В троллейбусе

Поезд мягко остановился перед зданием железнодорожного вокзала. Пассажиры, столпившиеся в проходе, засуетились, заторопились к выходу, подталкивая друг друга многочисленными своими сумками, чемоданами, какими-то бесконечными свёртками и баулами. Я вздохнула. Всё было именно так, как я себе и представляла, давая позавчера согласие своей старшей сестре сопроводить её до Перми. Наталья с детьми собралась в гости к нашей тётке, папиной сестре, проживающей в небольшом селе Частинского района. Муж Натальи ввиду своей вечной занятости, проводить их не мог. Я должна была помочь сестре управиться с детьми при пересадках, взять на себя часть поклажи, в целости и сохранности доставить всех на автовокзал и посадить в автобус.
А тяжко вздыхала я по той причине, что с детства не люблю больших городов с их бесконечной сутолокой, которая раздражает меня чрезвычайно. Вокзалы же для меня являются просто эпицентрами всей этой суеты и неразберихи. Таскаться по городу с детьми и сумками, пересаживаясь с одного вида транспорта на другой – удовольствие, как говориться, ещё то!
Нет, в глубине души, я, конечно, понимаю, что людям, особенно близким, помогать, безусловно, надо! Но как только я представляла себе все прелести этого нашего «войяжа», меня начинало просто тошнить от острого приступа мизантропии! Не укладывается в голове, что есть на Земле люди, которые спокойно переносят огромные скопления себе подобных и просто обожают скитаться с рюкзаками или чемоданами по городам и весям!
Описывать, как мы ехали в поезде, не хочется – материала хватит на отдельный рассказ. Наталья взяла с собой погостить к тётке сына Колю, которому исполнилось недавно шесть лет и двойняшек Димку и Маринку, которым едва исполнилось по два с половиной года. Короче, вот оно счастье! Если в двух словах, то все четыре часа младшие ныли или орали поочерёдно, так как старший братик изводил их просто с садистским наслаждением, а заодно нас с Натальей, да и весь вагон, что греха таить! Он отбирал у них, собранные Натальей каждому, личные пакеты с игрушками; щипал их исподволь и дёргал за волосы; корчил страшные рожи, отчего малышня впадала сначала в оцепенение, а потом оба ребёнка начинали вопить от ужаса или обиды, в зависимости от того, какая им была представлена для ознакомления «рожа». Отвесить гадёнышу полновесный подзатыльник Наталья считала непедагогичным поступком, а у меня, хоть и чесалась по переменно то одна, то другая ладони, но морального права на эту воспитательную акцию я не имела - всё-таки Колюня был мне не сын, а только племянник.
Нагруженные вещами и детьми, мы вышли из вагона, который милостиво остановился как раз перед входом в вокзал. Наталья, будучи человеком неорганизованным и беспокойным, и сама иной раз раздражала меня донельзя! С воем, плачем, бесконечными просьбами «закрыть свои рты», «подождать капельку – сейчас на трамвайчике поедем», обещаниями «купить что-нибудь вкусненькое», отягощённые всевозможными сумками и пакетами, мы втиснулись в здание вокзала. Отдельного описания заслуживает наш поход в платный туалет, но я не стану утомлять этим дорогого читателя, ибо не все из вас обладают крепкими нервами и здоровым чувством юмора!
Немного посвежевшие от умывания и присмиревшие после принятия, купленных в привокзальном буфете прохладительных напитков и нехитрых вкусностей, дети позволили нам спокойно вывести их в город и благополучно совершить посадку в бело-голубой троллейбус, следовавший в направлении автовокзала. Народу вместе с нами набилось предостаточно; но, видимо делая скидку на юный возраст наших чад, люди даже уступили место нашему «табору» на переднем сидении троллейбуса, наискосок от водителя. Вернее место нашлось Наталье и Кольке, но двойняшки разместились у них на коленях; сумки были с трудом втиснуты под ноги; и только мне пришлось встать с пакетами около них, вжаться изо всех сил, освобождая выход пассажирам из троллейбуса на остановках. Одной рукой мне приходилось кое-как держаться за поручень, а другой опереться на запылённое окно, при этом пакеты висели у меня на сгибе локтя и при движении троллейбуса угрожающе покачивались прямо перед Натальиным носом.
Если учесть, что путешествие наше происходило в первых числах июля, жара стояла неимоверная, и даже ветер с Камы не приносил никакой ощутимой прохлады, можете себе представить, какая духота стояла в троллейбусе. Дети пока ещё ошарашено помалкивали, таращась в окно и явно наслаждаясь величественным видом, открывающимся с набережной Камы. Мы медленно ехали вдоль этой набережной и дети заворожено разглядывали мосты, встающие из туманных далей, быстрые белоснежные суда на подводных крыльях и чёрные основательные буксиры. Мы с Натальей знали, что через несколько минут троллейбус с набережной свернёт, и наши несчастья возобновятся непременно. Так и получилось! Как только троллейбус свернул, младшие дети тотчас возмущённо потребовали на весь троллейбус снова «показать кораблики». Вреднюга Колюня принялся вертеть головой, делая попытки вскочить, отчего сидящая у него на коленях Марина сползала вниз и начинала ныть. Кроме всего этого народ сновал туда-сюда по проходу, и я получала увесистые толчки в спину. Девушкой я была относительно стройной, но и отпущенное мне пространство было таким жалким и ничтожным, что все мои ухищрения ещё больше ужаться и сплющиться, ни к чему уже не приводили. Страдая от духоты и тесноты, изо всех сил я пыталась удерживать равновесие, при этом одёргивать вскакивающего племянника, вести переговоры с младшими и следить, чтобы пакеты на моём давно затёкшем локте не ударили любимую старшую сестру по лбу! Я думаю, Вы понимаете, что моё хладнокровие и бесконечное терпение в тот момент испытывалось нагрузками в десятки, нет, сотни раз, превышающими допустимое значение! Краем глаза я ловила на себе сочувствующий взгляд водителя троллейбуса – он наблюдал мои мучения в овальное зеркальце, и взгляд моей сестры, в котором кроме сочувствия ещё читалось чувство вины – всё-таки основной причиной доставляемых мне, мягко скажем, неудобств, являлось её беспокойное потомство. Я мужественно терпела.
Народ между тем схлынул. Я вдохнула свободнее, перестала ужиматься и стояла рядом с кабиной водителя, наконец-то с удовольствием опустив вниз руку с пакетами.
До автовокзала оставалась ещё одна остановка, я оглянулась – никто из сидящих пассажиров не сделал попытки встать и приготовиться к выходу, я стояла спокойно, радуясь скорому завершению моих мучений. Водитель объявил в микрофон название следующей остановки, притормозил, дверь открылась и вдруг все услышали истошный вопль:
- Не закрывайте, мне сходить! Подождите!
Пассажиры и я, в том числе, затравленно оглянулись и увидели, как внушительной комплекции дама, давно перешедшая рубеж элегантного «бальзаковского» возраста, явно замечтавшаяся о чём-то своём, «девичьем», «рванула» по проходу к передним дверям с неотвратимостью и монументальностью ледокола, скажем, «Арктика». Я в ужасе и оцепенении застыла у неё на пути, понимая, что вновь сплющиться я не успеваю! Дама летела на меня со скоростью носорога, бегущего по саванне. Пассажиры, занимавшие крайние сидения и те буквально лезли на колени счастливым собратьям, сидящим у окна – дама сносила всё у себя на пути. Кроме этого одета она была в устрашающий своими объёмами, совершенно бесполезный на такой жаре, плащ, а в руках у неё были две здоровенные сумки, при взгляде на которые я поняла, что надеяться мне не на что! Не добегая до меня, женщина сделала попытку развернуться боком, наивно полагая, что так она займёт гораздо меньший объём. Надежды её не оправдались. Более того, при этом рискованном манёвре, полы её расстёгнутого плаща взметнулись подобно плащу матадора перед мордой разъярённого быка на корриде, и пассажирам, не обладающим достаточной реакцией, изрядно досталось – кому уж по чему! Все невольно затаили дыхание, а я, последним усилием воли, рванулась к сестре, втиснулась, вжалась, освобождая проход к дверям, но сегодняшний день был явно не мой. Дама застряла в проходе, как пробка в бутылке с искривлённым горлышком. Несколько секунд она повторяла попытку обрести свободу, при этом буквально вколачивая бедную меня между коленями сидящих моих родственников и поручнем.
Затем выдала речь, выразительности и нескрываемой экспрессии которой, позавидовал бы любой государственный обвинитель на открытом судебном заседании!
В двух же словах смысл этой речи был примерно такой: встала здесь, корова, расшеперилась, загородила собой весь проход, людям спокойно выйти нельзя.
После этого она собрала всю свою волю в кулак и так саданула меня этой волей в спину, что я буквально легла сверху на милых моему сердцу племянников и сестрицу. Путь наконец-то был свободен, но женщине показался такой уход со сцены недостаточно эффектным. Она с трудом развернулась у самых дверей, сдула с лица прядь, вывалившуюся из причёски - фантазийного вида шиньона, который от недавних экзерсисов угрожающе накренился и весьма напоминал легендарную пизанскую башню, и рявкнула на весь троллейбус прямо мне в лицо:
- Корова, корова!
Затем задом, не делая больше попыток развернуться, вывалилась из троллейбуса, подхватила свои сумки и, помятая, с красным злым, перекошенным лицом, гордо зашагала прочь.
В троллейбусе все зачарованно смотрели ей вслед, даже водитель, не закрывая двери, наблюдал в зеркало заднего вида, как победно несёт она подгулявшую свою «пизанскую башню», а полы плаща хлопают её по могучим икрам, подобно парусам, в которых запутался свежий утренний бриз.
Затем водитель закрыл двери. Я приняла вертикальное положение и вдруг заметила, что дети смотрят на меня во все глаза, а сестрица покусывает губы, еле сдерживая смех. Она явно боялась меня рассердить, поэтому и давилась, пытаясь принять выражение лица самое серьёзное и озабоченное. Я строго сдвинула брови и оглянулась на сидящих пассажиров. У всех выражение лиц было точно таким же! Люди и молодые и почтенного возраста, а про подростков и говорить нечего, все смотрели кто в окно, кто друг на друга, пряча улыбки. Ну, это уж вообще, чёрт знает, что такое! Весело им!
Я отвернулась и посмотрела на водителя, тот улыбнулся мне и подмигнул. Мгновенно представив, как выглядела со стороны, лежащая поперёк своих милых спутников и выслушивающая обескураженно этого "государственного обвинителя", я вздохнула. М-да!
И вдруг, старенькая-престаренькая бабушка – божий одуванчик, сидевшая, как раз за спиной моей сестры, что-то разглядывающая в своём стареньком дерматиновом кошельке золотых советских времён, без тени улыбки, прошамкала на весь салон:
- Пошла себе! У меня куры таки-то встрёпанные из-под петуха вылазиют!
Хохот раздался такой, что двойняшки наши вздрогнули сначала, потом одновременно завыли от страха. Люди смеялись с таким удовольствием! Я посмотрела сначала на сестру, которая хохотала вместе со всеми, на водителя, который скалился уже во все «тридцать два», опять на бабушку, которая уже успела достать какую-то булку из котомки и перетирала её, единственным наверное, зубом,