КОРАБЕЛЬНАЯ СТОРОНА

КОРАБЕЛЬНАЯ СТОРОНА






© Виолетта Баша, "Литературная Россия"
(в газетной версии - "Две вдовы")



Анна родилась в Североморске, но это огромное светлое северное небо, это строгое холодное море цвета ртути и засекреченный городок военных моряков она почти не помнила, как не помнила и отца. Феликс был старше матери. Капитан первого ранга, в свои сорок он был самым молодым командиром атомной подводной лодки Северного флота. Он не вернулся из похода, когда Анне не было и годика. Это случилось в сентябре 1962 года. Историки назовут случившееся Карибским кризисом. Что произошло на подлодке, мать не знала. Стала только еще молчаливей с тех пор. Молчало и начальство. О случившемся удалось узнать лишь тридцать лет спустя.



Нештатная ситуация


Атомная лодка отца находилась в нейтральных водах вблизи Кубы, когда обнаружила рядом с собой две американских. Они взяли нашу в тиски и не расходились. Феликс знал - наши ракеты на Кубе нацелены на Америку. В готовности США к ответному удару сомнений не было. По инструкции командир должен был разойтись с лодками США. Но…впереди были рифы, а с двух сторон американские лодки его просто зажали. Спустя минуты две прямо над ним зависла третья атомная подводная лодка МВФ США. Феликс отправил сообщение о случившемся в Штаб Северного флота, но ответной телеграммы не пришло, как не последовало ответа и из Генштаба ВМФ. Прошло минут пять. Размышление направить ли шифрограмму Верховному Главнокомандующему стоило Феликсу большого напряжения. Нет, о них знают и раз пока нет ответа, надо брать ответственность на себя. Откуда было знать командиру, что в эти секунды мир стоял на грани атомной войны, и Хрущеву было не до одной - пусть и находившейся в эпицентре событий - атомной подводной лодки. Между тем, две американские подлодки зажали его в тиски и эти тиски сужались. Можно попробовать резкий подъем - пойти на таран третьей лодки. А вдруг этого повода только и ждут в Пентагоне? Он даже не вспомнил о предупреждении медкомиссии, что если не подлечит сердце, следующая медкомиссия спишет его на берег!
- Подъем! - скомандовал командир.
С началом подъема, третья лодка, сделав резкий вираж, стала уходить. У Феликса застряла спица где-то слева в груди. Стало больно дышать. Он скончался прямо на борту, не дойдя до Североморска пару сотен миль…
После похорон мать с Анной вернулись домой в Севастополь.



Горький миндаль


…Город плыл в белом мареве. На Историческом бульваре пенилась, кипела акация. Закрывала небо от еще не слишком знойного солнца. Рассыпала солнечные блики по тротуарам. И подкрашенные синькой лоскуты неба в просветах белой кипени дрожали, переполненные перезвоном часов с площади Ушакова. И летела над городом мелодия Легендарный Севастополь, город русских моряков…
Эти перезвоны, доносившиеся через овраг в комнатку на первом этаже углового дома на улице Льва Толстого, за которым шел сквер, стали памятью ее детства. Как и иссохшие, неухоженные, грустно свешивающиеся с высоких двухметровых перекладин лозы дикого винограда во дворе, между которым билось на ветру выстиранное белье. Потом, когда Анна, став взрослой и помаявшись по городам, наконец осела, но так и не прижилась в Петербурге, ей долго снились эти перезвоны и сквер на углу, где к осени созревал и опадал горький миндаль…

Отчим появился в их семье, когда Анне исполнилось пять лет. Он был черноволосым, с лукавыми искорками в светло-серых глазах. С ним в дом снова вошло море, и в его байках о жизни флотской, казалось, совсем утонула материнская грусть и еще долго не появлялась в их доме. Анна звала его дядей Колей и полюбила сразу, хотя никогда не называла папой.



Самый счастливый день


В одно из увольнений, нарушив все правила, дядя Коля привел Анну на свой корабль. Впрочем, на корабле были только дежурные и котенок Жора. Однажды кто-то принес бедолагу на корабль и вся команда единодушно усыновила сиротинушку. Жорик тогда съел больше, чем весил, и весь корабль переживал, не сдохнет ли он от обжорства. Похворав желудком, Жорик выжил, получил имя Обжорик, и за полгода плавания заметно вырос.

Этого кошару они взяли с собой на прогулку и кормили мороженным, купленным за шестнадцать копеек на Приморском бульваре. Жорик, очень боявшийся потеряться и не отступавший от них не на шаг, увидев павлинов за решеткой, изогнулся дугой и испуганно шипел. Тогда, в шестьдесят шестом году, на Приморском бульваре еще были павлины. Анна долго хранила перо этой сказочной жар-птицы, пока оно как-то не запропало при переездах.

Фонтан в окружении плакучих ив играл струями, выстреливал то одним рядом водных трассеров, то другим, как леденец на языке перекатывая по воде радугу. Анна сидела с дядей Колей на скамейке у фонтана, Жорик спал рядом. Отчим рассказывал Анне то ли сказки, то ли фантастические видения, а Анна все спрашивала его о том, что будет лет через тридцать. Особенно ей нравились его рассказы о других планетах и звездолетах, и, конечно, о море. Он вдруг сказал ей: «Через тридцать лет вы сделаете то, что не успеем мы. Ты, малышка, должна быть счастлива».

Потом они шли по улице Ленина, и от нее - вверх, а там, на горе, в тихом и безлюдном центре, они играли в разведчиков, которым надо было уйти от слежки, и он водил ее переулками и проходными подъездами, и она очень испугалась, когда он сказал, что они заблудились. Но он уже выводил ее к лестнице, сбегавшей на Большую Морскую.

А потом, когда Анна устала от ходьбы, Коля подхватил ее сильными руками морского работяги и донес до Приморского бульвара, где у входа постовыми стояли две шелковицы - художницы, расписывающие по осени тротуар чернильными пятнами сочных раздавленных ягод. А потом он купил ей еще мороженого, и они пошли к морю. И волны, разбиваясь о полукруг стены за их спиной, обдавали их с головой, и смешанное с морской пеной мороженное казалось соленым, а они - все трое - мокрыми и счастливыми…

Обедали они в кафе над морем, и Николай рассказывал Анне историю затонувших кораблей. С кораблей же, стоявших на рейде у Константиновского равелина, сказочным звоном гриновских сюжетов доносились склянки, и бригантины бороздили моря, и юные подруги ждали мореходов на берегу, а те сражались с пиратами, и реял черный Роджер по ветру…

Он был очень длинным, этот день. На Графской пристани Николай показывал Анне судна и рассказывал, как они называются. А потом они сели на морской трамвай, бороздивший казавшуюся Анне огромной Северную бухту - рейсовый катерок, на котором за четыре копейки можно было накататься вволю: сорок минут до Инкермана и обратно. И пока плыл катер, а Жорик дремал на коленях у Анны, в бухту падало солнце, а они смотрели, как медленно, очень медленно меняются краски закатного неба, отраженного в воде. Это был самый счастливый день в ее жизни…

Этот день, когда мать занималась хозяйством, а Николай взял приемную дочку на прогулку, потратив на ребенка часть своего короткого увольнения на берег, этот день так запомнился Анне, что она могла восстановить его поминутно, просматривая как кинофильм кадр за кадром даже теперь, тридцать лет спустя…



Как умирают алые маки


Окончив школу, Анна уехала учиться к тете в Ленинград. Сырая и дождливая хмурая красота северной столицы чем-то напоминала севастопольскую, такую непохожую, такую светлую. Море здесь было другое. Холодная Балтика, органные трубы сосен и песок побережья. Первый курс принес первую любовь, неудачную и безответную. Зато первую сессию Анна сдала хорошо, и на каникулы вернулась домой.

Зимний Крым встретил ее дождем, срывавшемся в снег, который, не долетая до земли, таял. Николай был в плаванье. Мать болела. Во второй же день по приезду Анна час просидела у моря на заветной скамейке на Приморском. После вчерашнего шторма море успокоилось, оставив на скамейках рваными зелеными промокашками пахнущие йодом водоросли. Было холодно и грустно. Анна и представить себе не могла, что видит мать последний раз…

Весной мать Анны умерла от рака. Все произошло так быстро, что Анна едва успела на похороны. Анна винила себя, что не попрощалась с матерью, не наговорилась с ней раньше, не расспросила ее о жизни, не успела понять, какая тоска скрывалось за долгим ее молчанием. И, может не рак вовсе, а тоска эта и сожгла ее? Темные круги, появившиеся с этого дня у Анны под глазами, так и остались памятью тех похорон на ее лице. Николай не плакал. Поседевший в одну неделю, он стоял у могилы молча…

Ленинградский поезд не спеша отходил от перрона. Из окна купе сквозь пелену дождя Анна видела, как на той стороне, за Южной бухтой, троллейбус карабкается в гору. На вокзале и в поезде звучала музыка - Легендарный Севастополь, город русских моряков. В те годы так провожали поезда. Прощай, любимый город! Поезд, захлебываясь перестуком, то и дело нырял в туннели, а во все окна весенним шквалом бился степной Крым в сиреневых полях лаванды до горизонта, в пятнах алых маков…



На краю света


Девять лет Анне не хватало сил приехать домой повидаться с отчимом. Ее закрутили дела - диплом, распределение на Урал, замужество. Но дело было даже не в этом. Возвращаться было слишком больно. Поначалу она часто звонила отчиму, потом - реже. Володя, муж Анны, был военным летчиком, и они переезжали из части в часть - с Урала на Дальний Восток, потом на Север. Там, на Севере, у нее должен был родиться сын. Когда срок подошел, ждали вертолет - до областного роддома было около пятидесяти километров, дорогу занесло, так что добраться можно было только по воздуху. Пурга была такой, что вертолет взлететь не смог. Когда единственный врач на весь военный округ наконец прибыл, было поздно - ребенок задохнулся при затяжных родах. После случившегося Анна осунулась, постарела, месяца три она не могла разговаривать. Володя уже отчаялся было, но однажды она особенно внимательно посмотрела ему в лицо, бросилась на грудь:
- Тебе тяжело со мной! Я не должна была...
Володя как мог успокаивал жену, чувствуя, как огромный ледяной айсберг тает, уходит, отпускает...
С этого дня они сплотились в борьбе за жизнь, срослись намертво, каждый знал, чем он стал для другого...


Цветы на могиле


В 87-м году, когда она наконец вырвалась в Севастополь, у отчима была уже другая семья, а в их квартире на Льва Толстого жили другие люди. Мачеха приняла приемную дочку мужа холодно и Анна сократила побывку до недели.
Дядя Коля к этому времени ушел в отставку и плавал на торговом
судне. Словно заключив безмолвный договор, о матери они не сказали ни слова. Она была в те дни с ними. На ее могилу Анна сходила одна. Свежие цветы, принесенные Николаем, сказали ей о многом. Отчим все еще любил мать, смерть которой подломила сильного морского волка. Он был все еще красив, хотя сильно постарел и стал выпивать. Анне казалось, что постарел и город. Он уже не был таким ярким, звенящим сквозной высокой струной, каким грезился ей в детстве. Впрочем, он был по-прежнему единственным, но, видно, изменилась она сама…

После службы в Германии, Володю перевели в Тверь. Теперь они жили в маленьком военном городке, куда не доносились морские ветры и перезвон часов с площади Ушакова.