ВСТРЕЧА

Я торопливо шел по заснеженной улице, возвращаясь с обеденного перерыва. 
Кутался в пуховик и старался хоть немного согреться,  пытался спрятаться от холода, 
укрываясь за высоким воротником от летящего в лицо снега, пришедшего на смену ноябрьской теплой слякоти.

Было немноголюдно и тихо, слышен был только свист ветра, порывисто дувшего из-за угла большого 
пустующего каменного здания, стоящего на перекрестке. Люди придерживали рукой шапки 
и старались побыстрее вернуться в теплые офисы, семеня по тротуару и наспех перебегая дорогу, а 
машины, казалось, боялись появиться и рёвом моторов нарушить баланс безмолвия и тишины трескучего мороза.
Серые фигуры людей не привлекали к себе никакого внимания, и, как это обычно бывает 
на улицах больших городов, разбегались по своим делам, не замечая друг друга и не смотря друг другу в глаза.

Я спрыгнул с тротуара на дорожку, идущую вдоль грязно-бежевой стены, намереваясь повернуть 
во внутренний двор нашего офисного здания, как вдруг остановился, случайно бросив взгляд на человека, 
идущего мне навстречу.
Меня поразил его вид. Он был без головного убора, в осенней коричневой кожаной куртке, 
синих протёртых джинсах и стоптанных черных полуботинках.
Молодое лицо человека было покрыто черными полосами то ли сажи, то ли какой-то пыли, 
осевшей и затвердевшей на розовой коже, казалось, несколько месяцев назад, и оттого 
делая её цвет ржавым, как у пожарных. Светло-русые волосы чуть развивались на непокрытой голове, 
когда он поворачивал её влево, и в поиске кого-то устремлял взгляд на стену, вдоль которой я шел. 
Небольшие глубоко посаженные голубые глаза все время вопросительно рыскали по фасаду здания, отчаянно желая что-то найти.
Сидевшая на нём куртка не по сезону была не из нашего времени, словно её носил еще его дед, 
когда-то хвастаясь её ковбойским фасоном. Плечи от холода были поджаты, а руки убраны прочь в карманы, 
поэтому мне показалось, что они были красными, а кожа на них высохла.
Невозможно было определить, сколько ему лет, ибо он находился в том самом возрасте, когда 
человеку с легкостью можно дать и девятнадцать, и тридцать пять. К тому же сажевые пятна на лице 
скрывали истинное состояние кожи.
Странный парень прошел мимо, совсем не заметив и не взглянув на меня.
Меня взяла оторопь, - он был очень похож на кого-то! На того, кого я очень хорошо знаю, но на кого? На кого?

Я обернулся вслед необычному прохожему. Он все так же медленно шел, постоянно поворачивая 
голову налево, изучая вывески на стене в надежде найти нужный адрес. Было видно, что он еле 
заметно хромал на левую ногу, и оттого его черный пыльный ботинок на ней был немного стоптан.

Почему он в осенней одежде? Почему его лицо в саже? Почему он хромает? Что он здесь делает? 
И почему он мне кажется таким знакомым? – крутились вопросы в моей голове, пока я наблюдал за тем, 
как фигура молодого человека удалялась от меня в пустоту улицы.
И тут меня поразило… Папа!

Это же мой отец!.... Ну конечно!.... Мой папа!

Это мой папа с той самой пожелтевшей черно-белой фотографии, которая лежит у мамы 
в старом альбоме в шкафу! Это мой папа на ней девятнадцатилетний в форме пожарного держится на турнике. 
Он тогда служил в армии, и вот на отдыхе в спортивном зале, он сделал выход силы и на выпрямленных руках 
завис наверху турника, и в тот самый момент кто-то подбежал с фотоаппаратом и запечатлел его слегка 
заметную улыбку и ничуть не смутившийся взгляд, который я так хорошо помню.
- Папа! Папа!...Стой! – я закричал что есть мочи.

Ну конечно, это он. Он идёт по улице и не заметил меня! Вот почему он в саже, вот почему он хромает, - 
он с того самого пожара, в котором чуть не погиб, я все помню! Тогда его спасло мгновение и стена, 
за которую он укрылся от газового баллона, разорвавшегося через секунду. 
Тогда горел частный дом в Подмосковье, где он служил, и они долго тушили его с бригадой. 
И никто из команды не заметил газовых баллонов, стоящих, как это раньше часто бывало, за стеной дома. 
В разгар пожара баллоны рванули, и отец находящийся рядом с ними должен был попасть под шквальный 
огонь и поражающую силу взрыва, но вовремя увернулся, укрывшись за угол стены, и выжил тогда.
Я всегда помнил, как папа рассказывал мне про этот случай. Я все помню!
И вот теперь он здесь на зимней московской улице, засыпанной снегом, идёт прихрамывая в странной 
одежде с черной сажей на лице и кого-то ищет. И я рванул!

- Стой! Папа! – кричу я и бегу что есть силы по обледеневшему тротуару.
- Я здесь! Папа! – кричу в надежде еще раз увидеть его лицо.

Но человек так похожий на моего отца не слышит моего крика и не оборачивается увидеть, 
кто это так истошно его зовёт.
И люди, идущие по улице в эту минуту, не замечают пронзительных возгласов, отражающихся 
от стен ближайшего здания и разлетающихся эхом в серую полупустую даль.
- Па-а-а-а-а-а-п-а-а-а-а-а!!
Мокрая снежинка садится на мою ресницу, заставляя моргнуть и опомниться.
Мои ноги меня не слушаются, а голос не подчиняется эмоциональным порывам возбужденных юношеских воспоминаний.
Возгласов нет, они растворились в мыслях и памяти мужчины средних лет, замершего 
с комом в горле посреди улицы огромного мегаполиса. Этот мужчина стоит, как вкопанный и 
смотрит вслед уходящему парню с лицом пожарного.
Я пытаюсь вдохнуть полной грудью, набирая холодного воздуха в легкие, но получается 
только наполовину и чуть перевожу остановившееся дыхание.
Мне сорок четыре года, - ровно столько было отцу, когда он погиб в автокатастрофе двадцать шесть 
лет назад здесь под Москвой.
Я разворачиваюсь, кусаю вмиг высохшие обветрившиеся губы, и немедля убегаю прочь.