереть.
Тут я понял, как сильно заблуждался. Понял, насколько ошибочными были все мои предположения. И только теперь до меня начал доходить весь смысл сказанного.
– Погодите, а тот остров, с которого вы его забрали, он случайно называется не островом Святой Елены?
Мои товарищи равнодушно пожали плечами. Ну да, было бы странно, если бы они знали такие подробности. В конце концов, не они забирали бывшего императора Франции, а ныне – заключенного Наполеона с острова.
– Но зовут его, – я всё никак не унимался, – зовут его Наполеон Первый Бонапарт? И сейчас ему должно быть около пятидесяти лет. Не помню, в каком возрасте он умер…
– Да, ты прав, – Кейван кивнул. – Именно так его и зовут. Мы же тебе говорим, что он – самый известный пленник всего века. Некогда первый консул республики, а затем и император.
– И талантливый полководец, к тому же, – веско добавил Джейсевен.
– Да, я всё это знаю. Проходил в школе и исторические романы читал. Просто в голове не укладывается, что и он здесь. И как вы с ним поступите?
– Так же, как со всеми остальными.
– Вытяните из него всё, что он сможет вам рассказать, а потом отправите обратно на остров Святой Елены, умирать от отравления мышьяком?
– Отравление мышьяком? – тупо повторил Кейван.
– Какая глупая смерть, – пробормотал Джейсевен. – Так у вас поступают со всеми императорами и полководцами?
– Нет, обычно им под аплодисменты толпы отделяют голову от туловища на гильотине или расстреливают вместе со всеми близкими, – мне почему-то сразу вспомнилась расправа над монархами в той же Франции, предшествующая звездному часу Наполеона, и расстрел царской семьи в России столетием позже.
Джейсевен и Кейван осуждающе покачали головами. На их лицах было написано всё, что они думают по этому поводу.
Я тем временем продолжал:
– Да, с проигравшими монархами такое часто случается. Но Наполеон Бонапарт был гением, пускай и проигравшим, но гением! И мне всегда казалась несправедливой его преждевременная гибель. В конце концов, он и так был в неволе.
Джейсевен немного оживился.
– И что ты предлагаешь? – спросил он.
– Оставьте его здесь, он будет вам очень полезен.
– Джим, ты же понимаешь, что мы в любой момент можем снова переправить его сюда на изучение, – принялся терпеливо объяснять Кейван. Впрочем, именно он него я ничего иного и не ожидал услышать. В отличие от своего партнера Джейсевена, Кейван всегда был серьезен и рассудителен, словно Нобелевский лауреат, а к людям из прошлых времён относился как к бездушным предметам, которые на самом деле давным-давно мертвы. Он и меня однажды отправит обратно в прошлое и с той же самой секунды будет считать мёртвым.
– Что для нас его смерть? – монотонно бубнил Кейван, – Мы всегда можем попасть в то время, когда ваш Наполеон Бонапарт был младенцем, ребенком, юношей, императором на пике своей славы и могущества. И узнать от него недостающую нам информацию. Число попыток неограниченно.
– Я знаю и это, – сказал я со злостью, потому что эти ребята решительно не понимали, куда я клоню. Всё им приходится говорить прямо, никаких намёков они не понимают. – Но вам ведь ничего не стоит позволить бывшему императору спокойно прожить остаток своей жизни в прекрасном будущем? Вы ведь понимаете, что едва вы вернёте его обратно, как он погибнет. Глупой смертью, между прочим. Погибнет. Смертью, которую он не заслужил! Это негуманно, разве не так?
– Ты прав, вот только мы ничего не можем с этим поделать. Нельзя изменять прошлое. Ты можешь себе представить, что будет, если ваш император совсем пропадёт? Бесследно. Испарится! И как после этого изменится история? Всё решают самые мелкие детали, уж мы-то об этом прекрасно осведомлены.
– Во-первых, он совсем не мой император, – я усмехнулся, – а во-вторых, его смерть со временем и так обрастёт мифическими подробностями. Даже если бы он умер на острове Святой Елены, дожив до ста лет, всё равно нашлись бы люди, выдумавшие полдюжины мифов по поводу его кончины, ровно как обнаружилось бы много охотников в эти слухи верить. В нашу эпоху любое событие, связанное с известными историческими персонами, неизбежно обрастает мифическими подробностями, подчас граничащими с мистикой и даже потусторонним миром. Но извините, я заговорился. Сейчас не это важно, потому что у меня немного другое предложение.
– Какое предложение, Джим? – глаза Джейсевена блестели. На него была вся моя надежда. И надежда Наполеона Бонапарта, конечно, тоже.
– Подмена, – веско сказал я. – Оставьте настоящего Наполеона у себя, а вместо него подсуньте на остров его неживую копию. За несколько минут до его ожидаемой кончины, потому что свидетелей его смерти, насколько мне известно, не было. Впрочем, вам будет легко это выяснить. Главное, сымитируйте отравление мышьяком. После отравления мышьяк проступает на коже головы, там его следы криминалисты у Наполеона и обнаружили, если всё это правда. Так что имейте в виду. Полагаю, ваши специалисты и не такое способны провернуть.
Джейсевен задумчиво молчал, а Кейван демонстративно отвернулся. Я решил, что этим всё и кончится, однако я ошибался.
– Джим, это идея, – прервал затянувшееся молчание Джейсевен, – Причём, хорошая идея. Конечно, это будет эксклюзивная операция, но она может стать первой из многих. По крайней мере, ситуация в данном случае нам благоволит: мужчина в самом расцвете сил в своем времени умрёт от отравления, и спасать его мы не имеем никакого права, это всем нам известно. Вытаскивать его из прошлого много раз, как предлагает Кейван, очень дорого, это требует больших затрат энергии. Кроме того, мы не можем слишком долго удерживать людей у себя, потому что не в состоянии остановить процесс старения больше чем на два года. А в случае, если человек навсегда останется здесь, то этого делать не придётся вовсе. Опять же, выгода. А в ответ мы дадим ему возможность спокойно прожить у нас до конца жизни. Думаю, ещё лет пятьдесят-шестьдесят ему обеспечено.
Мы еще несколько раз развивали эту тему при встречах, и, в конце концов, нам удалось переманить на свою сторону Кейвана. Как только это было сделано, лёд тронулся. Джейсевен задействовал свои старые связи в Институте, и всего через неделю предложение оказалось в повестке дня на Учёном Совете. Я ожидал, что меня, как