Кажется во второе лето пребывания меня в детском доме, на его пороге появилась пара, которую вполголоса называли "Шансом". Это были соискатели на усыновление. Подробностей происходящего не помню, но в восемь лет я уже понимала, что обязательно должна понравиться этим людям. Такую установку я получила от воспитателей. Распространялась ли она на других , не знаю, не спрашивала - в подобной ситуации каждый за себя. При этом я терзалась сомнениями: жизнь в детском доме была хотя бы понятной, и ею жить я уже научилась, а будущее в случае удочерения казалось страшным из-за своей неизвестности. А вдруг я что-то сделаю не так? Возвращение в наш детский дом я, наверное, пережила бы, но ведь можно было попасть совсем в другой и каково в нем еще не известно.
Воспитателем в моем отряде в тот год работал Павел Григорьевич, студент или выпускник Мишкинского педагогического училища. Совсем молодой, неопытный и поэтому ужасно добрый. Лично я бессовестно пользовалась его добротой.
Каким - то умным человеком было разработано правило - "С едой из столовой не выходить". Естественно мы искали разные способы его нарушить. Все что можно было пронести в рукаве или другом укромном месте выносилось, несмотря на наличие дозорных в дверях. Да, у стражи была двойная функция - не пускать на ужин тех, кто его не заработал и не выпускать тех, кто хотел его вынести. Карманы досматривались в первую очередь. Если в дверях стояли сотрудники, шанс пронести в рукаве корочку, вафлю или яблоко увеличивался, но если кто-то из старших ребят - он был нулевой. Все укромные места они знали не хуже нашего и обыскивали их в первую очередь.
Одно время нам на ужин давалась Омичка - безумно вкусный сырок. Съедать его в столовой за пять минут не хотелось. Ведь следующая сладость могла перепасть только на следующий день в полдник. А могла и не перепасть - меню с нами не согласовывали. А жаль! Я бы рекомендовала Омичку на завтрак обед и ужин. Не съев сырок сразу, можно было вечером перед сном растянуть удовольствие и вылизать эту баночку до блеска - покайфовать, другого слова я просто подобрать не могу.
Так вот, эта заветная баночка, легко помещавшаяся в ладонь, при обыске изымалась насовсем. Все правильно, попался - без сладкого остался. Желание реализовать задуманное и страх попасться творили с нами чудеса. Я помню, как ждала когда на выход из столовой двинется побольше народу: в толпе невозможное становилось возможным, авось не обыщут.
Но в случае с Омичкой рисковать не хотелось. Пока я лихорадочно соображала, что делать, ко мне подошел Павел Григорьевич и вдруг забрал баночку. Я даже не возмутилась. "За грешные мысли тоже нужно платить" - подумала я и побрела к выходу. В вестибюле уже за дверями слезы все - таки подобрались к глазам. И в этот самый момент он протянул мне сырок. Может это, и было ребячеством с его стороны, и поступал он совсем непедагогично, но только вспоминаю я его поступок как глоток счастья. Прошло уже тридцать лет, а слезы опять подобрались. Согласна. Глупо.
Именно Павел Григорьевич повел меня на встречу с усыновителями. Проходила она на улице, на территории дошкольного отделения. Муж и жена нервничали, натянуто улыбались и старались говорить елейными голосами. Это было непривычно и очень заметно. Так со мной давно не разговаривали. Мой воспитатель уселся на качели и с упоением начал качаться. Я поглядывала на его безмятежное лицо и старалась найти подсказку что делать. Речь шла о Крыме - оттуда были эти люди. Мне рассказывали о море, солнце, о чудесном доме. Из всего перечисленного я видела только солнце, поэтому рассказ меня не завораживал. Я вежливо слушала и мечтала улизнуть.
В разгар беседы вдруг появился отец. Я настолько опешила, что даже не бросилась к нему. Мысли запутались, что происходит? Отец был трезв, смущен, по глазам читалось, что он хочет подойти ко мне, но его что-то удерживает. Мы стояли как чужие люди, у каждого имелась своя установка. Он должен был убедить меня, что согласен на мое удочерение приехавшими людьми. Я хочу верить, что им двигало не равнодушие, а желание устроить мне другую, лучшую жизнь. Пусть и не с ним.
Официальным голосом отец дал согласие, и все посмотрели в мою сторону. Я ковыряла носком землю и молчала. Никто мне не помогал, а я не знала, как поступить. Меня что-то мучило. Наконец я поняла и спросила "А Таня?" Почему-то про нее никто не говорил, как будто сестренки в природе не существовало . Все хором бросились убеждать меня, что ее обязательно станут иногда брать на каникулы и мы обязательно каким - ни будь образом, будем общаться.
Я остро почувствовала ложь.
Набравшись смелости, я заявила, что без сестры никуда не поеду, и стояла на своем решении намертво. Отец молчал. Павел Григорьевич качался, улыбался и молчал. Мужчина отошел в сторону и нервно ходил кругами, женщина еще пыталась продолжить уговоры. А у меня камень упал с сердца - я приняла решение, и сразу стало легче.
"Шанс" уехал, пообещав приехать еще. Не приехал.
