Про ВерУшку поэтическую и меня, почти БайрОна

У меня одна знакомая есть, звать Верка, фамилия – Косая. Нет, вполне прекрасная фемина: грудЯ пятого размера, кулаки – каждый с рукомойник, прочие широкие тазовые кости… Троих детишков воспитывает в гордом одиночестве и навсегда потерянном девичестве.
А тут как-то на днях я пошёл к ней бутылки сдать (она, Верка, приёмщицей посуды трудится, в приёмном пункте на привокзальной площади). Ну, принёс мешок, как всегда, без очереди с заднего хода,  Верка денег дала, я сбегал. Она тут же на амбразуру, через которую посуду принимает, табличку – «Обеденный перерыв», и ещё матом тех недоверчивых послала, которые не поверили насчёт обеда без бутылки.

Сидим, значит, с ней на ящиках, культурно выпиваем - и вдруг она заявляет: ты, Федя (меня Федей звать. Уже шестьдесят скоро, уже волосья везде седые, а не только на голове - а я всё Федя и Федя), Ты, говорит, Федя, меня больше Веркой не называй. Понял, Федя?
Я в это время  как раз ливерную колбасу усиленно питал, так чуть было не подавился, услышав такую дикую в своей фантасмагоричности просьбу.
А как же тебя, спрашиваю, теперь звать? Марфой Никодимовной? Или Сарой Мафусаиловной?
Это я пошутил так, насчёт Мафусаиловны, а она всерьёз всё поняла. У неё, у Верки, с чувством юмора с рождения туговато. У неё его вообще нет. Поэтому одна троих собственноручно нарожатых и воспитывает. От неё, такой совершенно серьёзной, мужики на третий день бегут. Не выдерживают такой совершенно суровой прозы жизни.
Нет, говорит. Не Мафусаиловной. Ты меня теперь ВерУшкой называй. Таким вот распрекрасным именем.
Я как услышал, так у меня в горле кусок верушки-ливерушки опять чуть не колом встал. А с какого это перепугу ВерУшкой-то, спрашиваю. Мне и с Веркой неплохо, прекрасной феминой. А она упёрлась: ВерУшкой - и всё тут. Потому что я теперь – поэтесса. Стихи пишу на лирические темы. А не будешь ВерУшкой называть – бутылки у тебя принимать не буду. Ходи тогда через три квартала, к базару, на бывшую улицу Марксистов, ныне – Дворянского собрания. Там в общей очереди настоишься до посинения и остервенения.
Я предусмотрительно ливерушку перед этим кусать не стал, поэтому с горловым подавлением пронесло. Ладно, говорю. ВерУшка так ВерУшка. Всё равно как была ты зелёной колбасой, такой и осталась. А теперь к вопросу о поэзии. Это с какого перепугу, спрашиваю, тебя в рифмоплётство-то занесло-потянуло? Ветром, что ли, надуло на поэтические темы? Говорил тебе: не стой на сквозняке! Голову напрочь продует! Ещё и суровую прозу начнёшь сочинять, разные эротические фантазии про яростную любовь.
Не боись, отвечает эта..., и  рукой своей кувалдообразной меня по шее этак эротически погладила. Поэтесса, говорит, алконавта никогда не обидит. Потому что она - певица несбыточных грёз. «На прУде туманном сидела и плакала дева навзрыд. Прекрасный же юноша телом над ней обесчестил, подлец!». Ну, и  так далее. Как тебе строки? Прочувствовал трагедию бытия? Сочувствуешь деве или с бутылками своими погаными на Дворянскую пойдёшь?
А как же, отвечаю. Сочвуствую. Прям до дрожи в коленях и кишечнике.
А ВерУшкой меня называй потому, продолжает, что это модел такая. В Германии проживает, и у ей папаша был фашист матёрый. Ей, ВерУшке этой, скоро уже сто лет в обед. А на днях она к нам в Россию прикатила, чтобы себя показать во всей своей старческой красе.
Понятно, отвечаю ( я вообще понятливый хотя до сих пор и Федя). К нам какая только… не прикатывает. Всякой… хватает. Д а их…с нею! А ты теперь, стало быть, у нас как Пушкин будешь, А Сэ? Или Лермонтов  Лэ Нэ?
Какой же ты некультурный, Федя, поморщилась эта бутылочно-приёмщическая  Гиппиус Зинаида (то есть, теперь уже ВерУшка-зелёная колбаса). Лэ Нэ – это Толстой, который Лев. Который «Муму» написал про собаку и дворника немого и неслышного. А Лермонтов – это Мэ Ю. Это «Мцыря» который. «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн…». Или не полн. Ну, чего, Федя? Ещё, что ли, сбегаешь, алконавт сугубо прозаический? Продолжим обедню поэтическую?

В общем, уговорили мы ещё бутылку, а потом ещё, и ещё (поэтические, они пить ужас как здоровЫ! Хотя, конечно, не здоровее нас, прозаиков суровых!), и я домой пошёл. Пока шёл, решил тоже чего-нибудь сегодня же на злобу дня сочинить. Про какую-нибудь птичку, которая порхает с ветки на ветку, и когда-нибудь обязательно до коварной кошки допорхается-дочирикается. А чего? И напишу! У нас сейчас этих сочиняющих больше, чем собак на нашей уличной помойке! Все сочиняют, даже те, кто в слове «х..й» по пять ошибок делают! Так что имею полное конституционное право! Я тоже, может, в душе какой-нибудь БайрОн А Сэ со взором горящим! Или как его там, БайрОна-то?