Репрессии на Томской земле в 1938 году

Репрессии на Томской земле

– Я вот что вам ребятки скажу,– говорил дед после принятия очередной стопочки,– среди нашего люда, да и сверху кажется, грядут перемены. Пришел к власти человек расторопный и больно радеет он за страну нашу. Фамилию его не как не запомню. У нас - то областью кто правит? Кажись Лигачев, а у этого похожа больно на него фамилия.
– Горбачев,– подсказал Сергей Брагин.
– Во-во! Он самый. Я тут по радио слышал, много он умных слов говорил, может и сдвинет он с места воз - то Русский.
– Да слова действительно свежие: плюрализм мнений, ускорение, перестройка,– согласился Анатолий.
– Поживем, увидим,– улыбнулся дед Михаил,– у нас в народе как судачат? « Новая метла – по новому метет», как бы черенок не обломался, а - то, нагнувшись - то, на раскорячку, не с руки мести – управлять государством.
Все собравшиеся засмеялись.
– Дед Миш,– обратился к нему Анатолий,– помнишь, ты Сергею рассказывал о неучтенных захоронениях на Томской земле.
Михаил сделался серьезным.
– А что ж не помнить, об этом разве забудешь. Вот только говорить - то об этом не следует. Мы друг друга знаем, а на стороне я бы не стал о таких вещах распространять.
– Дед, расскажи,– попросил его Саша.
– Вам расскажу. Знаю, что ваше молчание, что могила.
Родни у нас много по всей области разбросано, кто живет в Колпашево, кто в Асино, а кто и Каргасоке. У моей Дарьюшки - то покойной, там еще больше родственников. При ее жизни ездили мы к ней на родину, да с разными людьми встречались. Многие еще помнят довоенные года. Лихое было время. До тридцать седьмого и тридцать восьмого годов люди об арестах ничего не слышали, а уж о расстрелах и подавно. Мне один родственник рассказывал, что ему очень посчастливилось, в его деле прокурор не нашел состава преступления и его выпустили, три месяца он отсидел, насмотрелся, натерпелся всего. Сколько же было народа арестовано – ужас! Говорили, что людей обвиняли в том, что они состояли в различных организациях: повстанческих, эсеро-монархических, в Троцкистских. Дело Толстовцев, последователей Льва Толстого.
Земля слухом полнится. Ведь не все же, кто служил в НКВД, были извергами, кто-то и не выдерживал, изливал душу за стаканом самогонки о том, что творилось в Томской тюрьме. Сколько народа было расстреляно, приговоренных тройками. В Парабели поговаривали, пострадало больше всего люду. В пятьдесят восьмом – пятьдесят девятом годах много было людей реабилитировано, но посмертно.
Запсибкрай УНКВД перед войной выжимал из народа признания. Одним словом, чего было и чего не было.
А ну-ка, внучек наполни мне чарку, а то что-то тяжело эту тему на «сухую» продолжать. Саша налил деду водки и тот, приняв, обратился Насте:
– Может, дочка, тебе спать лучше идти, а-то уж больно тяжелый мой рассказ.
– Пусть сидит,– разрешил ей Сергей Брагин, только нигде об этом не упоминай. Понимаешь Настена?! Предостерег ее отец.
Девушка кивнула в знак согласия.
– Не хотел я ребята никому говорить, даже дочка родная не знала об этом. Да уж чего там! Знакомый мой, что отсидел три месяца - это был я.
– Ты?!– удивился Саша,– и за что тебя, дед?
– А за-то, что заступился за брата Семена. Говорил я тогда, что правильно корову он свою увел с колхозного стада. Из нашего рода, тогда в деревне было много единоличников, но не все спешили переместить свое хозяйство в колхоз «Красный партизан». Меня ведь тоже с тридцати восемью человеками забрали и в трюме баржи пригнали в Томск. Хлебнули ж мы тогда. Бабы ревут, мужики, кто крестится, кто поносит власть. За что арестовали, понять не можем? Все обвинения, что предъявили нам, были ложными. Это потом следователи «объяснили» нам, в чем нас обвиняют. Мол, пособники «врагов народа» и кулаков - недобитков, вернувшихся назад в родные гнезда после отбытия наказания. Многих обвиняли в антисоветской пропаганде и подготовке терактов.
У нас в Михеевке несколько мужиков смонтировали самодельные котлы и печи, вываривали пихту и таким способом изготавливали масло. Когда по доносу приехали работники НКВД, мужики быстро сломали свое небольшое производство. Так их в 1938 году обвинили в уничтожении госимущества, а иначе в исполнении терактов. Отца моего – Егора Тимофеевича обвинили по статье 58 части второй КРД  в том, что он состоял в организации: «Союз спасения России», мало того вменили статью за порчу лесопилки, то есть уничтожение колхозного добра. Ох, ребята, самое обидное, что батя мой даже и отродясь не слышал о такой организации, к которой его причислила советская власть. И взрыва на лесопилке никогда не было. Механики из района прибыли и поменяли сломавшийся двигатель, а старый движок кто-то  прибрал к рукам, так вспомнили же. Написали ложный донос на отца, якобы он испортил оборудование и присвоил себе колхозное добро. Вот так, советская власть занималась фальсификацией. А я еще страшнее слышал вещи: Был в то время в Томске такой начальник Горотдела НКВД – Овчинников Иван Васильевич. Так, по его приказу тысячи томичей арестовали, кого расстреляли, а кого отправили в лагеря. Этого изверга советская власть наградила орденом Ленина. Сказывали люди, его самого потом и расстреляли.
– Неужели не кому было противостоять против незаконных репрессий,– возмутился Сергей Брагин.
– Да находились люди. В Омской области был такой начальник – Салынь, латыш по национальности, он пытался что-то возражать о предполагаемых репрессиях, так его говорят по приказу Ежова, самого расстреляли, хотя, как утверждали люди, начиналась чистка старых органов. Ой, ребята,– вздохнул тяжело дед Михаил, - до сих пор понять не могу, как меня Бог миловал. Мне по чистой случайности удалось встретиться с одним заключенным, приговоренным к расстрелу, так он сказал, что у них в камере сидело тридцать два человека, из них семнадцать приговоренных к смерти. Но никто их не судил и не вызывал на разбирательство. Приговаривали «тройки», заочно по ложному обвинению. Натерпеться пришлось и наслушаться разного: порой ведут на допрос по коридору, а навстречу волокут человека без сознания, и чтобы отвернулся к стене, получаешь от надзирателя такой удар по спине, что потом непроизвольно сам отворачиваешься. Крики, стоны со всех сторон. В камере мужики мучаются от побоев. Ужас сколько людей отправили в лагеря, а других, попавших под более серьезное обвинение, расстреляли.
Разное люди говорили, грузили, мол, на баржи уже трупы и пристав к берегу, наскоро рыли ямы и забивали их до плотности. В Колпашево расстреливали людей и там же на берегу Оби закапывали. Берега подмыло, так трупы уходили вниз по реке. Зарывали, как скотов, разравнивали землю и, ни креста тебе, и не памятника… Михаил вытер слезы, навернувшиеся на глаза.
– Так значит – это правда!– громко произнес Саша.
– О чем ты, Санек?– спросил его Ирощенко.
– Мне Волков говорил о таких же массовых арестах в Алтайском крае, а ему об этом дед рассказывал. Там целыми деревнями депортировали с Казахстан. Дед у Волкова был немецкой крови, а потому с ними поступали особо жестоко. Взрослых забирали, а детей отправляли в трудовые колонии, тех, что еще младше были, в особые детские дома. Жуть, я тогда думал, что Волков привирает. Оказывается все правда.
– Хоть и реабилитировали много людей, но все же не покаялся русский народ,– продолжил дед Михаил,– я в войну такого насмотрелся, не приведи Господь. Сколько наших солдатиков полегло в штрафных батальонах, без оружия, без реабилитации и без прощения. Он снова закрыл глаза сухой рукой и судорожно вздохнул.
– Дед, а ты слышал что-нибудь о заградотрядах?– спросил Саша.
– Не только слышал, но и наблюдал. Трусов и паникеров везде хватало, но их сами солдатики не уважали, а вот после 1942 года вышел приказ, у нас в армии его называли «Ни шагу назад». Когда наступал противник, велась бомбежка передовых линий, а затем в бой шли танки, так у кое-кого из наших солдат не выдерживали нервы, кому охота под гусеницами погибать. Были случаи, обращались в бегство. Это только в кино могут показать, как на энтузиазме политруков и командиров удавалось поднимать бойцов в бой. Другое дело, когда солдаты нарываются на заградотряд. Официально говорилось, что их арестовывали, а на деле бывало, нескольких человек прямо там же расстреляют, а остальные вынуждены возвращаться на исходные позиции.
– Саш, а что там тебе Волков рассказывал об Алтайском крае?– спросил его Сергей Брагин.
– Да многое.
– Ну, расскажи нам, чтобы и мы имели хоть какое-то представление.
– Ладно, слушайте. Фамилия его по матери – Волков, а по отцу и его многочисленным предкам – Книс. В его жилах текла немецкая кровь. Еще давно, до наступления Отечественной Войны его родственников сослали из под Ярославля в Алтайский край. Среди пересыльных были: Книс, Эрнст, Вайцели и как утверждали дед и отец Волкова, фамилия их возвышалась над всеми перечисленными.
На реке «Кизиха» немецкие поселенцы воздвигли три деревни, разводили птицу, скот, занимались сельскохозяйственным трудом, но советская власть решила по-иному. Фронт приближался и чтобы не подвергать себя косвенной опасности со стороны переселенцев, коммунисты согнали людей из трех деревень и депортировали в Казахстан в необжитые степи. Предохраняясь от потенциальных врагов советской власти, партийное руководство страны, считая людей пособниками противника, выселяли немцев в 1941-1942 годах десятками, а то и сотнями тысяч.
Волкову Володе в 1937 году исполнилось всего пять лет, когда арестовали его отца. Всех, кто имел немецкую национальность «перетрясли» и людей, работающих на оборонных предприятиях или подобных объектах, схватили. В лучшем случае отправляли за границу, в худшем - расстрел или лагеря. Эльмара – отца Володи тоже не обошла жестокая участь, его след потерялся еще до войны. Неизвестно, куда он пропал. Родственники поговаривали, что его призвали в армию.
Мать Волкова со своей родной сестрой оказались в зоне оккупации и были отправлены в Германию. Володя с родной сестренкой попали в детдом. Ему никогда не забыть, каково это – быть немцем. Когда все смотрят на тебя, как на маленького врага народа и при случае обзывают фашистом. Особенно на праздник Победы невыносимо было терпеть презрительные взгляды мальчишек, воспитанных в духе советского строя. Он не понимал тогда, почему к нему так относятся сверстники, а причина была простая, фамилия у него и сестренки была отцовская – Книс. Это уже потом он стал Волковым, взяв девичью фамилию своей матери.
После войны по приказу Хрущева все три деревни были разрушены и запаханы тракторами. Немецкие поселенцы спустя годы стали возвращаться в эти края, но и здесь власть не хотела идти им навстречу. Всех вернувшихся определили в одно место в степи, там, где не было хорошей воды и назвали его зерносовхозом «12 лет Октября». Вот там и проходило детство Владимира Волкова. Кое-кто из его родни уехали жить в Германию.