Mon Cher ami, Александр...

Никогда не понимала смысл наличия такого предмета в школе, как литература. Мне казалось, что это совершенно бессмысленный и скучный предмет, места которому в ученическом расписании находить не обязательно. Но, к сожалению, у министерства образования совершенно другой взгляд на этот вопрос, именно поэтому сейчас я и сижу на задней парте третьего ряда, придерживая падающую голову рукой и помирая от скуки.
Интересно, во сколько раз увеличивается продолжительность урока при отсутствии интереса ученика? Итак, я закоренелый математик, поэтому нужно подсчитать. Жаль только то, что воображаемые увеличенные минуты нельзя применить к существующим законам физики, а то я бы сейчас решила такую задачу, используя знания из области этой науки.  Хоть чем-то бы развлекла себя.
Учитель литературы у нас хорошая женщина среднего возраста, правда, очень романтичная личность. Даже сейчас Лариса Александровна возвела глаза к потолку и повествовала интереснейшую романтичную историю. Но я только думаю, что история была такова, потому что сама я абсолютно отключилась от происходящего на уроке, лишь скучающим взором окидывала весь класс, подмечая для себя некие изменения или детали. И вот учительница почти дрожащими руками открывает папку и достаёт портрет. Бумага уже выцветшая и постаревшая, но портрет был выработан рукой мастера. Я даже узнала эту руку. Орест Адамович Кипренский. Вы не подумайте, что я такой большой поклонник искусства, просто довольно необычное имя и отчество запомнить не сложно, услышав его на уроке истории. Да, это портрет великого А.С. Пушкина, написанный вышеупомянутым художником. И сразу в памяти вспыли названия «Дубровский», «Песнь о вещем Олеге» и «Капитанская дочка», но воспоминания о них были так размыты и нечётки, что тут же покинули мою скудную на литературные знания головку.
Я продержалась ото сна весь первый урок литературы, но, к сожалению, они идут парами, поэтому на втором я закрыла глаза и отдалась в тёплые объятия Морфея, который приняли меня, казалось, с не меньшим радушием.
***
Сознание постепенно вернулось к бренному телу, но открывать глаза совершенно не хотелось, поэтому я прижала к себе мягкую подушку и простонала что-то не членораздельное, прося вернуть тот чудесный момент сна. Но он вовсе не хотел возвращаться, только добавив мне осознание реальности. Или именно не реальности. В моей голове роился один просто вопрос, ответ на который в данный момент искали оставшиеся рабочими извилины: как я оказалась в постели? Я оторвала одну руку от подушки, и, все ещё с опущенными веками, провела ею по кровати, поняв, что она слишком большая для моей комнаты. Может, диван в зале? Но с чего бы меня положили там, если дома есть своя комната с милой, хоть и узковатой, кроваткой? И тут я, пересилив свою лень, открыла глаза. Закрыла. Снова открыла. Да что же такое?! Что за розыгрыш? Неужели Лариса Александровна, прознав про мои постоянные сны на ее уроках литературы, решила зло надо мной подшутить? Я не верю, что такой романтичный человек, как Лариса Александровна, способна на такую изощрённую пытку.
Комната было поистине огромная. Высокие потолки, тяжёлые шторы, которые открывали полоску голубого неба, кремовая дверь с позолоченной ручкой, грубоватое трюмо с рядом стоящим пуфиком, деревянная ширма и сундуки, в которых, по-видимому, хранилась одежда. Постойте-ка, какая одежда?! О чем я думаю?
Так, это, пожалуй, розыгрыш, глупый и неудачный. Но кто меня будет разыгрывать, используя такие декорации? У меня нет настолько богатых друзей (или недругов), которые смогут устроить столь масштабное шоу.
- Mon cher, я так за тебя переживала! – вошла, хотя будет правильнее употребить глагол «вплыла», молодая женщина, и подошла ко мне, слегка опешившей. – Как твоё самочувствие? Мигрень отступила?
Я просто хлопала ресницами, соображая, подыграть или прямо  заявить о своих правах на личную жизнь, которые сейчас нарушают? Женщина тем временем с беспокойством смотрела на меня, и мне показалось, что даже у лучшей актрисы не может быть таких выразительных глаз. Именно глубина их выражения пошатнуло моё представление о реализме.
-Ну, это… нормально, - выпалила я, запинаясь на каждом слове. Глаза женщины немного округлились, но она совладала со своими эмоциями, лишь сказав на прощание: «Я сейчас пошлю за врачом».
Я попыталась вылезти из кровати, поняв, что сейчас запутаюсь в невероятно длинном платье, которое на деле оказалось ночной рубашкой старины. Бесформенное нечто было натянуто поверх моего хрупкого тела, а я тем временем думала, кто это на меня надел? В жестокой борьбе с подолом ночной рубашки победила я, после чего направилась к белой двери. Вышла и увидела лестницу, ведущую вниз в огромную прихожую, а чуть справа я увидела приоткрытую дверь, из которой раздавался голос мужчины. Он был очень приятен, особенно сейчас, когда его слова складывались в чудесный ручей рифм. Стихотворение, которое я слышала за дверью, рассказывалось с невероятными жаром и пылкостью, в нем ощущались душа и чувства поэта и чтица. Каждый мой шаг по направлению к двери приближал меня к источнику огня, который исходил оттуда, изнутри комнаты, где находился мужчина. Я отчётливо услышала последние строчки стихотворения, и мне пришлось признать, что я его уже где-то слышала, даже знаю наизусть, но никогда не смогу воспроизвести его с такими же пламенными чувствами.
Веленью божию, омуза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспаривай глупца.*
Голос стих, и я, затаив дыхание, услышала где-то совсем близко шаги, поэтому переступила с ноги на ногу и повернула голову.  В доме, казалось, была такая тишина, что скрип половицы подо мной наделал невероятно много шума.
-Екатерина Андреевна, тебе уже лучше? – улыбнулся мне вышедший из кабинета мужчина. И вот тут моя челюсть поцеловалась с полом от безграничного удивления. Передо мной стоял невысокого роста мужчина, со смуглым оттенком кожи. Большой лоб, полные губы, длинный нос и яркие выразительные глаза. Серо-голубые, будто бездна чувств и эмоций раскинулась в них, заманивая к себе всякого прохожего. Они были отражением всей его души, такие притягательные, они делали их обладателя пусть не красивым, но очень привлекательным. Его улыбка была добродушной, но какой-то по-детски наивной. Хотелось улыбаться, глядя в такое открытое лицо, наполненное искренностью, но между тем и величием, граничащим с достоинством и честью. Я разглядывала этого человека, смотря в неправильные черты, но не могла налюбоваться его внешностью. Даже удивление и сильный шок не могли отвлечь меня от любования этим человеком.
Передо мной стоял сам Александр Сергеевич Пушкин. Как будто он сошёл с холста  портрета Кипренского, но плескание жизни в его чертах говорило мне о том, что передо мной стоит настоящий человек.
-Екатерина, дорогая, не молчи же! Ответь, или твой дядя будет о тебе сильно переживать. Mon cher ami, ты за меня совершенно не переживаешь? – бегло говорил Пушкин, когда я рассматривала пуговицы на его жилете и совершенно не понимала, чего от меня хотят.
-Боже, Китти, быстрее переоденься! Что с тобой? – прозвенел над ухом голос, в котором я узнала утреннюю визитёрку.
-Натали, думаю, что нет ничего предрассудительного в поведении Китти. Она ведь ещё ребёнок, - успокаивающе посмотрел на Натали, которая поравнялась  рядом с ним, Александр Сергеевич. Я решила послушаться совета женщины и вернуться в комнату, но не для того чтобы переодеться, а для переосмысления происходящих событий, которые не укладывались в логику реалиста.
-Я наказана за то, что не читала произведения русских классиков! – испуганно завопила я, вбежав в комнату и закрыв в дверь, в которую тут же постучались. «Неужели услышали?». В комнату вошла девушка. Насколько  знаю культуру девятнадцатого века, которую я знаю плохо, могу определить, что по виду девушка напоминала служанку.

«Ужасно неудобно и тесно», - единственное, что могу сказать про корсеты, которые не давали мне дышать в буквальном смысле слова.
-Китти, как твоё самочувствие? Полегчало? Натали уже послала за доктором, скоро он явится, чтобы проверить состояние твоего здоровья. А пока не желаешь ли отведать чего-нибудь? – встретил меня Александр Сергеевич, которого я уже не знала, как воспринимать, но решила течь по течению этой странной истории, а дальше видно будет.  Всё такая же добродушная улыбка поэта, искорки в глазах, казалось, что я знала этого человека всю жизнь. Сейчас непроизвольно на ум пришли строчки его стихотворений, каждое слово в которых соответствовало отражением чувств в его глазах.
-Да, я проголодалась, - и я говорила истинную правду, так как мой желудок действительно был пуст, отчего он тут же напомнил о себе довольным урчанием. Я покраснела до корней волос, а Александр Сергеевич лишь снисходительно улыбнулся и повёл, видимо, в сторону столовой.

Доктор меня осмотрел и не нашёл никаких видимых осложнений, поэтому, заверив Александра Сергеевича и, как выяснилось позже его жену, Наталью Николаевну в моей полной дееспособности, покинул дом Пушкиных. Оказывается, я была племянницей Натальи Николаевны, Екатерина Андреевна Гончарова*, что соответствовало моим настоящим инициалам. После обеда дом Пушкиных оживился и превратился в прекрасное райское место со множеством детских голосов. Жена поэта три месяца назад, в мае, родила дочь Наталью, которой посвящала все своё свободное время.
- Сашка, Машка, Гришка, Наташка, - услышала я голос Александра Сергеевича, который звал так своих детей, независимо оттого, что младшая дочь его никак не сможет понять. Я тоже вышла на голос поэта.
Дети прыгали возле отца, которые с беззаботной улыбкой раздавал леденцы. К нему подошла Наталья Николаевна с  младенцем, в крошечные ручки которого поэт вложил палочку с леденцом.
-Китти, возьми, - подал мне леденец Александр Сергеевич.
-Саша, она уже взрослая, хватит её баловать! Пятнадцать лет, уже свататься пора, - давала поучения жена поэта, но Пушкин совершенно пропускал её слова мимо ушей, играясь с детьми. Это занятие ему подходило больше всего: он был беззаботен, весел и добр. Даже морщинки вокруг его рта от улыбки казались приятными, делающие его не старше, а моложе, придавая детскую непоседливость.
-Наталья Николаевна, Машеньке уже пора заниматься, - подошла к нам гувернантка и увела старшую дочь семьи Пушкиных. Все бы замечательно, если бы мать семейства не вспомнила обо мне.
-Екатерина Андреевна, позвольте узнать, почему вы не готовитесь к сегодняшнему вечеру? Салон княжны Вороновой* довольно популярен, надень своё лучшее платье, более всего подходит то, которое нынче подарил тебе батюшка на именины.
-Да, Наталья Николаевна, - произнесла я и немного склонила голову, как это часто показывали в исторических фильмах. Сделать реверанс я не решалась. Жена Александра Сергеевича удивлённо подняла на меня свои глаза, после чего забыв о моем поведении занялась детьми, а я поднялась на второй этаж.
Проходя мимо кабинета поэта, подумала о пламенных рифмах Александра Сергеевича, поэтому руки сами потянулись к дверной ручке. Я зашла и увидела