Сирота

Глава вторая

Кедр


Тянется вечная дорога, как вечная жизнь. Повозки шли по ней зигзагами.
Тут и там мелькают кресты... Кресты... Кресты... Они разные: маленькие, сантиметров пятьдесят от земли, те которые  более доходят до метра и чуть более. Они - нарезные, гладкие, с сучками, с вмятинами.
Те, что были нарезными, как правило, принадлежали усопшему со знаменитой и известной  фамилией, так как только состоятельный родственник, хоронивший своих близких, мог нанять краснодеревщика из ссыльных, чтобы тот сделал гроб и крест со своим художественным умением и вкусом.
Среди поселенцев порой приезжали на Большую Землю с тугим кошельком, нежели те, которые вели порядочный, не нарушая закона, жизнь.
Кой-где виднелись тумбы конической формы: на их конусе были привинчены болтами звёзды, правда, не всегда правильной формы и полумесяцы со звездой, что и говорило о том, что здесь погост всех времён и народов. Здесь не было национальности. Все на этом кладбище были равны - равнее уже не бывает.
Однако на краю кладбища уже стали поселяться тумбы и стелы. Они состояли из разного материала.
Без сомнения, последние принадлежали  либо очень известным людям,  или знаменитостям.
Они были столь различны, как их хозяева в земле.
Их фактура представляла собой мрамор, медь, цинк, ржавое железо и дерево. Фотографии на них были размыты бесконечными дождями и снежной водой, выветрены холодными и буйными ветрами,  изморожены затяжными сорокоградусными морозами.
Один шедевр - памятник даже был изготовлен из горного хрусталя, который, как солнце, освещал всю округу своей радужной красотой. Если всмотреться в него, то можно было увидеть воображением все лучи солнца, может быть, даже всё солнце. Это был огромной величины алмаз. Казалось внутри его какой-то сказочный царственный город, а в этом городе люди, много людей - бесконечное множество.
И днём, и ночью он светился: днём солнышком, а ночью луной. Его не меняли сильные северные морозы, он был не подвержен буйным ветрам. Не брали его ни вьюги, ни метели, ни бураны, ни снегопады. Около него почему-то не скапливался снег. Он всегда был всем открыт и у всех на виду.
Никто не знал, кто под этими памятными знаками лежит. Если уж не узнать фото, то можно ли было узнать годы рождения и смерти?..
Миллион людей лежит в этой земле и в этой тишине, хотя именуемая тишина, на самом деле и не тишина, если мимо сюда - туда снуют тяжёлые машины-лесовозы.
Христианский закон о тишине и минуте молчания не срабатывает.
Задумавшись глубинным сердцем, хочется воскликнуть: "Весело, шумно жили... Бежали - бежали куда - то по просторам необъятной Родины, кто добровольно, а кто и по принуждению. Гнала людей беспросветная нужда после всех революций и воин, и всяких катаклизмов. Искал человек, как рыба, где лучше. Ни одна рыба не спускается в глубину, если знает, что она для себя не найдёт благоденствия.
Человек идёт напролом, не считаясь с законами природного бытия.
Рассуждает он: " Поживу, а после меня хоть потоп, хоть Земля сойдёт с оси, хоть Луна перевернётся, хоть величавое Солнце потухнет, хоть чёрные дыры засосут всё человечество. И человек гонит и гонит своих лошадей, чтобы не отстать друг от друга, и чтоб не стыдно было глядеть в глаза своему сородичу.
Ни одно двуногое существо ещё само себе не сказало, что деньги вызывают брезгливость, что иной раз эти бумаги, бывает, и дурно пахнут.
Ни одному животному не придёт в голову грабить, убивать, насиловать, уничтожать природные богатства. Только человеку - много надо. Хотя по законам жизни человеку очень мало нужно: крыша над головой, еда и тёплая одежда. Ан,  нет! Он хватает и хапает.   Он гонится за нужными и не нужными благами, даже не нуждаясь в них,  за своим сородичем, чтоб не отстать по мнимому благополучию.
Эта суть для животного не имеет смысла, хотя и они страдают. В одном из парков города Мондомира очень долго гуляли две собаки.  Их часто видели проходившие люди,  клубком свернувшиеся друг с другом, которые крепко спали на газоне.
Одна из них была бело-чёрной с какой-то распущенной курчавой, с проседью, шерстью, очень тощая, такое впечатление складывалось, что она была очень стара. В её теле струилось огромное количество кровей: тут были и болонки, спаниели, дворовые мелкие псы, даже прослеживалась и благородная кровь немецкой овчарки и эрдельтерьера, а, может быть, ещё было другое кровосмешение, о них история кинологии умалчивает.
Вторая из собак была чистейшей "дворянкой". Была она приземистая, с тоненькими лапками. На снегу её лапки отпечатанными казались маленькими розочками. Вся была хрупенькая.  Но... Всё же была выше своего кавалера, может быть, и "мужа" - никто не ведал, сколько лет они были вместе.
Они подвергались наблюдению людей где-то порядка одного года.
Это была "сладкая парочка". Наблюдать за их играми собиралось целое столпотворение народа. Каждый пытался, чем-то подкормить этих бездомных.
Я не знаю, почему так эти две собачки нравились прохожим?.. Ведь по этому городу моряков много было и других, порой очень породистых, выброшенных зверей.
Мне иногда казалось, что они выступали когда-то в цирке. Но... Как они оказались на улице - это был вопрос риторический?..
Их игры были очень похожими на дрессированные
приёмы: они начинали играть именно тогда, когда собирались зрители,  и это наталкивало на мысль, что эти собачки каким-то образом затерялись или по какой-то причине их выставили так жестоко из-под купола.
В играх быль столь затейливы, что они не нуждались ни в каком дрессировщике. То они прыгали через спину друг друга, то вдруг начинали ходить на задних лапах, причём в шеренгу - никак иначе, то начинали кувыркаться, опять же не нарушая ряда, то становились на передние лапы, то, лёжа на спине, лапами танцевали в воздухе.
А люди стояли и вежливо за ними наблюдали. Когда народ начинал хлопать в ладоши, то они представление повторяли.
Это был путь моряков, которые шли вереницей из порта и в порт.
Особенным здесь было то, что зрителями были большей части те моряки, которые только что сошли на берег из дальних странствий. Они-то не жалели угощений для этих маленьких природных существ: тут была и красная рыба, мясо, которое специально доставалось из консервных банок; кучками лежали печенье, сухари, косточки , даже кому-то в голову пришло открыть банку с ананасами и другими фруктами, что и не особенно жаловали собаки. Были и такие , которые подкармливали циркачей красной икрой, правда, они не ведали, что солёностями собак кормить нельзя. Эта солонина лежала до тех пор, пока не пересыхала или не являлась добычей других четырёхлапиков, может быть, и крыс - те не брезговали ничем в этом мире и на этой грешной земле.
В скорости эти двое куда-то пропали. Народ заскучал.
Они появились только через месяц, но не одни. За ними по газону уже носилась тройня, которая не была похожа ни на отца, ни на мать. В них текла кровь, вообще, невиданных пород, и не один кинолог не смог бы определить, какая смешение кровей произошло в этих собаках.  Осталось только провести ДНК, да и то вряд ли бы мог кто-то доказать что-то существенное по этому поводу. Мать и отец - собаки, они их водили хороводом по пустырю.
Если только они пытались выскочить на дорогу, незамедлительно за этим следовал "шлепок" по загривку зубами, и это было достаточно свирепо, с рыком, который слышался продолжительно и на дальнее расстояние. Ребятня с визгом отступала.
Особенно в воспитании изощрялся отец. Можно было диву даться такому, почти человеческому,  обхождению с молодёжью в шкуре.
Логово их было тут же среди камней. Булыжников было так много, как на марсианской планете, хотя... никто ещё прямо не доказал из учёных, а есть ли они там вообще и в частности. Только предположения... А тут на крайнем севере было этих камней видимо-невидимо. Даже старожилы поговаривали, что де некий Фатьян нашёл огромный золотой слиток. Вскоре вроде и исчез в неизвестном направлении. Да его никто и не пытался искать. Семьи у него не было, о родственниках он никогда никому не рассказывал. Так и сгинул.
Эта конура была укрытием от всех собачьих бед и домом, пока подрастали вислоухие.
Неописуемую радость эти чёрноносики давали детям. Там не только пролегал мост через железнодорожные пути, но и рядом находилась и школа.
Местная ребятня так оберегала этих тварей: и кормила, и поила их по-матерински.
Однако в один из осенних дней  случилось  непредвиденное:  Пеструшка попала под автомобиль.
Это было её последнее щенение,  и последние дети.
Кто-то из дворников её выкинул на тот самый газон, который был достаточно близко от дороги. Как эта катастрофа произошла - никто не видел. Сам Пегаш был в отлучке, наверное, бегал в поисках пропитания.
Когда он убедился, что его Пеструшки нет в логове, стал усиленно искать её по обочине этой самой свирепой из свирепейших дорог.
Пред ним предстала такая картина: лежала его долголетняя подруга, погибшая.
Не знаю, понимал ли он?.. Но только было видно, как ему стало горько.
Один из прохожих приостановился:
- Иди-иди, уходи отсюда, пока и тебя не постигла такая участь...
- Смотри-ка ты, как человек, он плачет, слёзы у него на зеницах... - проговорил с нашивками моряк и похоже в большом звании.
- Вот, уроды! Не то, что собаке, но  человеку      не  трудно попасть под колёса проговорила проходившая мимо старушка лет восьмидесяти.
- Да-да поддакнула более молодая курносая в унисон.
- Нет покоя от этих машин: едут и едут. Куда они везут столько валежника? - добавил чёрноусый.
- Куда ж ещё? Слышала, что снова пригнали народ, чтоб те шахты строили - опять же с котомкой прошелестела женщина пожилого возраста.
- Может, убрать эту собачонку? - Вступился человек в большом звании.
Тут одна из сердобольных прохожих попыталась было протянуть руку. Но... Пегаш злобным рыком остановил её.
Сборище народа медленно стало расходиться.
Пегаш из всей мочи схватил свою подругу за шкварник, и потащил к логову. Порой он останавливался, «подпинывал» её носом, чтобы Пеструшка поднялась... Но его любимая была неумолима. Она лежала, чуть-чуть окровавленная, неподвижно. Остановившись, глава семейства начинал поскуливать, глядя в небо, призывая все силы, чтобы те помогли ему поднять его сучку. Облизывал её, пощипывал, покусывал - и снова упорно тащил к логову.
Нора к тому времени уже была пустой: кутят, видимо, разобрали дети.
Подтащив с такими мытарствами к камням, Пегаш попытался Пеструшку затащить в конурку. Но не тут-то было... Она никак не пролезала: то голова перегибалась, то застывшие лапы не сгибались и не проходили в отверстие, сколь оно было малым. Живая Пеструшка могла стремительно, бывало, юркнуть в лаз. А теперь... Наконец кобель понял, что ему придётся проживать свою дальнейшую маленькую жизнь без укрытия и без дома.
Попытки его как-то покормить, у всех проходящих
ничего не намечалось. Он издавал жестокий волчий рык. Он не верил ни единой человеческой душе, даже детям, с которыми он почти каждодневно играл и наслаждался общением с ними.
Он выбрал себе путь голодной смерти. Это был вызов всем людям, которые его не любили, которые, молча, терпели, которые его любили, которым он в своё время преподносил радость и наслаждение,