Впервые я узнала про Юрского, когда мне было 12 лет. В 1981 году на экраны вышел фильм «Место встречи изменить нельзя», который сразу полюбился советским зрителям. Конечно, Высоцкий, который сыграл роль Жеглова, притягивал к экранам больше остальных. По ещё молодому Владимиру Конкину вздыхали, наверное, все девушки, которые видели его на экране. В школе только и разговоров было, что про этот фильм. Спорили, увлеченно что-то доказывали, строили предположения, чем закончится очередная серия.
Мне ввиду детского возраста чары любви ещё знакомы не были. Да, нравился Жеглов. Нравился своей напористостью, профессиональной хваткой. Нравился Шарапов – обаятельный, верный своему делу молодой фронтовик. Но был там ещё один персонаж – врач по фамилии Груздев. Какой-то несуразный, вечно витающий в своих мыслях, то и дело пытающийся доказать, что он никого не убивал (на самом деле, по сценарию фильма он и вправду был чист как стекло), но настолько он был интеллигентен, кое-где даже робок, что он даже заступиться по-настоящему ни за себя, ни за свою вторую супругу не мог. Может, потому и привлек он меня, что профессия врача была в моем понимании самой уважаемой. Может, потому что я детским сердцем чувствовала, что не мог такой человек не то, что убить – руку на женщину поднять! Иногда я даже забывала, что это всего лишь фильм – таким убедительным мне казался доктор Груздев, которого сыграл Сергей Юрский...
«Что, если написать о совершенно другом Юрском?» – внезапно подумалось мне. И вторая мысль тот час догнала первую: биографии актеров, певцов, артистов разных сценических жанров у всех на слуху. Какой смысл повторяться? Может быть, есть смысл рассказать не о кино-карьере этого замечательного человека, а показать его с совершенно другой стороны?
Итак, каким же был Юрский-не актёр?
Дела давно минувших дней…
В детстве он хотел стать железнодорожником. Причём видел себя то машинистом, то начальником станции, то проводником. Ранги и табели маленького Сережу не интересовали. Вот форма – это да! Какая разница, кем работать на железной дороге, если на тебе надет синий китель с блестящими пуговицами, а на плечах даже погоны есть как у военных. И брюки под стать кителю – синие, отглаженные, со стрелками! Загляденье!
В более старшем возрасте романтика постепенно исчезла, но на протяжении всей жизни Юрский говорил, что любимой его книгой долго оставалась «Правила движения поездов по жезловой системе». В книжке шла речь о железной дороге, на которой ещё не было светофоров. «Именно по этой книжке и воспитался мой характер. Вернее, не столько характер – сколько консерватизм», - часто говаривал Сергей Юрьевич. Ему было жаль, что жезловая система потихонечку уходит в никуда, а вместо неё на путях появляются семафоры, за ними светофоры…
- Скучища какая! – в очередной раз восклицал юный Сергей. – Красный – нельзя ехать, заленый – поезжай. Всё просто и одновременно… всё настолько примитивно!
Примитивности и отсутствия инициативы Юрский не терпел. Ни будучи школьником, ни став артистом, где постоянно вносил что-то своё. Кстати, эпизод, где Груздев пытается доказать свою правоту и резко вскакивает, упираясь в грудь Жеглову – это находка Юрского. Не каждый решился бы спорить с работником МУРа, для этого человека надо было довести до отчаяния. Вот именно это отчаяние и хотел показать Груздев, который чуть наскоком набросился на Жеглова. Столько в его взгляде было прямолинейности, столько правдивости, что не поверить просто было нельзя. И зрители в очередной раз верили именно доктору Груздеву.
В фильме «Любовь и голуби» Юрский запомнился по одной только фразе. Фразу эту произнес дядя Митя, в исполнении актера Сергея Юрского. Будучи в доме Кузякиных, он решил перелистать отрывной календарь и неожиданно констатировал, что в день взятия Бастилии выпить не пришлось, поэтому он прошёл впустую.
Но вернемся к железной дороге. Любовь к поездам у Юрского осталась на всю жизнь. Когда он первый раз поехал в творческую командировку (это была ГДР), он пьянел от стука колес, от запаха вагона, от чая, который разносила проводница. И много смотрел в окно. Ему казалось, что то и дело меняющиеся пейзажи за вагонным стеклом сродни жизни. События в жизни меняются также быстро и бывают такими же непредсказуемыми, как заоконные картинки. Только-только был лес – и вдруг откуда ни возьмись появилось поле. Или населенные пункты. Или зеленые равнины.
А колёса стучали и словно подбадривали философствующего артиста: «Да, жизнь меняется, но в ней будет ещё много чего интересного. И многое ты успеешь испытать».
Писательская деятельность
В самые застойные, казалось бы, в самые неперспективные годы Юрский начал… писать. Без надежды, что его станут публиковать. У него и машинки пишущей не было, поэтому он писал обычной шариковой ручкой. Писал о своих наблюдениях за природой, писать про дочь Дашу, про замыслы поставить фильм по своей повести «Чернов».
Фильм, кстати, был поставлен и вышел на экран. Юрский хотел показать человека с двух сторон: того, которого видят и воспринимают люди, и того, который спрятан от всех. Потому что живет своими мыслями, своими идеями, которыми не торопится делиться с другими. Об этом фильме знают немногие. С одной стороны, Юрский вроде бы не гонялся за славой, но с другой, ему очень хотелось, чтобы «Чернова» увидело как можно большее количество людей. Может быть, Сергей Юрьевич хотел показать в этом фильме себя? Или общество, в котором все жили в то время: страхи и опустошение души в период застоя, душная атмосфера быта, раздвоение личности в условиях тотальной слежки за каждым шагом. Популярности эта картина режиссеру не принесла, но то, что он опробовал себя как режиссер-постановщик фильма, сценарий к которому написал сам же, было ценно для него самого: он приобрел опыт.
В писательском деле у него, наоборот, опыта не было. Сначала он записывал буквально всё, что попадало на его глаза. При этом старался делать свои выводы, приписывал к уже имеющемуся тексту свои замечания, делал ремарки. Потом стал более сдержанным, понимая, что эта жажда – жажда выплеснуть на бумагу эмоции – хороша только для него. Заинтересует ли читателя то, что он доверяет бумаге?
Из друзей Сергея Юрского о том, что он пишет, никто не знал. Здесь он оставался наедине с самим собой. Он не хотел, чтобы его называли мемуаристом (в том случае, если бы его сочинения когда-либо кто-нибудь увидел). Он вообще не любил слово «мемуарист». Сам писал, что мемуарист рискует сорваться в пропасть недостоверных разоблачений или разбить себе лицо о скалу неумеренного самовыпячивания.
Что он подразумевал под этими словами? Наверное, то, что человек, который пишет о прошедших событиях, пишет не только о себе самом. Ведь каждого из нас окружают родственники, коллеги, друзья, знакомые, приятели – мало ли тех, с кем приходится общаться в процессе жизни! Но хорошее отношение идет далеко не от всех. В жизни ответить грубостью на грубость получается не всегда, тем более в актерской среде, где публика всё-таки является показательно-культурной. А на страницах воспоминаний, где ты волен интерпретировать случившиеся с тобой события как угодно, ты можешь невольно (а, может, и специально – кто как) опорочить, унизить, поиздеваться над человеком, который, может быть, уже и забыл о брошенных в твой адрес словах. Вот этого Юрский и боялся. Поэтому он как бы очертил линию, переступать через которую запретил сам себе. Никакого хвастовства, никаких преувеличений – только правда. Чтобы писать правдиво, он старался констатировать события, не оценивая их. Или оценивая, но без насмешки.
Новое время
Его Сергей Юрский вроде бы принял сразу. «Нумерация, - шутил он, - это не более и не менее, чем выдумка людей. Ну, был одна тысяча девятьсот девяносто восьмой год, на смену ему пришёл одна тысяча девяносто девятый, а потом вдруг – раз! – и единичка в летоисчислении сменилась на двойку».
А всё же это изменение принесло с собой много необычного. И даже не столько необычного, сколько неопределенного. А неопределенность, согласитесь, всегда пугает. «Именно в эти годы, - писал Сергей Юрский в своих дневниках, - с ног на голову перевернулись понятия ценностей и возможностей, допустимого и необходимого, и даже жизни и смерти».
Что он имел ввиду, сравнивая возможности и ценности? Ведь это не синонимичные понятия. К антонимам их тоже не отнесёшь. Возможность человека сотворить что-то, сделать своими руками или сделать научное открытие, применив голову – это замечательно. И, безусловно, это ценно.
Но иногда, чтобы реализовать уже упомянутые возможности, люди перешагивают через ценности. Вот это уже не есть хорошо. Например, кто-то снимает документальный фильм. Фильм хороший, актуальный, отражает все реалии нашей повседневной жизни. Но с киностудией сотрудничают и другие режиссеры, чьи фильмы не хуже.
Что в этом случае сделает человек принципиальный? Он наберется терпения и будет ждать своей очереди. А другой, который не так терпелив и не очень смотрит на какие-то там принципы, платит деньги – и глядишь - его фильм уже вышел. Вот так ценности и возможности незаметно становятся антонимами.
Юрского очень сердило такое положение вещей, такой незаметный переход от человеческого к бессовестному. Он говорил, что у человека «нулевых» изменилось не только отношение к жизни, но даже пластика стала другой. Так же незаметно. Когда сотовый телефон стал неотъемлемой частью тела. Рука постоянно прижата к уху, и в любой ситуации – даже порой на свидании! – привычка говорить в мобильник не отступает на второй план. То, что люди свободно общаются по сотовым телефонам и в то же время не могут подобрать нужных слов при общении вживую, удивляло актера. А общение через интернет – это по его меркам – и подавно был какой-то нонсенс. И мир был новым, и жизнь стала другой…
Но к ней надо было привыкать.
