Заботник

ЗАБОТНИК.
                                              (сказка)
Только-только показало солнышко блестящий краешек свой из-за леса дремучего, только-только петухи на деревне песнь свою утреннюю затеяли, а пастух Захарка уже на ногах. Забота у него такая – ни свет, ни заря на ногах быть. Третий год уж Захарка мирское стадо пасет. Сперва с дедом Егором пас, а как тот преставился в прошлом году, так и один  пасти стал.
Заботливым Захарка на свет белый народился. Заботливым и добрым. До всего ему забота есть. Вот потому и поднимается он еще затемно. Другой бы непременно понежился на сеновале, пока хозяйки скотину после ночи управляют, а этот нет. По дворам заботник идет, чтоб поздороваться со всеми да узнать про каждую коровушку. Не занедужила ли какая? Спросит, выведает. Причем не просто так выведает, а  всё с улыбкой радостной непременно. И хозяйки заботливости этой тоже рады. Ни одна из них на Захарку косо не посмотрит, не фыркнет в сердцах. Даже наоборот, если нет у какой бабы покоя на душе, так сразу же ей от пастушьей улыбки вроде бы и полегче станет. Ни в одной деревне такого заботливого пастуха нет, да и не бывало, наверное, никогда.
Всех на рассвете обойдет пастух, всем слово доброе скажет, а вот задержится подольше только у одной избы. От избы Федота  Бехтеря отойти Захарке тяжело. Вроде изба, как изба, но живет в избе той Луша, Бехтерева дочь. Вот из-за неё, из-за Луши этой пастуху от Бехтерева  двора уходить никак не хочется. Мать-то Лушина занедужила чего-то и уж почитай со Светлого Воскресенья с печи не встает, а Луша теперь всё хозяйство одна правит. И получается у неё это на загляденье глаз. Вроде девчонка еще, а так споро все дела ладит, как другим бабам и не снилось.
Нравилась Захарке Луша. Еще с прошлого лета нравилась. С того самого дня, когда они вместе в ночь на Иванов праздник через костер ходили прыгать.  А в этом году, как стал он с ней каждое утро беседовать, совсем покоя парень лишился. Только про Лушу он и думает теперь всегда и всюду. На Троицу Захарка даже решился Кузьму Горшка попросить насчет того, чтоб тот к Бехтерю сватом сходил. Выпил два ковша медовухи для храбрости и попросил. А  мужик лишь рассмеялся на просьбу ту.
- Да где тебе голытьбе к Бехтерю свататься? – заржал он на всю околицу. -  Ты на себя сначала посмотри, а потом о Лушке думай. Разве Бехтерю такой зять нужен? Бехтерь-то мужик богатый и зятя себе в ровню возьмет. Он дочку свою абы за кого не отдаст. Не по себе сук рубишь парень. Не по себе.
И то верно. Считали все на деревне Лушиного отца богачом. За его умелые руки считали. Из соседних деревень за корзинами к Федоту приходили и, конечно же, приходили не с пустыми руками. Знатные корзины плел Бехтерь, таких никто в округе сотворить не умел. И прав, судя по всему Кузьма, не видать Захарке Луши, как ушей своих. Однако, несмотря ни на что, пастух о ней все равно продолжал грезить ежечасно.
Вот и сейчас, определив стадо на заливном лугу, улегся Захарка под ольховым кустом и в небо оттуда через листву частую смотрит. С наслаждением смотрит, потому, как видится в небе ему нарядный сельский храм, а из него они с Лушей под руку выходят. Всё в цветах кругом, птицы на все голоса поют и люди радостные. А на Захарке кафтан цвета клюквы спелой.  Видел он один раз такой, как раз в тот раз и видел, когда заблудившийся боярский сын по деревне их  проезжал. И зацепился тогда этот кафтан за душу Захаркину, как репей за собачью ногу. Вот хотелось ему венчаться в таком кафтане и всё тут. А Луша чтоб притом непременно в белом сарафане была, в таком белом, каким снег в Рождественское утро бывает.
Вздохнул тяжело пастух от видения приятного и побежал молодого телка из болотины выгонять. Выгнал из осоки глупую скотину, а затем поднял всё стадо да отвел его подальше от топкого места. На новом месте стал Захарка опять в небо смотреть. Только на этот раз привиделась ему там не свадьба веселая, а ухмыляющийся  дед Егорка. Смеется старик вроде бы над внуком своим и подмигивает как-то таинственно.
- Чего загрустил Захарка?
- Да как же мне не грустить-то  дедушка? - протяжно вздохнув, ответил видению пастух, - А о чем я грущу, ты и сам, поди, не хуже меня знаешь?
- Как же не знать-то? – продолжал смеяться дед. – Знаю, всё знаю. И потому совет тебе хочу дать.
- Какой еще совет?
- А такой. Ты, прежде чем грустить о кафтане красном да Лушке Бехтеревой, вспомни-ка, чего я тебе про разбойника  Кацибея рассказывал.
И тут Захарка так резво из-под куста вскочил, будто ошпарил его кто-то там  ненароком. Вот так дед Егор, вот так молодец! Подсказал парню, как удачу свою словить. И как Захар сам до этого не додумался? Просто всё так, а он вот не догадался.  Клад ему надо искать. Разбойника Кацибея клад. Дед часто вечерами рассказывал внуку про татя того и всегда в конце сказа своего повторял, что Кацибей где-то в здешних лесах несметные сокровища спрятал. Пастух, радостно улыбаясь, забегал между щиплющих сочную траву коров и бегал так до тех пор, пока не наткнулся на хмурого быка Мамая. Мамай сердито мотнул головой, слегка угодив своим острым рогом Захарке по боку. Пронзительная боль мигом прогнала из души всю радость, на место которой вновь проворно забралась грусть.
- А как же я клад тот найду? – чуть слышно прошептал пастух и звонко щелкнул для острастки перед носом быка кнутом. – Уж его многие искали да вот только не нашел никто. Вот беда-то, какая.
Лежать Захарке больше не хотелось и он, склонив голову, стал тихонько бродить вдоль кустов, как будто отыскивая чего-то в светло-зеленой траве. Долго он так ходил. До самого вечера головы от земли не отрывал. Даже от обеда, принесенного на луг деревенскими бабами, отказался. Те удивились, покачали головами, но ничего парню не сказали и унесли обед обратно в деревню. Не пропадать же добру.
А вечером в деревне ждала пастуха еще одна беда. Коробейник городской к ним пожаловал. Да ладно бы он просто так пришел, а то ведь стал стервец этот возле Луши вертеться. И самое обидное было то, что не гнала Луша от себя наглеца, а только смеялась звонко на разные выходки его. Тут еще мелкий противный дождь с неба посыпал.
Заскребли от смеха Лушиного да от хмурости погодной в Захаркиной душе черные кошки, и убежал он прочь от веселой деревенской околицы с жарким костром к темному оврагу. До оврага стремглав добежал, а потом дальше мчал, не разбирая дороги. Опомнился пастух от своей кручины только возле покосившейся избушки. Опомнился и испугался, а испугался оттого, что сразу признал в избушке той жилище колдуньи Малахи.
Боялись в дерене Малаху. Жуть как боялись, но тропка к её лесной избушке всегда проторенной была. Умела колдунья эта хвори разные излечивать, как людские, так и у животин бессловесных. Не все, конечно, излечивала, но многим уже на своем веку помогла. Пусть через колдовство своё, но помогла. Вот потому и шли к ней люди. Боялись, но шли.  А куда еще было людям деваться со своими болячками?
Потоптался Захарка возле покосившегося крыльца древней избушки и уж надумал было: от ворот поворот дать, но тут чья-то легкая холодная рука легла на горячее плечо пастуха. Он вздрогнул от неожиданного прикосновения, хотел охнуть, однако, обернувшись, вдруг онемел. Смотрела из тьмы на Захарку злая Малаха. Так страшно смотрела, как голодная лисица ранней весной на мышь полевую смотрит.
- Ты чего, бабушка? - судорожно сглотнув нахлынувшую в рот слюну, прошептал пастух. – Уйду я сейчас. Уйду. Заблудился я здесь. Прости меня бабушка, коли, что не так.
- Ишь ты, бабушка, - неожиданно засмеялась старуха. – Меня уж так лет двадцать никто так не называл. Скажет тоже – бабушка. Какая я тебе бабушка? Колдунья я.
- Это ты как хочешь, про себя понимай, - чуть осмелев, махнул рукой Захарка, – а я пойду. И прости ты меня ради Бога, что побеспокоил я тебя в жилище твоем. Прости.
- Подожди, - вновь нахмурив бровь, остановила парня Малаха. – Ты чего приходил?
- Я, я ничего. Заблудился я.
- Врешь. По глазам вижу, что врешь. К моей избе никто просто так не приходит. Нужно тебе чего-то от меня.
- Да ничего не нужно.
- Не ври, - взвизгнула старуха и больно ухватила Захарку за ухо. – Говори, чего тебе от меня надо. Говори, а то мигом обращу тебя в камень бессловесный!
Смутился пастух от слов колдуньи и рассказал ей всё. Ничего не утаил: и про Лушу поведал, и про коробейника, и про деда Егора с кладом.
- Клад, говоришь, тебе нужен? – потерла бельмо на глазу Малаха.
- Нужен, - кивнул Захарка и протяжно вздохнул. – Позарез он мне нужен, бабушка. Так нужен, что и не жить мне без клада того вовсе.
Старуха перестала тереть свой глаз, внимательно посмотрела на парня, повернулась в сторону черной чащи лесной и позвала пастуха за собой.
Шла колдунья по звериной тропе быстро, так быстро, что скоро у Захарки вся спина под рубахой огнем горела. Уж вроде привычный  был пастух к ходьбе скорой, но за старухой успевал еле-еле. Упал он дважды, щеку поранил, но даже мгновения не думая о боли, поднимался и опять за Малахой бегом.
Шли они, шли по лесу и вот пришли на болото. Из-за черных туч выползла блеклая луна, освещая таинственным светом высокую осоку, поросшее темными листьями кувшинок озерко и серые заросли густых корявых кустов. Колдунья внезапно остановилась, прислушалась к чему-то, приложила палец к губам и позвала  парня к колючим кустам. Там старуха проворно сломила ветку, сделала из неё небольшую рогатину и нырнула в заросли. Захарка за ней.
Колдунья, низко согнувшись, медленно-медленно двигалась вперед,  внимательно разглядывая что-то у себя под ногами. Вокруг было на удивление тихо, и даже сухая грязная осока не шуршала под ногами путников. Должна была шуршать, но не шуршала. Вдруг старуха замерла, будто филин, заметивший добычу и мгновение спустя, метнулась вперед, так быстро, что Захарка даже икнул от подобной прыти своей спутницы. А колдунья между тем с кем-то сражалась в зарослях внезапно зашелестевшей травы. Пастух подскочил к ней и разглядел, что Малаха пытается ухватить за голову огромную змею. Старуха рогатиной прижала змеюку к гнилой коряге, но ухватиться рукой за сильное, бьющееся из стороны в сторону змеиное тело у колдуньи никак не получалось.
- Чего стоишь?! – сердито крикнула она через плечо Захарке. – Помогай!
И тот сразу же хотел метнуться на помощь, но ему вдруг до дрожи в коленях стало жаль ползучего гада.
- А она ведь тоже, поди, жить хочет? – подумал он, застыв над уже выбивающейся из сил старухой. – Она ведь тоже тварь божья. И больно ей сейчас, наверное? Рогатина-то жесткая, поди?
- Ну, чего ты?! – вновь завопила о помощи Малаха. – Помогай!
- Да отпусти ты её, бабушка, - вместо помощи прошептал на ухо колдунье пастух. – Ей ведь тоже жить хочется. Вон, какая она красивая и белая совсем. Я до сего дня белых змей и не встречал вовсе. Отпусти.
Старуха аж вздрогнула от тех слов. Вздрогнула, ослабила хватку, а змея, почуяв нежданное послабление, выскользнула из-под рогатины и юркнула меж густых корней кустарника.
- Да что же ты стервец делаешь-то? – взъярилась старуха на Захарку. – Да как можно так?! Испугалась она, затаится теперь. Что же ты наделал-то ирод?!
- Да не убивайся ты так бабушка, - попробовал успокоить Малаху пастух. – Уползла змеюка и бог с ней. Мало ли их в лесу нашем ползает?
- Ой,