Ворон

Я смотрел вверх. Черные птицы кружили в воздухе.  Темно-окрашенные перья падали на белый снег. Я сильнее натянул обитый мехом капюшон куртки на голову, засунул руки в карманы и пошел прочь от остановки автобуса в сторону парка. Что толку смотреть, как бьются  птицы на высоте, ведь мне не суждено летать.

Идти домой не стоило  -  отец спросит, что я делал в школе. Что ему сказать? Что  Андрей опять вздул меня после уроков. Полщеки  - сплошной синяк, глаз весь закрылся.  Я поглядел на свои руки  -  длинные, изящные пальцы,  словно, у музыканта, так мама говорила.  Только мамы давно нет, и у отца новая возлюбленная –  красивая девушка, чуть старше меня. Иногда у меня мелькала мысль, что она мне годится в сестры.  Я чувствовал к ней слабое любопытство пополам с брезгливостью,  ну да, она хорошенькая, только чужая и фальшивая, будто кукла. Которую  научили говорить и совершать простейшие действия.  А внутри ничего нет – ни плохого, ни хорошего – безликость.

В школе все думают, что я  - несчастный, забитый мальчик. Я фыркнул, не сопротивляться нападкам недругов,  не пытаться держать удар – с чего бы?

Но мне было все равно -  по невысказанному желанию своего отца я должен был стать одним из лидеров школы, но мне это было не надо.

Я сам не знаю, что меня заставляло до сих пор ходить на уроки. Может, это стало  неким ритуалом, привычкой?

Ничего меня там не держало – ни скучные учителя, в которых угасло желание преподавать, ни похожие как две капли воды одноклассники. А книги я могу и дома прочесть.  Драться я умел, но пока не хотел  - чего-то ждал.

Я долго брел по мокрому снегу,  уселся на скамью в парке  -  в пруду плавали запоздавшие лебеди, я покормил их хлебом.

- Смотри-ка, кто тут?  - послышался знакомый, чуть охрипший голос неприятеля.

Андрей шел один, он был весь какой-то взъерошенный. Я видел, что ему хотелось драки, вернее, снова почувствовать себя смелым и сильным. Видимо, кто-то опустил паренька на грешную землю,  и сейчас он жаждал отыграться на ком-то, вернуть уверенность в собственных  силах. Хм, я почуял, что страх задел моё сознание самым краешком, оказывается, если строить из себя жертву, то поневоле ею станешь. И коротко засмеялся.

- Эй,  - он переступил на льду, чуть не не упал.   Андрей не обратил внимания на лебедей, но птицы тут же отплыли подальше. Круглые бусинки глаз с непонятным мне ожиданием и ехидством смотрели на нас.

Я,  не говоря ни слова,  поднялся -  терпения мне в этот раз не хватило.   От удара в лицо Андрей упал. Захлебнулся вырвавшимися  словами ругани.  Мне даже пнуть его расхотелось – более ведомого и слабого человека я пока ещё не встречал.

Я ушел. Скорее всего,  он опять полезет завтра, я могу позволить себя побить,  а могу  дать сдачи, но это не так интересно. И скучно.  

Бездомный и  одинокий – я  мелко засмеялся.  Все мы получаем то,  что заслужили. Короткое и злое воспоминание.

Вот я шел мимо склада, а сторож около покосившихся ворот   натравил свою овчарку на бездомного щенка. Щенок скулил и коротко вскрикивал, совсем как человек.  Собака не сильно его кусала, стараясь просто прогнать его подальше от своей территории. Но эта жалкая преданность давила на меня, заставляла переживать эту сцену снова и снова.  

Я стоял и смотрел, как раз за разом крупная лохматая псина короткими выпадами отгоняет щенка, а потом пошел прочь. Что со мной. Я струсил? Нет, я не боялся сказать что-то старику или отогнать овчарку.

Взять щенка я не мог домой. Отец настолько сильно не терпит животных, что просто выкинет его.    Говорит, что только слабые любят их, привязываются к домашним питомцам, потому что нет в человеке искры – любви к людям, умения прощать недостатки. Он  смеялся при этих словах.

А спасу я его и потом куда? Отдать на усыпление? Или просто оставить на улице, где щенок все равно погибнет – под колесами машины или от голода?

До чего мне тошно было, словно я сам был собакой, что кусала собачьего ребенка, лишь бы саму не выгнали.  Или этим старым сторожем, что прогонял бездомного, потому что ещё взять не мог…  Тоскливо от беспомощности и собственной радости – не моя проблема….

А я просто стоял.

Какое черное небо, и тяжелые  серые тучи.  Может,  потому люди и не умеют летать, зачем им полет? Ведь падать так больно. Я порыскал в карманах – ни сигарет,  ни плейера,  я, что,  обронил его где-то?

Вернулся  в парк, немного успел пройти, мимо замерших  деревьев, мимо закрытых снегом кустарников, аттракционов,  проплешин с некогда зеленой травой.

Шаг,  ещё шаг, печаль сжимала сердце,  я боялся смотреть на руки, зная,  чем оно обернется, пальцы становились короткими и корявыми как при артрите у стариков, короткие светлые волоски темнели на глазах, превращаясь в перья.

Ещё шаг, и взмах крыльями – я стал легким, как перышко.   Но тяжело лететь, мысли человеческие путают и только мешают.  Последнее, что я увидел от себя- человека:  фиолетовые проводки от наушников, что змеились по снегу к моему потерянному плейеру.



Воронья стая справа сбивала меня с толку,  инстинкт заставлял меня примкнуть к птицам и лететь не ведомо куда,   то ли на брошенную стройку, где птицы в прошлый раз ночевали, то ли в знакомый двор, где для синиц  сделали первые кормушки, и воронье с удовольствием клевало размокший хлеб и пшено… Я уловил образы, что выдавало коллективное сознание.

И сам не заметил,  как прибился к стайке ворон.   Ошибка в гармоничном и слаженном движении стаи отозвалась болью в моей маленькой глупой голове, и я не стал размышлять, что она значит,  просто чтобы избавиться от беспокойства, сделал крутой вираж, как и  летящие рядом птицы и последовал за ними.  

Как хорошо,  ни о чем не думать, подчиняться навязанному эволюцией поведению, но мне пора, ещё несколько пара минут,  и  могу забыть, что я человек,  даже хуже, могу  захотеть забвения….



Почти упал на верхушку зеленого с ржавыми пятнами и потеками от воды грибка, что закрывал детскую песочницу. В песочнице сидел мальчик и что-то напевал. Он хлопал в ладоши и слегка осипшим от холода и долгого пения голоском выводил рулады. Для взрослого  человек пение представляло собой полную чушь – несвязные обрывки мыслей и риф, кусочки детского дворового творчества и мотивов, а для птицы – красивее и нежнее голоса не было на целом свете.   Переливчатая флейта? Перезвон падающих капель с нечаянно задетой ветки дерева после дождя?  Нежный свист соловья, серой пичуги,  я как-то попробовал обернуться,  нет,  не получается -  не моё.

- Кар,  – выдохнул.

Ребенок поднял на меня светло – зеленые глаза.  И замолчал.  Зачем замолчал, почему? Пусть поет, кажется, уснувшая березка, даже поникший клен начали  просыпаться, пока  он поет.

Я пребольно стукнулся подбородком о бортик песочницы, какой-то умник оторвал часть доски, служившей для сидения детишкам.

Ребенок в немом восторге смотрел,  как я, ругаясь вперемешку с карканьем, поднимаюсь на ноги.  Для него я точно с неба свалился.

Надо же какой редкий дар  – сила,  пробуждающая истинный облик.   Я почесал скулу, залитую синяком.

-Вениамин,  – возмущенно раздался женский голос. – Я же сказала, поиграешь и сразу домой. Ты, почему опять сидишь один?

Ребенок с вздохом встал и виновато покосился на меня.  Объяснить матери, почему другие дети избегают его, было невозможно. Потому что он другой, потому, что  он слышит и видит то, что другие дети никогда даже не почувствуют и не поймут,  пока не приблизиться к его мироощущению.



Молодая и красивая женщина аккуратно поймала поскользнувшегося малыша за воротник. С подозрением поглядела на меня. Я некоторое время смотрел им вслед.  Женщина была мне знакома – по фотографиям.

Я снова сидел на скамье в парке и глядел на лебедей. Руки болезненно чесались  - перья уже упали и исчезли под падающим снегом, а вот ком в горле остался. Что меня заставляет вновь и вновь возвращаться назад в тот осенний день. Может,  я просто хочу снова увидеть маму?