Путники покинули Кенуа-ле-Конт и двинулись к Монсу, который совсем недавно выдержал тяжелую осаду, но так и не был отбит братом Оранского – Людвигом Нассауским. Не дождавшись помощи Вильгельма, тот бежал с остатками армии на север, а испанцы полностью завладели городом. Стоит ли говорить о печальной участи горожан, которых насчитывалось теперь не более нескольких сотен.
Дорога вела через Бовэ и Женли. Словно грозное предзнаменование под низким, затянутым тучами небом распростерлись опустошенные деревни, безжалостно вытоптанные поля, сожженные церкви, разрушенные фермы. Холодный, гонимый порывистыми ветрами воздух был пропитан порохом и смертью. Земля, где теперь все достояние заключалось в кустах верещатника и пустынных польдерах у берегов, обагренная кровью и опаленная огнем войны, бушующей здесь уже полсотни лет, земля фламандцев, некогда цветущая, превратилась в обглоданную кость. С тех пор, как император Карл, раздав владения преемникам, покинул залу, опираясь на плечо Вильгельма Оранского, от знатной доли пирога, именуемого былым величием Священной Римской Империи, остались лишь жалкие крохи.
Карл V, чьим воспитателем был фламандец Адриан Флоренц Бойенс – в будущем папа Адриан VI, не мог не испытывать любви к нидерландцам, среди коих провел детство и юность, и более близок был к фламандской и итальянской знати, нежели к испанской. Самые отчаянные его полковники: принцы Оранские – Вильгельм и Людовик, граф Гаврский д’Эгмонт, граф Горн – были нидерландцами, а маркиз Пескара и Андреа Дориа – итальянцами. Но в равной степени он отдавал должное народам других провинций, уважал их права и правителей каждой области(1) и умел находить с ними согласие
Быть может, в силу того, что реформация не проявляла смелости, или, быть может, оная и не проявляла смелости именно благодаря тому что, император искусно лавировал меж обоими течениями церкви, однако в годы правления «его светлейшего величества» нидерландские провинции пребывали в мире. Император, в чьих владениях никогда не заходило солнце, император – божий знаменоносец, победивший самого Барбароссу и избавивший Атлантику от турецких пиратов, имел дивную способность войной приходить к миру.
Но к концу властвования, когда из бравого русоволосого воина он превратился в дряхлого старика, страдающего кашлем и подагрой, когда неуемная жажда расширить границы и без того обширной империи сузилась до желания уединиться в монастыре и насладиться покоем, оппозиция давала о себе знать и императору случалось принимать более суровые меры. Доколь он не решился сложить с себя корону, ставшую слишком тяжелой для одного человека.
Императорский престол перешел его брату Фердинанду, а испанскую корону получил единственный законный сын Карла – Филипп.
Филипп Второй Габсбург... О нем говорили, как о крайне жестокосердном, кровожадном, свирепом и даже одержимом самодержце. Будоража Европу, фама разносила самые страшные слухи об убийствах, чудовищных тюрьмах и безжалостных карах, кои король устраивал в борьбе против ереси или дабы доставить себе удовольствие. А следом приходил в неистовую радость каждый раз, когда докладывали о ежедневных мятежах, каковые тотчас жестоко подавляли его солдаты и служители инквизиции.
Но так ли Фама всегда правдива? Молодой испанский монарх являл собой образ скорее вечного недовольства, нежели страстной праведности или полного безумства, как полагали, вызванного нервными расстройствами. В глазах многих власть испанского монарха была ярчайшим примером коварства церкви. Филиппа Второго величали «Всекатолическое Величество», перед ним трепетал сам папа.
Получив нидерландские провинции в качестве придатка к испанской короне – одного из самых благосостоятельнейших и процветающих придатков, ибо сверх нидерландских владений, Испания располагала Миланом, Сицилией, Неаполем, обширными землями и сокровищами Америки, лучшей армией и лучшим флотом, – он не испытывал от этого и малой толики удовлетворения. Нидерландская знать, пустившая корни еще при Бургундских герцогах и пригретая некогда на груди Филиппа Доброго, словно гноившая плоть заноза, гордая, кичливая и непреклонная, приводила монарха в крайнюю степень раздражения. «...» Но будучи родоначальником всех испанских предрассудков, будучи кастильцем от каблуков туфлей до кончиков волос, он не желал приемлить тех, кого отец нарек опорой империи.
Воспитанный профессором богословия из Саламанки Хуан Мартинесом Силисео – благочестивым католиком, благочестивым до безумия, государь Испанский был человеком твердого ума, весьма рациональным, но чрезвычайно односторонним, упрямым, как все испанцы, и как все испанцы набожным, не приемлющим никакой ереси, кроме католической. Но тайники его души хранили тонкие струны. Вынужденный нести на своих плечах тяжкую ношу божьего помазанника и главы Габсбургского дома, он тяготел более к таинствам природы, страстно любил чтение и живопись. Читая Эразма Ротердаммского, любуясь картинами Босха, он впадал в уныние, искренне сожалея, что страну, столь богатую великими умами, поразил страшный недуг. Нидерландские провинции обиловали, в силу территориальной расположенности меж Францией и Германией, протестантами, кальвинистами и лютеранами. Темпы «нового учения» сдержать было нельзя, зерно его нашло плодородную почву и на просторах нижних земель.
Дон Фелипе не желал мириться с тем, что в царстве своем имеет земли, где еретики в спокойствии проповедовали еретические проповеди, воздвигали еретические храмы и жили согласно еретическим законам. Восхищаясь и одновременно ненавидя Нидерланды, Филипп принялся за беспощадную войну с инакомыслящими открыто, и с нидерландской знатью втайне, выгодно совместив два пути к одной цели.
Дабы увеличить силу и мощь инквизиционного трибунала, некогда учрежденного Карлом и наделенного безграничными полномочиями, он основал более дюжины епископств и несколько архиепископств, против тех, что уже существовали. Подобно огромному чудищу, подобно апокалипсическому зверю тот принялся поглощать обвиненных.
Глубоко убежденный, что несчастные, не желавшие покаяться должны предстать перед судом божьим, он не преминул поднять налоги и обанкротить большую часть торговцев, водивших дела с Англией. С Англией, которая была ему тем паче ненавистна из-за неудачного брака с Кровавой Марией – хоть и яростной католичкой, но дочерью короля Генриха Восьмого, отрекшегося от католической церкви ради красивых глаз девицы Болейн.
Возродив войну против ереси, король Филипп продолжал сужать петлю на шее нидерландцев, не делая различий меж праведными и неверными. Фламандцы оставались для него лишь механизмом, возводившим канал, подведенный к Испании. И дабы по этому каналу не переставая, текли потоки золота, он предпринимал самые жестокие и деспотичные меры. Нидерландская знать не имела сил сносить, видя, как волнуется необузданная народная сила, готовая на страшные деяния. Вес штатгальтеров провинций падал с каждым осужденным и каждым казненным. Так был образована Лига Господ.
Партия Лиги отправляла одну за другой депутации в Мадрид, послы молили короля сократить права инквизиции, созвать Генеральные штаты и разработать новые законы, более щадящие для реформаторов. Его Всекатолическое Величество любезно принимал фламандскую знать, давал обещания, уверял, что рассмотрит все вопросы и примет необходимые меры. Но, когда те удалялись, продолжал действовать в прежнем духе, и беспощадный инквизиционный механизм не сбавил оборотов.
Спустя три года несколько возмущенных дворян во главе с храбрецом Николя де Гамма отправились к наместнице – сводной сестре короля, дабы призвать ее саму к голосу разума и, быть может, заставить действовать вопреки политике венценосного брата. Но и этот шаг не принес повстанцам ничего, кроме клички – гёзы. Маргарита грубо отказала им, а придворные обозвали их нищими. Гордо вскинув головы, гёзы приняли эту кличку.
Открытое заявление наместницы возымело действие щелчка огнива у бочки с порохом. Гезы потеряв последнюю надежду, принялись собирать тайные отряды, готовясь к ожесточенной войне. Стереть с лица земли католическую церковь стало единственным желанием, гревшим души несчастных.
Но Лига во главе с принцами оранскими и графом д'Эгмонтом отвернулась от мятежников, сочтя разумным не только перед лицом испанской власти, но и Иисусом, вторично произнести вассальную клятву испанскому королю. В дни восстания фламандские штатгальтеры пытались усмирить иконоборцев. Те сжигали и грабили католические храмы, уничтожали тюрьмы, склоняя к своим ногам происпанские власти городов, а на награбленные средства создавали фонды для помощи нищим.
Восстание было столь безумным и разрушительным, что напугало и восставших. Еще мгновение и рухнули бы обе церкви, а на руинах возреело бы пламя свободы. Но в августе 1567 года отчаявшаяся наместница опустила руки, и в пылающие огнем мятежа Нидерланды въехал его светлость Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба. Он ворвался словно шторм, словно ураган и накрыл двадцатитысячной закаленной в боях армией все нижние земли от французской границы вплоть до океана. Не было никому пощады, костры инквизиции воспылали еще ярче, головы с эшафотов стали сыпаться еще чаще. Осуждены были и те, кто не имел причастности к иконоборцам и противостоял им – граф Эгмонт, адмирал Горн, шевалье де Блуа, и еще несколько десятков дворян. Их обезглавили на площади в Брюсселе, а имуществом пополнили испанскую казну. Генерал называл этих людей «корнем зла», задумав расправу еще в пути. Но немногие знали истинную причину подобного поворота событий. Привыкший к войне, аскетизму, лишениям герцог, как и Филипп, всегда недолюбливал «тщеславных и напыщенных фламандских петухов» слишком явно гордившихся службой под знаменами покойного императора, титулами и принадлежностью к ордену Золотого Руна.
Филипп двояко принял весть о смертях поклявшихся ему в верности фламандских принцах. На лице короля едва мелькнуло замешательство и удивление, но помолчав с мгновение, он промолвил со свойственным ему смиренномудрием:
– Герцог чрезмерно жесток, но, очевидно, такова воля господа.
Фламандцы боготворили своих полководцев, возлагая на них большие надежды и чаяния. А королю, который не желал явить царственный лик народам непокорных провинций, не в выгоду было оставлять в кольце событий опасных любимчиков волнующихся масс.
К счастью многим, почуявшим неладное, удалось бежать, прежде чем Альба отдал приказ об аресте, в том числе и Вильгельму и Людовику – они удалились в свои владения в Далленбург, где тотчас начали приготовления к войне. Мелкими кучками гёзы пряталась в лесах, изредка нападая на испанские отряды, что было ничтожно мало и походило на противостояние комара с медведем. На том с
