(литературоведческое эссе. Опубликовано 01 декабря 2013 года в литературном издании «Зарубежные задворки» (Германия)
Школьные уроки литературы в советские времена (подозреваю, что и сейчас мало что изменилось, поскольку живём во время сплошного прагматизма) имели одну удивительную особенность: они умели прививать стойкое отвращение к поэзии, как жанру, вообще, и к гражданской, социально-активной поэзии в частности. А кто у нас являлся самым главным «пламенным трибуном», который призван был «жечь сердца людей»? Конечно же – Владимир Владимирович Маяковский! Что вы запомнили из школьного курса маяковсковедения? Прежде всего: «Я достаю из широких штанин..!». А при чём тут такая глумливо-похабная улыбочка? А, это вы по-своему, по-современному понимаете, ЧТО он из этих штанин достаёт!
Хотя не всё так уж и забавно, и понятно. Эпатаж Маяковского – по идее - должен бы привлекать сегодняшних читателей ( у нас сейчас жизнь такая – эпатажная), но почему-то не привлекает. Почему? Не знаю. Может быть, из-за его излишней «пролетарскости»? А возможно, отпугивает прямо-таки бьющая через край самоуверенность:
Мой стих
трудом
громаду лет прорвёт
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошёл водопровод,
сработанный
ещё рабами Рима.
А как вам такое отношение к коллегам по литературе (стихотворение «Братья писатели»):
Господа поэты,
неужели не наскучили
пажи,
дворцы,
любовь,
сирени куст вам?
Если
такие, как вы,
творцы -
мне наплевать на всякое искусство.
А ведь он прекрасно знал, что коллеги, «господа поэты», умеют мстить! И я уверен, что эти строки у многих тогдашних литературных деятелей вызвали зубовный скрежет!
Неисчерпаемая тема – Маяковский и любовная лирика. Для её понимания никак не обойтись без воспоминаний Лили Брик, которую называют и Музой поэта, и роковой женщиной, а кто и вовсе нецензурно (на что тоже имеют право). На старости лет в минуту какой-то особой откровенности, она Юрьевна призналась поэту Андрею Вознесенскому: "Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кузне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал. ". Как после такого признания не признать её настоящим чудовищем! Но именно это «чудовище» имел в виду Маяковский, когда написал в поэме "Флейта-позвоночник"
"... А я вместо этого до утра раннего в ужасе,
что тебя любить увели,
метался и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты б играть!
В вино выполоскать горло сердцу изоханному.
Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно Я знаю,
Я скоро сдохну. "
Что-то не видно в этих строках никаких проклятий – зато сколько страсти (кто-то уточнит – «животной», но это уже детали). Да и в чём можно упрекнуть Маяковского? В том, что посвящал стихи этой, мягко говоря, совсем не строгих правил женщине? Ну и что? Любовь, как говорится, зла… Посвятил же «светочь русской поэзии» чудесные строки «Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты…» госпоже Керн, женщине, отличавшейся, так сказать, той ещё вольностью нравов!
Так что не в Лиле дело, и, кстати, причину самоубийства Маяковского нужно искать совсем не в ней. А в чём и где? Думаю, прояснить ситуацию могли бы архивы тогдашнего НКВД, но они, кажется, до сих пор не горят желанием открываться… Хотя кое-какие догадки всё-таки есть, и подсказал их мне, как это не странно, недавно демонстрировавшийся по нашему ТВ сериал «Маяковский. Два дня». Фильм, скажем прямо, далеко не шедевр, но вот на какую неожиданную мысль он меня натолкнул: если показанный там поэт хотя бы наполовину соответствует подлинному Маяковскому, то вывод очевиден: Владимир Владимирович стал неудобен буквально всем – и властям, и чекистам, и тогдашним полностью «осоветившимся» литераторам, и публике, и Лиле и её мужу Осипу, и даже самому себе. Он уже не просто не вписывался ни в какие тогдашние социальные штампы, общественные нормативы – он нарушал любой формат, которые к тому времени уже были надёжно и неоспоримо выстроены в отношении всей пишущей братии! Терпеть не могу словесных «красивостей», от которых на версту воняет лозунговщиной, но Маяковский то ли «выпал», то ли перерос тогдашнее ВРЕМЯ. А оно такой вольности не прощает никому, и ему оно, конечно, тоже не простило.
