Память Безмолвной улицы

Манящий, сказочный и в то же время пугающий, он снова появился в нашем городке. Все в нем было нарочито вызывающе яркое - зеленое платье, пестрая котта, сшитая из множества разноцветных лоскутков, один рукав был синий, другой красный; кале желтого цвета, украшенное бубенцами; в руках шест, унизанный тушками крыс, перевитыми лентами. За поясом торчала резная дудочка, лицо было щедро размалевано красками, скрывая истинные черты. А как иначе мог выглядеть «Крысиный пастырь» заключивший договор с дьяволом? Дети со всего города сбегались посмотреть на столь невиданное зрелище, особо смелые кидали в след комья земли или пытались ткнуть его палкой, священники плевали ему в след, а женщины крестились и прятались за ставни. Ему было все равно. Он гордо шествовал к ратуше за своим вознаграждением. Этот город мог издеваться над ним как угодно, за свои насмешки ему щедро заплатят.
Город мстил своему спасителю за пережитый страх и за непомерно высокую цену услуг - золотой гульден с каждого двора за избавление от крыс. Я снова видел это шествие, нет не видел… Я шел за ним в зачарованной толпе горожан. Ощущал босыми ногами каждый камешек прогретой брусчатки, потел от июньской жары, страха и любопытства, чуял его запах благовоний и жира, на которых были замешаны краски для лица, слышал его шаги и прерывистое дыхание и просыпался в холодном, липком поту… Этот сон приходил, снова и снова, стоило только в город приехать цирку. Едва первые афиши появлялись на тумбах и заборах, как я переставал спать...
Почему-то считается, что все дети любят клоунов. Я их ненавидел. Когда был маленьким, я рвал на части книжки, где были нарисованы их глумливые рожицы, и топтал ногами игрушечных паяцев. Один только вид купола шапито вызывал у меня панический страх. Отец, военный с суровым нравом, считал такую слабость неприемлемой, и меня таскали каждый раз на представления, пытаясь излечить от моих страхов. Я научился в течении часа и более рассматривать спинки стоящих впереди кресел, чтобы не смотреть на арену, а по ночам видел его идущего к ратуше за своим гонораром. Я был почти счастлив, если мне удавалось проснуться раньше, чем толпа детей с пустыми глазами, нелепо размахивающая руками, приплясывающая под звуки дудочки покидала Гамельн. Такие знакомые, почти родные лица… Вот слева идет рыжая Берта, как всегда у нее одна косичка заплетена выше другой. Она живет по соседству и мы частенько передразниваемся из окна в окно. Вот Готлиб, его шрам над бровью появился, когда мы вместе лазили за яблоками в сад бургомистра. Беленькая и хрупкая Анхен, самая красивая девчонка в городе. С Хансом два дня тому назад мы до одурения накупались у запруды, и теперь у меня лихорадка и болят уши. Я знаю их всех, мы живем рядом, ходим в одну церковь, бегаем по одним улицам, а теперь вот идем с пустыми глазами за зовущим голосом дудочки крысолова. В тот день лихорадка свалила меня раньше, чем мы успели далеко отойти от города, и меня нашли на дороге, единственного выжившего ребенка в проклятом за свою жадность городе.
Меня всегда обвиняли в слишком развитом воображении и буйстве фантазии, но я точно знаю - невозможно придумать все это до малейшей детали. Я видел и слышал этот город. Я жил в нем и прикипел к нему сердцем. Когда вырос, специально купил путевку, что бы съездить в Гамельн, увидеть ратушу и Безмолвную улицу. Они именно такие как в моих снах. Я жил в этом городе и шествовал в траурной свите «чертова наместника». Во мне кричит через века голос памяти предков, не давая покоя и требуя отмщения.
Слава богу, у нас нет цирка, но зато каждое появление шапито - это событие. Все собираются потолкаться у ярмарочных балаганов, пострелять в тире, полакомиться сахарной ватой и покататься на аттракционах, сходить в шатер к гадалке или посмотреть на измученных жарой животных, сидящих в клетках. Если бы не Фаина, я бы никогда не потащился сюда. Ненавижу ложь, а тут все фальшивое. Облезлые палатки, щедро украшенные лампочками, блесками и позолотой, чтобы прикрыть прорехи и заплатки. Зазывалы с размалеванными лицами, отекшие от непробудной пьянки. Что может привлекать в этом балагане, но разве возможно переубедить женщину? Мы выполнили обязательную программу: русские горки, карусели, чертово колесо. В тире я выбил ей в подарок какую-то мягкую игрушку; пока пристрелялся, пришлось перевести целую пригоршню пулек. Съели по порции сладкой ваты и пакет пончиков, пожаренных на позавчерашнем масле. В палатке с сувенирами Фаинка купила себе смешные очки, мне глупый крошечный картонный колпачок, который держался на макушке только за счет тонкой резинки, парочку красных поролоновых носов и кучу другой абсолютно бестолковой ерунды. Гадалки в этот раз не было, но зато на почетном месте стояла машина, которая за жетончик предскажет вам будущее. Я, конечно, догадывался, на какое будущее загадывала Фаинка, но все-таки бросил жетончик в прорезь и нажал на рычаг. Внутри предсказателя что то щелкнуло, загудело, и мне в руку выпала картонка с изображением шута, ощетинившегося оскалом черепа. Сбросив эту мерзость на землю, я почувствовал, как страх, сидевший глубоко внутри, снова расправляет крылья, вылезая наружу. У меня хватило выдержки даже отсидеть до конца представление, помогло в этом три порции мороженого. Мороженое - это единственное, что нравилось мне в цирке. Большие хрустящие вафельные рожки, наполненные изумительным пломбиром.
Фаинка веселилась как дитя. Я уже почти смирился с ненавистным местом, когда шпрехшталмейстер по окончанию представления объявил, что все желающие за дополнительную плату могут совершить экскурсию за кулисы цирка и посмотреть на изнанку представления. Фаинка вцепилась в мой рукав, как клещ, и потащила меня к группе людей, польстившихся на это предложение. Не понимаю, что может быть интересного за кулисами? Пыльные шторы, резкая вонь от животных, содержавшихся в неволе, уставшие, потные акробаты и униформисты. Сказка окончена, зачем еще рассматривать потертую обложку? Четвертая порция мороженого медленно таяла у меня в руках. Дурацкий колпак давил на подбородок, я стащил его, хотел тихонько выкинуть и не нашел ни одной урны, так и таскался держа в одной руке рожок с подтаявшим пломбиром, а в другой размалеванный бумажный колпак. Пять минут мы посмотрели на кормление хищников, немного постояли у стойл с конями, полюбовались на пьющего воду слона, прошли по гримеркам дресеровщика, акробатов и даже заглянули в ящик фокусника в надежде обнаружить там второе дно и тайну трюков. То ли ящик уже был другой, то ли тайник хорошо скрыт, но нас ждало разочарование. Напоследок шпрехшталмейстер повел нас смотреть уникальную старинную коллекцию кукол –марионеток.
За обшарпанной дверью очередной гримерки у зеркала сидел он…
Пусть костюм клоуна и выглядел уже иначе, и на голове вместо кале ярко рыжий парик, но это был ОН… та же фальшивая, намалеванная улыбка, тот же запах тряпья, средства от насекомых и старого жира в гриме… запах лжи и тлена…
Стены гримерки были украшенный марионетками… Они висели тут… в неестественных, вывернутых позах, подвешенные за тонкие нити, пронизывающие их руки, ноги и даже головы. Вот едва заметная трещинка на месте шрама над бровью моего друга, вот тонкое фарфоровое личико Анхен с робким румянцем, а у Берты даже веснушки на носу не поблекли от времени. С чертовой стены на меня смотрели дети из ночных кошмаров, и в их глазах было больше жизни, чем в тот день, когда мы уходили под звуки дудочки из Гамельна и их глаза молили о помощи. Волна ужаса, гнева и омерзения красной мглой накрыла меня с головой, дикий, звериный крик рвался наружу, чтобы не заорать, я запихал в рот оставшийся рожок с мороженом, выскользнул из гримерки и бросился бежать. Куда я бежал, зачем - было уже безразлично, лишь бы подальше от этого ужасающего места. Мороженое сбилось во рту в омерзительный бумажный ком, вкус картона и клея заполнил меня изнутри, и только остановившись и выплюнув комок, я понял, что засунул в рот дуратский шутовской колпак. Теперь у моего страха был еще и вкус – вкус жеваного картона. Всю ночь я в панике метался по городу. Фаинка без конца названивала на телефон. Позже, устав от непрерывного гудка, я разбил его о стену какого-то дома. Только с рассветом я вернулся домой и, как был в одежде, завалился на диван, накрылся с головой одеялом и уснул. Нет… Провалился в очередной кошмар…
Жар июньского солнца смешивался с жаром от лихорадки. Я сидел обессиленный на дороге ведущей к Коппену и пытался вынуть колючку из босой ноги… а они уходили все дальше и дальше растворяясь в полуденном мареве... Он смеялся, протягивал руки, пытался дотянутся до моего горла, а детские лица, выплывая из алой дымки, смотрели мне в глаза и молили о помощи и защите.
Проснувшись лишь под вечер, мокрый ослабевший и измученный кошмаром, я выбрал на кухне нож, спрятал его в рукаве и впервые по собственной воле отправился к цирку. Купил билет, в беспамятстве отсидел представление, с группой любопытствующих отправился на экскурсию за кулисы, спрятался в ящике иллюзиониста, дождался пока все зеваки покинут цирк и ворвался в гримерку. ОН сидел у зеркала и салфеткой стирал грим, размазывая по лицу черные круги под глазами, кровавую улыбку. Сквозь лживую маску проступало такое усталое лицо человека, прожившего вечность и видевшего преисподнюю. Заметив меня в зеркале, он оглянулся, в его глазах загорелся огонь, и я прочитал в них истину. Он ждал меня, ждал семьсот лет, именно моей души не хватало для завершения страшной коллекции, а без нее он не мог окончить свой бренный путь.
Я ударил первым. Брызги крови разлетелись по всей комнатушке. Я уже ничего не боялся, просто бил, вытаскивал нож и бил снова… Потом, когда он упал на пол, я бросился к стене и стал разрезать нити, удерживающие кукол на стене. Они падали на пол и превращались в кучу тряпья, их души освобождались и покидали этот мир. Кровавое марево, заполнявшее меня со вчерашнего вечера, расступилось, открывая дорогу свету… Я шел наверх за своими друзьями в яркий теплый умиротворяющий свет за чудесными, манящими звуками чарующей мелодии…дудочки крысолова.