Страдания Дубового, или Улица разбитых мечт и несбывшихся желаний

(пародия)

За окном серо-уныло светало. Старший опер, бывший «грушный» спецназовец, капитан Дубовый раскрыл глаза и тяжело вздохнул. Он пил уже третью неделю и считал, что хотя бы в этом он всё-таки прав. Хотя надо бы поменьше пить, думал он наливая очередной стакан, и, конечно, неплохо бы сходить на работу, раскрыть там чего-нибудь очередной и громкий «висяк», тем более, что они без него ничего не умеют, кроме как пить. Под понятием «они» он подразумевал своих коллег по правоохранительному органу, милых, в общем-то, ребят, но уж больно увлекающихся всей этой по сути никому не нужной шерлокхолмовщиной. Прямо дети, подумал он с трогательной заботой и нежным щемлением в груди. Ничего сами не могут. Ни преступления раскрыть, ни бутылку открыть, ни закуски порубить. Эх, жизнь-копейка. едрить её разъедрить во всех её противоречивых отношениях, положениях и порнографических позах…
Дубовый тяжело поднялся с насквозь продавленного дивана и рискнул сделать несколько энергичных физкультурных упражнений, что случалось с ним редко и не всегда метко. Вот и  на этот раз не удалось, потому что некогда чересчур натренированное тело сейчас безвольно заваливалось в самые разные стороны. Старею, пробежала по дубовому мозгу очередная грустная мысль и из правого глаза выбежала суровая мужская слеза. Или матерею? А какая на хрен разница? Дубовый был непревзойдённым мастером по мужественному сжиманию скул и не менее мужественному пусканию суровых мужских слёз…. Его даже в кино приглашали сниматься, чтобы он там тоже сжимал и пускал… Да, искусство кино требует жертв, подумал он, но следующая слеза не выбегала. Нету во мне прежних резвости и упругости. Осталась одна прежняя тупость. Уж она-то всегда со мной…
Дубовый неловко повернулся, и острая боль в голове, груди, животе и обеих ягодицах – напоминание о трёх пулемётных очередях, прошивших его во время проведения одной из суперсекретных спецопераций в одной из совершенно недружественных стран - привычно пронзила его мужественное тело. Вот поэтому и приходится так безобразно пить, подумал он и выглянул через давно не мытое окно на улицу. Первое, что зацепил его внимательный профессиональный взгляд, была, как всегда, переполненная уличная помойка. Суки, привычно ругнулся он на работников коммунальной службы в частности и на людей вообще. Загаживают природу – нашу мать! Совершить, что ли, поступок – вынести ведро? Или сначала за бутылкой сходить? Дилемма, едрить-разъедрить! Не жизнь, а сплошные вопросы. Как же они душевно угнетают…
Интересно, где сейчас вор-рецидивист Васька Штырь, он же Палёный, он же Кручёный, он же Вареный? Где-где… В п…е! То есть. В приличном месте, то есть, в  своём персональном офисе. Бизнесмен, ети-разъети тудыть яво в качель! Коммерсант, олигахер и меценатий, шланг ему в дышло! Посмеивается, гадюка, уверен, что  деньги сегодня решают всё. Да, они сейчас решают действительно всё, но, тем не менее, от него, Дубового, ещё никто просто так не уходил. Уползали – это бывало. Убегали – тоже случалось. Но уходить… Ему, Дубовому, глубоко плевать на их преступно нажитые капиталы ( а как же ещё эти самые капиталы можно нажить? Только преступно! И к гадалке не ходи!), потому что он, Дубовый, практически и теоретически честный человек. И именно поэтому иногда ему не хватает даже на бутылку!
А где, к примеру, известный аферист Монька  Шнобель, он же Прапельсон, он же Шниперсон, он же Каценеленбоген? Где-где… В п…е! то есть, в постсоветском пространстве. Если уже не срулил из этого пространства на своём частном самолёте со своего частного аэродрома! Он же теперь знатный чиновник. Подписывает такие бумаги, на которые простому смертному и взглянуть страшно. Но это простому, а не ему, Дубовому! Он этих всех монек давил и давить будет. Несмотря на то, что деньги сегодня решают всё. Да, они, конечно, решают, и бутылки в магазинах забесплатно не дают, но моньки от Дубового никогда ещё просто так не уходили. Он – да, уходил, а они – нет! Где же взять на бутылку?
Или взять к примеру, Муську-Актёрку, она же Нюська-Спортсменка, она же Любка-Юристка, она же Фроська-Гюльчатай. Эта-то где? Да всё там же, в п…е! То есть, в  президиуме! Она же теперь депутатша и член! К ней теперь на кривой кобыле не подъедешь! У Муськи, конечно нет таких капиталов, как у Васьки и Моньки, но зато она в  положении. То есть, с неприкосновенным  положением. Но Дубовому её положение до лампочки, потому что от него даже в положении ни одна Муська не уходила. Он их сам бросал, потому что не созрел ещё для регулярной семейной жизни. Да и как тут созреешь, как дозреешь, если даже на бутылку – и то приходится искать!
Он с неприязнью посмотрел на продавленный диван, потом перевёл взгляд на давно не мытое окно и в очередной раз тяжело вздохнул. Надо всё-таки сходить за бутылкой, решил Дубовый, и скупая мужественная слеза вылезла, наконец, из его широкой мужественной ноздри…