История любви. Гл.6. Самый счастливый человек

Глава 6

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

Декабрь, 1790-ый год, Париж

За окном шёл снег. Господин Дюплесси зябко поёжился. Кинув в камин дров, он уселся рядом в кресло, задумчиво глядя на веселые оранжевые языки пламени.
Но мысли месье Дюплесси были совсем не весёлыми.
- Сколько же всего произошло за эти почти полтора года, - тихо проговорил он про себя. - И как всё изменилось...

Изменилось действительно очень многое. С того знаменательного дня, 14-го июля, дня взятия Бастилии, произошло уже столько перемен, что их, казалось, хватило бы на доброе десятилетие. Месье Дюплесси сделал глоток вина из высокого бокала, стоящего рядом на небольшом столике. Сцепив руки на коленях, он опять посмотрел на горящий в камине огонь. А перед его глазами, как картинки в калейдоскопе, сменяли друг друга события последних полутора лет...

Бастилия... этот символ незыблемости королевской власти. Огромная мрачная тюрьма, нависавшая над Парижем, как зловещая тень. Да, кто бы мог подумать, что она будет снесена и разобрана буквально за несколько месяцев. Парижане растащили её буквально по камням. Теперь на её месте было пустое пространство. А какие-то шутники вкопали там столб с прикреплённой к нему табличкой: "Здесь танцуют". И люди действительно приходили туда веселиться и танцевать. Париж, а через некоторое время и всю страну охватила какая-то всеобщая эйфория. И месье Дюплесси её, честно говоря, не разделял.
Но конечно же, он выразил одобрение ( а что ещё оставалось делать?), когда Национальное собрание, которое называлось теперь Учредительным, приняло "Декларацию прав человека и гражданина". Она начиналась со слов:
"Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе."
Это означало упразднение сословных привилегий, все люди становились равны лишь по факту своего рождения. Ещё ранее было объявлено равенство всех перед законом в уплате государственных налогов. Наконец-то свершилось. Третье сословие не только поднялось с колен, но теперь оно ещё и устанавливало свои порядки.

Месье Дюплесси усмехнулся и, налив в пустой бокал ещё вина, продолжил размышления.
Да, всё изменилось. В городах теперь были установлены новые органы власти - муниципалитеты. В Париже был назначен мэр, создана национальная гвардия, защищающая интересы свободы. "И интересы всех этих голодранцев", - с неприязнью подумал месье Дюплесси. Но теперь с ними приходилось считаться. Эти голодранцы, этот народ почувствовали свою силу и увидели, что и они могут теперь что-то решать. Да что там решать... порой от их действий становилось просто страшно. Сразу после событий 14-го июля в Париже возбуждение охватило всю страну. Восставшие крестьяне жгли замки, убивали своих сеньоров. Часть аристократии, самая напуганная и осторожная, уже покинула пределы страны, ожидая ещё более худшего развития событий. Месье Дюплесси иногда и сам подумывал о том, чтобы уехать. Но это так и осталось мыслями, он не хотел жить и умереть на чужбине. А Франция... эта страна, теперь, становилась во многом опасной, для таких, как он, людей богатых и из высшего круга.

Месье Дюплесси задумчиво покрутил в руках бокал, наблюдая за тем, как янтарные блики огня отражаются в изящном хрустале. И он опять вернулся к прежней мысли, которая занимала его сознание последние пару месяцев. Она была о его дочери, Люсиль. И о том бедном адвокате Демулене, с котором она продолжала встречаться.
Демулен... кто бы мог подумать, что этот худой длинноволосый заикающийся парень, который тогда, четыре года назад имел наглость просить руки его дочери...
что этот бедный адвокат станет одним из самых известных людей в Париже? После взятия Бастилии он сразу же стал знаменит и даже получил прозвище "Человек 14-го июля". Его узнавали на улицах...
Вскоре Демулен отошёл от адвокатской практики и стал писать и издавать памфлеты под общим названием "Революции Франции и Брабанта". У него оказалось острое и талантливое перо, его статьи читал и продолжает читать весь Париж. Стали популярны они и в других городах. Да, Демулен приобрёл общественную известность.
А благодаря своей дружбе с  депутатами Учредительного собрания, такими, как Робеспьер и Бриссо, он становился и вовсе полезной фигурой.

- Да-а, - вздохнув, протянул месье Дюплесси, - как же всё изменилось...
И сейчас эта мысль, которая пару месяцев назад пришла ему в голову и задержалась там... сейчас она не казалась ему дикой и абсурдной, как четыре года назад. Мысль о браке его дочери с Камиллом Демуленом.
"В конце-концов, это был бы выход", - подумал господин Дюплесси, - "выход из нашего тревожного положения. Породниться сейчас с таким человеком было бы весьма полезно. Да и Люсиль его любит", - он опять вздохнул, - "и что она только в нём нашла?"

Снег за окном пошёл сильнее. Месье Дюплесси поставил бокал на столик и тяжело поднялся из кресла. Мысль о возможном браке Люсиль с перспективным теперь женихом, надо было обговорить с мадам Дюплесси.

***

- Люсиль, дочка! - голос месье Дюплесси прозвучал как-то подозрительно торжественно, и девушка насторожилась.
Она только что вернулась домой. Губы ещё помнили прощальный поцелуй Камилла. Он, как всегда, провожал её до самых дверей их особняка. Объятия, прощальный поцелуй и... Люсиль шла к родителям, а Камилл, как обычно, ещё долго стоял на другой стороне улицы, глядя на знакомое окно с маленьким балконом.

- Что, отец? - осторожно спросила Люсиль.
- Я хотел бы поговорить с Камиллом, - произнёс месье Дюплесси, - точнее, мы с твоей матушкой хотели бы...

Люсиль подняла на него длинные ресницы. В них сначала мелькнуло недоумение, тревога, страх... Но отец добродушно улыбнулся ей, и сердце девушки взволнованно забилось.
"Неужели?" - подумала Люсиль и побоялась продолжить эту мысль.
- Я... я позову его, - прошептала она и, открыв дверь, сбежала вниз по лесенке и выскочила на улицу.

Как она и ожидала, Камилл ещё не ушёл. Люсиль окликнула его и помахала рукой.
Через минуту они вместе поднялись в квартиру семьи Дюплесси.

- Люсиль сказала, что Вы хотели меня видеть, - выдохнул Камилл, входя в гостиную и стряхивая со своих темных волос снежинки. В его глазах было ожидание и... страх. Страх потери.
Он посмотрел на стоявшую перед ним чету Дюплесси. Люсиль незаметно дотронулась до его руки и он почувствовал, что и она очень волнуется.

- Камилл, Вы всё ещё хотите жениться на моей дочери? - сразу, без длительных прелюдий обратился к нему месье Дюплесси.
Слова от волнения куда-то пропали, и Камилл только кивнул.

- В таком случае... - месье Дюплесси сделал многозначительную паузу, - мы с женой посовещались и решили... В общем, мы согласны, чтобы Люсиль стала Вашей женой.

Камилл почувствовал, как сильно Люсиль сжала его ладонь. Он подхватил её на руки и закружился с ней по комнате.
- Моя королева! - воскликнул он, - Люсиль!
На его глазах были слёзы. И девушка тоже плакала, прижавшись к нему.
- Как дети, - с улыбкой умиления проговорила мадам Дюплесси, вытирая глаза кружевным платочком.

- Не беспокойтесь за Люсиль, месье Дюплесси, - проговорил Камилл, аккуратно выпуская Люсиль из объятий, - она ни в чём не будет нуждаться.
- Я верю Вам, - улыбнулся ему в ответ месье Дюплесси, - и всё-таки, полагаю, сто тысяч франков лишними для Вас не будут.

Камилл, даже не ожидавший подобного участия, горячо пожал ему руку.

***

"Здравствуйте, дорогие мои!", - писал на следующий день Камилл родителям в Гиз. - "Счастье заставило ждать себя долго, почти пять лет. Но наконец, оно пришло.
Родители моей очаровательной Люсиль, о которой я вам столько говорил, дают согласие на нашу свадьбу. Я и Люсиль плакали вчера от радости, услышав это известие. По правде говоря, мне до сих пор не верится... Как-будто это сон. Но это - реальность, и самая прекрасная из всего, что может быть.
Я - самый счастливый человек на земле."

/Продолжение следует/