Часы отчего-то показывали не нормальное, общедоступное, и общепринятое время, а какую-то крамолу, и по всему выходило, что сейчас час быка. Какого такого быка, когда нет никаких быков, было непонятно. Зачем этому быку час, который мог бы принадлежать Прохору, как он планирует распорядиться краденным временем? Но, тут уж ничего не поделаешь - неведомый, туманный бык, прочно завладел часом, и вместе с тем, оборвал цепь часов, минут и секунд, которые ещё только должны были, могли бы добраться до Прохора, а теперь уже - или попадут к, всё тому же, быку, или вовсе канут в никуда - как разобрать?
Прохор умирал, и, вероятно, это было как-то связанно со временем, с этими часами и с этим быком, но думать об этом не получалось, а получалось только тихо тосковать, от того что снова, как когда-то давно, до рождения, пройдется не быть вовсе, и в небытии этом забудутся все радости и печали. И стоило жить? И работать стоило? Ответов не было, потому что, та область мозга, где надлежит храниться ответам, уже отдалась настойчивому отупению. Моргнул глазами Прохор, и закашлял неслышно, куда-то вглубь себя, изумлённо и остро ощущая механическое, бесстрастное существование своего тела, уже попавшего в цепкие лапы всеобщей, неизбежной судьбы.
Его сын, Никита, сидел рядом на постели и ласково провожал отца отсюда. "Что же ты делаешь, сукин сын, - думал он нежно, - куда же ты уходишь, когда уходить тебе некуда? Кому же ты меня передоверяешь, не дождавшись наступления безоблачного будущего? Дай я подержу твою холодную руку, напоследок, чтобы тебе не было страшно, дай я загляну в твои пустеющие глаза, что бы ты увидел, что со мной всё в порядке, и не волновался за меня, не сожалел обо мне, и прекращался спокойно, раз уж время твоё ушло безвозвратно".
Отец умирал, оттого, что был атавизмом, и оттого, что какой-то бандит, желая ограбить колхозные склады, прострелил ему грудь, явно символизируя собой законы природы, которые ещё только предстоит покорить Человеку. Бандит был полезнее отца, оттого что сеял в людях семена здоровой ненависти к бандитам, и всячески закалял трудовой народ, и Никита, с радостью, помог бандиту завершить своё предназначение, публичной смертью показав всем, что Советская Власть не терпит враждебный элемент. Бандит расточительно потратил на отца две пули, а Никита сэкономил, сразу прострелив бандиту сердце. Отца Никита любил, а бандита ненавидел, потому что бандиты были нужны именно что бы их ненавидеть, так как, не ненавидеть вовсе никого, человек, в эту пятилетку, ещё не умел, а только должен был научится в грядущем - скоро в этом чувстве не будет необходимости, потому что будет Коммунизм, и бандиты исчезнут за ненадобностью, как жабры, у выбравшихся на сушу, бесконечно далёких наших предков .
У Никиты были только Отец и Партия, потому что мать потерялась где-то в суматохе тяжёлых дней старой, Царской России, когда Никита был ещё совсем ребёнком, и её саму так и не нашли, хотя нашли тело, лежавшее в канаве с таким видом, что было понятно, как оно сожалеет, что упустило доверенную ему мать, и не ищет оправдания.
Отец был старым, он был от природы, и потому умирал. Он всю жизнь прожил во тьме религиозного угара, под властью буржуев, но вырастил хороших детей, не считая тех, которых похоронил, но теперь пришло время других людей. Отца было жалко за то, что он остаётся на перевёрнутой странице истории, но было приятно понимать, что там Отец всё-таки остаётся, и там ему уже ничего, никогда не навредит. Отца Никита любил, а Партию любил тоже. Отец был частью природы, а партия - частью Коммунизма. Отец был прошлым, на котором крепилось будущее, а партия - будущим, которое произрастало из прошлого с исторической неизбежностью.
Прохор издал мычащий звук, и обмяк, что бы начать трупно коченеть.
- Отмучился! - раздался голос из-за спины. Это был раскулаченный, и, соответственно, бывший, кулак Митя. Шёл Мите трёхсотый год, потому что от наступления Советской Власти он, как истинный её враг, устремился к смерти, но, как сочувствующий, потому что было он в добавок к прочим грехам и двурушник, решил не умирать до наступления самого Коммунизма, а просто состарился - враз, на двести сорок лет. Был он в рясе, и с длинной бородой, хотя попом не был, а просто носил одежду другого врага Коммунизма, для большей наглядности. Все его любили, за то, что он очень верный враг Советской Власти.
- Здравствуй, зараза, - сказал Никита.
- О, душа улетела! - уставился невидящими глазами куда-то вверх классовый и идеологический враг.
- Не бывает души, это всё выдумки.
- А я и не говорю, что бывает. Зачем душе бывать? Это нам бывать надо, а душа распрекрасно без этого обходится.
- Непонятно ты говоришь.
- Это потому, что я в ногу со временем не иду.
- Это мы пока в ногу со временем идём, скоро время будет с нами в ногу идти.
- Пусть так. Пойдём, помянем старика.
Никита уважил оппонента. Они вышли из палаты, где умер Прохор, и Митя отвёл Никиту в сарай, что стоял на дворе небольшой сельской больницы, хотя какая там больница, одно слово что больница, и достал самогон.
- Кружек у меня нет, - сказал он, - стаканов тоже нет. Будем из горлышка пить, хотя, и не положено этого.
Он выпил из горла, и передал Никите. Никита отхлебнул. Самогон был плохой, кулацкий.
Митя, почему-то, заплакал.
- Чего плачешь, сволочь, - спросил Никита сердито, - мой отец помер, личный, тебе-то что?
- Да я не о том. Я завидую. Умирают люди, а я живи пока, мешай кляче истории. Хоть бы ты пристрелил меня, что ли.
- Мы кулаков теперь не стреляем, только бандитов. Кулаки. говорят, нужны в свет исторических нужд. Или ты меня, будучи врагом, на перегиб соблазняешь? Тогда молодец, хвалю, но не поддамся.
- Ох, как же меня так угораздило, стать на пути истории - препятствием?
- Не плачь. В качестве препятствия ты очень хорошо справляешься. Зато представь, какая будет жизнь, когда ты, наконец, помрёшь?
Митя уставился в будущее, и улыбнулся.
- Вот и не плачь, служи свою службу. Мы врага хорошего любим не меньше, чем надёжного товарища, потому что и враг потребен до поры.
Митя сделал ещё несколько глотков, оттого, что был алкоголиком. Он вообще старался сочетать в себе предельное количество гнусных черт, недостойных нового человека, что бы быть хорошим пережитком. Только бандитом он никак не мог быть, от того что старый, и стрелять не умеет совсем, но бандитов и без него хватало: время от времени на городок набегали анархисты, не признававшие, кто от идейности, кто от тёмности, что Революция завершилась победой Советской Власти, а ещё чаще - простые, безыдейные бандиты, не признававшие, что кому-то кроме них надобно жить под сенью разнообразной погоды и всячески радоваться жизни.
- Часы есть у тебя, паскуда? - ласково спросил Никита, которому надлежало явиться не позже часа для получения задания, потому что об Отце больше заботиться надобности не было, тот теперь жил в последствиях своих дел, и в сыне, в частности.
