Когда соберешься доброе дело сделать, тресни себя кулаком по затылку. Я пробовал, не очень больно получается, да себя больнее и не надо, главное, чтобы запомнил: добрых дел делать нельзя.
Уезжал в отпуск мой товарищ Альберт. А за полгода до этого его супруга себя этакой Цирцеей почувствовала, что без собачки на главную улицу гарнизона и выходить не хотела. На боковые еще туда-сюда, а на главную – ни за что. Как это без собачки? Все главные дамы гарнизона с собачкой, а она как сирота казанская – без. А там гастроном и другие магазины. А Альберт в последнее время, если в гастроном жена не сходит, и за стол садиться не желал. Пообедал он как-то в воскресенье без коньяка и пошел по дружкам собачку жене искать.
Пришел домой пьянющий, но с собачкой. Мелкий такой кобелек. Нинка, жена Альбертика, сразу засюсюкала и кобелька Оськой назвала. Оська был черного окраса, с желтыми пятнышками над глазками. Назвали они его Оськой и породу ему, тойтерьер, сами придумали. Ну, той или этой, нам какая разница, все равно в гарнизоне в собачьих породах никто не разбирался. Хочется женщине – пусть тойтерьер будет.
Носились они с ним, как с писаной торбой. Особенно Альберт Оську полюбил. Еще бы, его Нинель чуть ли не каждый ужин бутылку коньяка выставляла. Альберт и в столовую на ужин ходить перестал. Все Оську выгуливал, кормил и чистил его.
А Оська у них ох и шустрым чертенком рос. Я не раз видел, как Альберт по главной улице за Оськой носится. И ничему это меня не научило.
Подошло лето. Альберту, как награду, отпуск в июле дают. Как не поехать? И сомнений никаких, из нашего морозильника да в Сочи (у Альберта там брат жил) – это ж мечта. Все складывается, один Оська в отпускную идиллию не вписывается. Это ж сколько транспортных средств сменить надо? И везде все прямо глазки проглядели: А не идет ли кто с Осинькой под мышкой?
Решили они его нам подкинуть. А для чего друзья и нужны, если им пакость не сотворить. Моя-то обрадовалась. Представила, как она в гастроном, с Осинькой на поводке ходить будет и мне к ужину коньяк покупать. Коньячная перспектива и мне понравилась. Почесал я репу в том месте, откуда ботва реже всего растет, и согласился.
Первую ночь я надолго запомнил. Мне на полеты с ранья пораньше, а я и секунды не поспал. Оська, даром, что маленький, вздыхал, как большой. А потом и вовсе скулить начал. Я его три раза на улицу выводил. Что он там делал, я разглядеть не мог. Но толку от этого было ровным счетом никакого. Только его в квартиру заведу, он тут же выть начинает. Только что на руках его не носили.
Когда я на полеты ушел, он тут же свернулся калачиком на освобожденном мною месте и сразу уснул. Так у нас и повелось. Ночью я его развлекаю, а как уйду на службу, Оська тут же засыпает.
Я утром не построение собираюсь. Построение возле штаба дивизии. Это в двухстах метрах от моего подъезда. Тщательно собираюсь. Брюки наглажены – порезаться можно. Кремовая рубашка такой первозданной желтизной сияет, что и крем-брюле от зависти скиснет. Я, пока еще в тапочках, перед зеркалом причесываюсь и «Спартаком», был такой одеколон французский, поливаюсь. Погончики капитанские – муха не сидела, звездочки под микроскопом расставили с точностью только в математике достижимой. Осталось сияющие ботинки, галстук и фуражку белее Эльбруса надеть. Тут какая-то холера в дверь позвонила.
Я торопился и спрашивать, кто да что не стал, сразу дверь раскрыл. А Оська, он все надеялся, что хозяева его любезные за ним придут, шасть в дверь и был таков. Я даже не посмотрел, кто и зачем пришел, сразу за ним рванул. Еще бы, люди животинку доверили, а я…Оська убедился, что в подъезде Альбертика нет, в дверь – и на улицу выскочил. За ним я без фуражки, галстука, но зато в погонах и тапочках.
Это собачий сын далеко не убегает. Подпрыгивает и хозяев высматривает. Я к нему подлизываюсь:
– Осинька, Ось, Ось, Ось, Ось! Иди сюда, иди маленький, – и улыбочку сладенькую такую изобразил, а сам бы убил подлеца.
Оська эту мою двуличность сразу раскусил. Пляшет неподалеку, а в руки не дается. Как я подойду, он на пару шагов отбежит. Я уж и не вижу, что на главную улицу гарнизона выбежал, подзываю мерзавца. А он все дальше и дальше, а моя улыбочка все слаще и шире. Слышу, люди смеяться стали все громче и громче. И народа все больше и больше. Оглянулся я. Батюшки светы! А я перед самой трибуной возле штаба дивизии в тапочках, без фуражки и без галстука. Вижу, и генерал уже в дверях показался. Плюнул я на Оську, развернулся и домой. Пока оделся, пока вышел – опоздал на построение.
Что делать? Я огородами, огородами…. В строй пробрался. В задних шеренгах, среди мелких офицеров спрятаться пытаюсь. Комэск мне за спиной кулак показывает. А перед строем генерал с Оськой доклады командиров полков принимает. Причем,стоит генералу неудовольствие проявить, это сучий сын провинившегося облаивает, визгливо так, как комендант. Понял негодяй, кто тут хозяин. Первые шеренги от хохота давятся.
– Чья собака? – генерал сердится, – уберите, немедленно.
– Это капитана Синицына.
– Это который в тапочках перед построением тут маячил? Забирайте собаку.
Легко сказать, забирайте. Как я только в Оське кинулся, этот подлец от меня рванул. Причем так, чтобы меня оба полка как можно дольше видели. Пробежали мы таким Макаром метров триста. Нашел Оська в заборе дырку, юркнул туда и «адью».
Пришел я домой. На службу рукой махнул: потом с командиром договорюсь. Взял жену и пошли мы Оську по гарнизону искать. Построение окончилось. Если он в какой подъезд забежал – найдем, сколько там в гарнизоне домов? Но если в тайгу убежал, это все. Как перед Альбертом отчитываться буду? Срам, да и только!
До обеда мы с женой тайгу прочесывали. Глотки сорвали от крика:
– Оська! Оська! Ось-Ось!
Домой пришли. А там дочка Оську накормила, на руках держит и наглаживает. А он как нас увидел, обрадовался, хвостиком машет, рад, видите ли.
Он круг небольшой по гарнизону сделал, к себе домой сбегал, поскулил там. А когда понял, что его никто кормить не собирается, к нам прибежал.
А мне комэск долго потом выговаривал. Хорошо еще, не влындил на всю катушку.
|