Плачет осенним дождём на рояле струна, свечи сгорают дотла в канделябре старинном. Сумрачно в доме, где я, как обычно, одна в платье любимом - чинённом и длинном. Нет в моем доме давно никакой болтовни, нет фейерверков тирад и засаленных шуток.
Тянутся медленным шагом унылые дни. Не было в них ни счастливых часов, ни минуток.
Выпить чего-нибудь, чтобы покрепче уснуть? В шкапчике кухонном водки осталось немного. Эх, грусть-тоска… Ну, куда бы тебя зашвырнуть?.. Так надоела... Ты хуже, чем даже изжога.
Веткою в ставни стучит надоедливый вяз. Кто б согласился спилить – я ему б заплатила. Свечи погасли, на диске закончился джаз – дивная запись джаз-трио и Джонни О’Нила…
Вырву, пожалуй, из старой тетрадки листок и напишу письмецо стародавнему другу…
Похолодало...
Накину пуховый платок. Где же очки мои? Как всё же я близорука!
– "Здравствуй же, мой милосердный единственный друг!
Что ж ты забыл обо мне? Это, мой милый, жестоко.
Некому скрасить мой скучный домашний досуг.
Может, приедешь?
Мне так без тебя одиноко…
Водка с закуской всегда в холодильнике есть, есть и пластинки из редкого нынче винила.
Можем с тобой запереться в квартире
и сесть слушать весь вечер любимого Джонни О’Нила…"
|
И две вещи в ней главные - это ожидание и одиночество.
И то, и другое трудно переносить, и ты так хорошо показал эту внутреннюю тяжесть, Юра.