Глава 9. Кикимора
Дыхание осени с каждым днем становилось заметнее — близился сентябрь. Погода все чаще портилась, часто накрапывал мелкий изматывающий дождь. Ночи стали холодными, а дни прохладными. Трава дала семена и теперь засыхала; на выкошенных лугах поднималась отава. Листья потеряли былую свежесть и огрубели, и нет-нет, да падал на землю то желтый лист, то бурый. Птицы сбивались в стаи, репетируя дальний перелет. Небо и в полдень оставалось белесое, выцветшее, затянутое облаками.
Здесь, вдали от дорог, где не было верстовых столбов, Манька часто разглядывала карту, мерила ее вкривь и вкось, словно путь от возьмет да и станет короче. Теперь она с закрытыми глазами могла бы нарисовать ее. Выводы были неутешительными: если к зиме не найдут Посредницу, Дьяволу и его Помазаннице недолго придется ждать, когда она замерзнет. Места снова пошли дикие и глухие — и никаких следов Посредницы. Пройденное расстояние было невелико: дорогу то и дело преграждали вздымающиеся скалистые пальцевые гребни, которые приходилось обходить стороной или поверху, а после сползать вниз, рискуя сломать шею, или продирались валежниками и буреломами, изрезанными лощинами, с ручьями и небольшими речушками, которые стекались к Безымянной Реке.
Но все когда-то заканчивается…
«Наконец-то! — подумала Манька, когда Безымянная Река внезапно оборвалась, открывая взору мутную водную гладь ржавых торфяников, затянутых ряской и тиной. На карте это место было таким же белым, как и территории под Неизведанными Горами, Северными Ледниками и Манилкиными Землями, с той лишь разницей, что белое пятно было испещрено черными параллельными черточками.
Далеко зашла, а у болота ни конца, ни края.
Шли наугад, ориентируясь по солнцу и звездам. Первое время использовали плот. На то, чтобы соорудить его, ушло полтора суток, но задержка окупала себя сторицей. С таким комфортом Манька не путешествовала ни до, ни после. Но дальше начались места, где густо нарастал камыш, ситник или кочкарник. На восьмой день плот пришлось бросать, пошли пешком, пробираясь ощупью. Иногда приходилось возвращаться, чтобы искать новую переправу.
Из воды поднимался промозглый вонючий туман, оседая на одежде мелкой моросью, играли и манили светляки, глядя на которые вдруг появлялось странное желание шагнуть навстречу. Спать приходилось в трясине. Она втыкала посохи глубоко в землю и привязывалась к ним на случай, если вдруг повернется во сне. И не было спасения от гнуса: после укусов обескровленная кожа вздувалась, деревенела, сочилась сукровицей, приманивая новые их полчища. От грязи, проникшей в язвы, началось заражение. Отравленная токсичным ядом плоть гнила. Временами ее одолевала лихорадка, и мир вдруг погружался во тьму. Манька растворялась в этой тьме без остатка, после удивляясь, как смогла удержаться на узеньких, едва прощупываемых мыльно-вязких глинистых тропах. Были моменты, когда ей отчаянно хотелось разом прекратить мучения, шагнув за светляками.
Она уже сомневалась, что когда-нибудь выберется из этих гиблых мест. И только присутствие Дьявола удерживало на краю пропасти. Во-первых, не было страха: он знал о нечисти почти все, и когда неуспокоенный дух болотного утопленника грозил ей, выступал вперед и показывал ту основу, которая стала духу временным телесным пристанищем — то мог быть и куст, и гладь болотной прогалины, и кочка, поросшая травой, и трухлявая колода.
«Я бы на твоем месте пугался не призрак еретика с вывалившимися внутренностями, а явное величие тех, кто покарал его», — с насмешкой напоминал он.
А во-вторых, не могла она позволить себе упасть в грязь лицом перед лицом врага: не оставляя иллюзий, Дьявол добивался капитуляции в здравом уме и твердой памяти, чтобы и умирая не думала, что могла бы возвыситься над нечистью. Манька недавно поняла, что именно так убивала людей Таинственная Непреодолимая Сила — издалека, без яда, без единого выстрела. И она ненавидела себя, ненавидела жестокий мир, ненавидела железо — и болью отзывалась мысль о Дьяволе, который волочился за нею с одной лишь мыслью: увидеть, как любимая его нечисть смешала ее с грязью. Он даже не скрывал своего равнодушия, обращая на нее не больше внимания, чем на все, что происходило вокруг.
Но сейчас у нее не осталось сил даже ненавидеть.
Какое ей дело, что будет думать Дьявол и какой еще святостью облачится Благодетельница? У нечисти была своя истина, удобная и прощающая все грехи, которых чем больше, тем лучше.
Ощупью выискивая тропу, пробиралась она вперед, не чувствуя ничего, кроме смертельной усталости. Тело, налитое свинцовой тяжестью, давно не подчинялось ей: хотелось лечь и заснуть навеки. Она забыла, когда спала, когда ступала по твердой земле. Время перестало существовать — осталась только Топь, которая должна была вскоре стать ей могилой.
Шли двадцать вторые сутки. День клонился к вечеру, солнце зависло у горизонта, подрумянив водную гладь, чистую от камыша, багульника и рогоза.
Как вдруг…
Точно наваждение, предстал выступающий из топи островок, с несколькими уцелевшими деревьями и мелким подлеском и густыми зарослями клюквы вдоль берега, красные от ягод. Тихо, спокойно было там, и сухо, точно его вырвали из другой жизни и перенесли по волшебству. Солнце посылало прощальные лучи, освещая небольшую поляну с мягкой травой на берегу, безмятежно квакали в высокой траве лягушки.
Манька вздрогнула, тряхнула головой, заподозрив, что у нее снова галлюцинации. Но когда воспаленное сознание прояснилось, стало ясно, что видение не мираж. Остров не таял, очертания его в свете наползающих сумерек стали отчетливее.
Она осмотрелась, пытаясь найти способ перебраться на остров.
Сердце радостно екнуло: чуть левее того места, где она стояла, как выступающая коса, протянулась к нему узкая полоса изумрудной дернины, словно кто-то специально разостлал половик.
— О! Смотри-ка, добрались, наконец, — оживился Дьявол.
Болото ему было нипочем: он не проваливался, не искал дорогу и даже здесь умудрялся найти удовольствие, когда замечал неизвестно каким ветром принесенный лист. Вдруг представлял его уложенным в произведение искусства, сравнивал с нею, или объявлял письмецом от нечисти, которая якобы посылала ей прощальный привет. Но болотом и он измотался, в последнее время плыл над топью мрачнее тучи.
— Тут, пожалуй, заночуем. В воде по брюхо не больно-то отоспишься. И подкрепиться есть чем, — он мгновенно оказался на островке, набрал на пробу горсть ягод, сунул в рот, смакуя раздавленную мякоть.
Манька следила за Дьяволом с вожделением. И всем своим существом потянулась она к этому островку, внезапно почувствовав прилив сил и желание жить. До зимы оставалось недолго — месяц, два, три. Остров был невелик, но она не сомневалась, что протянет и выберется из этого гиблого места. На огонь всегда наберет камыш, на еду лягушек наловит, а то поймает в заводи рыбу.
Манька примерилась к полоске дернины. Пожалуй, она могла бы до нее дотянуться, до берега оставалось не больше двадцати шагов. Дьявол тоже заметил тропу. Спустился, попрыгал на ней невесомым телом. Дернина качнулась, в обе стороны покатилась волна.
Заметив волну, Манька насторожилась — зыбун!
— Ох, земля не земля, но уж больно разбавленная, — засомневался Дьявол.
Манька замерла, прислушиваясь к себе. Берег был так близко, не больше двадцати шагов, но сотканный из корневищ коврик мог не выдержать. Желание и сомнение боролись между собою. Еще немного, и она ляжет и заснет, чтобы не проснуться — ей нужен был отдых.
— Когда кругом муть — и манилово путь! — тут же поменял Дьявол точку зрения. — Болото оно в любом месте болото, и оттого зыбкая сия трясина более того доказывает, какими заботливыми руками ее воздвигли, — он постоял, наблюдая за нею. — Ну, ты думай, а я, пожалуй, вздремну, что-то я устал.
Он вернулся на остров, выбрал место посуше, привалился к стволу, с блаженством вытянул ноги, накрылся плащом и громко захрапел. У Маньки сразу отяжелели веки, глаза стали слипаться, а сознание снова оказалось на грани бытия и небытия, как будто кто-то положил на голову руку и крепко придавил. И снова ее одолела лихорадка, в глазах все поплыло. Манька крепко сжала зубы, успокаивая сердцебиение и отгоняя туман.
«Господи, но почему нет ни одной мысли, что можно, а что нельзя?!» – с тоской подумала она. Всю жизнь она цеплялась за такие тропки, радовалась им, а они не из болота вели, а кружили по болоту, обращая мечты ее в дым. Она вдруг с отчетливой ясностью постигла суть своих мытарств: жизнь ее была, как это болото, из которого не могла выбраться. И дело было не в болоте, а в том, что она не могла переступить там, где не боялись другие. «Не садись не в свои сани!» — вспомнились слова господина Упыреева. А где они — ее сани? Где преклонить голову, чтобы пережить оставшиеся дни проклятой жизни?
Но она не привыкла отступать — где-то внутри ее зрела уверенность, что дернина выдержит. Двадцать шагов, она ясно представляла их. Она уже много раз ползла по такой трясине, но тогда посох доставал до дна.
— Страшно, но надо попробовать, — призналась она. — Я не могу, сил больше нет. Если не промыть раны, я так и так копыта отброшу.
Дьявол приподнял голову, взглянул с прищуром.
— Мы, Маня, я и моя нечисть, конечно, приняли бы правильное решение. Но не всякое правильное решение правильно для одних и для других. На твоем месте я бы вспомнил народную мудрость. Но смотри сама! — посоветовал он. — Безрассудный поступок, или мудрый — время определяет, — он потянулся.
«Больно как!» — с тоской подумала Манька, не в силах отвести от дернины глаз.
— Кто нее рискует, тот не пьет шампанское… Мне никогда не везло, — невесело отозвалась она. — Там, где господину Упырееву зеленый свет, я спотыкалась.
— Тебе не угодишь! — перевернувшись на другой бок, упрекнул Дьявол, как обычно упрекали те, кто подбивал на разорение. Он бросил взгляд на заросли осота и ряски, простертые до клюквенных зарослей. — Болото — оно посередине, нет у него берега! — он начхательски махнул рукой.
Дьявол поет, добра не жди, но не было сил сопротивляться соблазну. Она прощупала под собой почву, проверяя тропу, но та вела в другую сторону. Постучав посохом по дернине, закрепила загнутый конец за что-то твердое в земле. Если в болоте не бывает пристаней, какая разница, потом или сейчас? Ухватилась за сухой ствол тонкой березки, подергав его, с замиранием сердца вытянула ногу из жидкой грязи. Почти растянувшись в шпагате, поставила ее на траву-мураву.
Дернина прогнулась под ногой, но выдержала.
Положение у нее было незавидное: сама она теперь была не там и не там — нога едва достала до края. И все железо на спине давило в хлябь. Она растерялась, пожалев, что не перекинула сначала котомку. Потерять железо было не жалко, да только потерять его было нельзя, оно само обнаруживалось на ней, когда внезапно становилось худо. Дьявол учил обращаться с ним, но уроки пропали даром — а могла бы сначала железом проверить.
Она оперлась на ногу, навалившись на дернину всем телом.
Хилая опора прогнулась, обнажая корень. Понимая, что посох обязательно вернется, оперлась на него, вытаскивая из густой
