ЛЕССНАРСКИЙ КИНЖАЛ

                               
Художник рисовал свое четвертое полотно… Живое… Перовое называлось «Океаническая Соната» и было статичным, второе уже слегка двигалось, в третьем цветы начинали пахнуть, а птицы – еле заметно раскачивать ветки плакучих ив. С четвертым случился странный прорыв… Это был портрет Императора Го…  Пока художник пил на террасе чай из коры зольного дерева, с картиной произошло что-то странное; по возвращении в мастерскую Художник обратил внимание, что желтые, припухшие веки Императора слегка вздрогнули, а потом по холсту потекла какая-то жидкость… Сначала Художник подумал, что это избыток не успевшей застыть краски… Он протянул к картине длинный, крючковатый палец, окунул ноготь в загадочную субстанцию и осторожно попробовал ее на вкус… Каково же было его удивление, когда он вдруг понял, что это – слеза… Настоящая, солоноватая…
Все изменилось во мгновение ока, когда Го вдруг взглянул на Художника враз прояснившимися глазами, и, пожевывая сухими, старческими губами, чихнул… Чашка с чаем, выскользнув из рук Художника, разлетелась на сотни мелких фарфоровых игл…
- Приветствую тебя, о, Арконзол! – произнесло лицо с портрета….
Холст стал похож на древний, истлевающий на глазах папирус…
- Приветствую тебя, о, Повелитель… Но, как может быть такое? Не видел ли я тебя павшим на полях Бонвенура десять Великих Лун назад?
- О, да, Художник, это было… Но некому в этом мире завершить дело мое… Оно единственное… И не дает  мне почивать мирно в склепе моем…
- Что же за дело не дает спать моему Королю?
- Дело это тебе поручаю…
- Но не врут ли мне очи мои? Как может жить холст мертвый?  Не нас ли учит Природа, что недостойно камням говорить, и тлену подлунному, ветром носимому смущать глаза живущих...?
- Думай, что хочешь, раб! Но волю мою исполни! Враг у меня остался в мире живых и нет мне покоя, доколе не изведешь его ядом, кинжалом или кистью злодейской!
- И кто же супостат  этот?
- Зри внутрь себя и начертай то, что видишь в воображении своем!
- Повинуюсь, о, Повелитель!
Через мгновение желтое лицо застыло, потеряв прежнюю живость и объем…
Художник лишился чувств…
Очнувшись, он с ужасом понял, что был без сознания долго, очень долго… Синее солнце уже заглядывало в изразцовое окно, а Птица Орлакс  клевала росные ягоды в кактусовом саду… Семейство ежеподобных гамбронусов пило воду из родника.
С трудом поднявшись на ноги, Арконзол сделал глоток чая, и принялся за работу. В голове была полная сумятица: ему хотелось изобразить то какие-то несуществующие деревья, то драконов с Медовой Реки, то лица никогда не виданных им воинов… И вдруг пришел один образ, ясный, как откровение… Огромный зеленый луг, а на нем – ничего подозрительного… Какие-то травы, цветы… Точки… Вероятно пасущийся в отдалении скот…
Арконзол был в смятении… Луг, не дающий спать Великому Го? Но чем провинился этот невинный луг, эта река, неспешно катящая свои блестящие волны?  Не полночный ли это бред, ни ранняя ли слепота уже усталого разума?
Кисть дрожала в узловатых пальцах, но постепенно штрихи стали послушно ложится на грубую, шершавую текстуру холста… И получилось все, как надо: луг, как луг, и ничего в нем грозного, ни капли тревожного…
И только художник начал разминать усталые, схваченные ревматизмом кисти рук, как луг вдруг ожил…
И все стало понятно… Трава ударила Арконзола в лицо… И то, что было маленькой точкой, стало девой, купающейся в реке… И через мгновение он узнал Ее… Эргарда… Вот она вышла из реки, надела чистый хитон… А из-под хитона блеснул острый лесснарский кинжал… Вот дева крадется по ночному стану Великого Императора… Неслышно, как тень, проникает в его шатер… Охрана спит, утомленная нескончаемым боем… Вот она заносит кинжал…
Арконзол, обезумев бросился в сад, где под легким шатром спала Эргарда, беременная их третьим ребенком…
Солнце померкло в его глазах, когда птица Орлакс, хищно выгнув шею слетела вниз, на запах добычи…