Когда я была ребёнком и ещё не знала понятий "запад" и "восток", пылающие закаты завораживали меня. Как очарованный странник, я стремилась к огню уходящего солнца, убегая со двора, где должна была оставаться и играть с соседскими детьми.
Наш двор был ограничен длинными деревянными бараками и сараями. Я уходила туда, где стояли незнакомые бараки — они казались интереснее и таили в себе что-то запретное. Но возвращение всегда было неизбежным. Мама встречала меня словами:
— Все дети как дети, одна ты…
Наказания были привычны, но я их не помню. Зато хорошо помню день, когда мой уход остался незамеченным. Когда я, готовая к нагоняю, увидела маму с папой, несущих в дом большой ящик. Это был новый книжный шкаф.
Читать я умела с четырёх лет, но книги из шкафа трогать было запрещено. Они манили меня, как запретный плод. Я разглядывала иллюстрации со скелетообразным Дон Кихотом, обложку "Тимура и его команды", где мальчик и девочка ехали на мотоцикле. Мне казалось, что эта книга точно про запретные вещи — такие, как катание с большими мальчиками.
Шкаф был не просто предметом мебели. Он стал немым свидетелем моего взросления.
***
Годы спустя я записалась на курс "Пишем автобиографию". Подруги предупреждали, что могут всплыть забытые травмы и я сломаюсь под их тяжестью. Но я знала: все мои травмы давно со мной, их не нужно выкапывать.
На одном из занятий нам предложили выбрать предмет мебели и написать о нём. Я сразу выбрала книжный шкаф. Он переезжал вместе с нами, жил рядом. Он хранил и скрывал тайны.
В нём стоял первый том Гоголя. "Страшная месть", сказка об отце-колдуне, наполняла меня ужасом.
В тот год мне было десять лет, сестрёнке Ольге — несколько месяцев. Родители спорили, можно ли оставлять её спать на морозе. Мама победила, Ольга заболела. Пневмония с астматическим компонентом — эти слова звучали как приговор. Долгие недели мама с малышкой не были дома — лежали в детской больнице.
Отец изменился. Он больше не был тем, кем я его знала. Он смотрел на меня с ненавистью и отвращением. А я дрожала от страха. Врач выписал мне бром, но бабушка, мамина свекровь и главный её враг, выбросила рецепт. Я благодарна бабушке за это. Бром не убрал бы причину дрожи.
Весной мама вышла на работу. Я должна была нянчиться с сестрой. Мы сидели перед книжным шкафом, я читала ей "Трёх медведей" из десятого тома Льва Толстого. Ольга слушала внимательно, как будто понимала. Когда мама вернулась и увидела нас с раскрытым шкафом, с книгами на полу, она пришла в ярость. Начала рвать книги. Десятый том Льва Толстого не поддавался, пришлось приложить усилия.
Годы спустя мама смотрела на ряд книг и говорила:
— Тётя Лена зачитала десятый том…
Я молчала. Не напоминала ей, что это она сама рвала книги.
***
Прошлое — навсегда. Прошлое — здесь и сейчас.
Мне было семнадцать, Ольге — семь. В нижней части книжного шкафа она хранила свои сокровища. Я выбросила их. Без причины, просто из злости. Ольга жаловалась:
— Ленка выбросила мой каменный уголь!
Какая я была жестокая. Я мстила невиновной сестре за своё детство. За книги, которые нельзя было трогать. За страх перед отцом. За разорванные книги.
Спустя годы Ольга позвонила мне перед смертью. Она попросила прощения.
— За что? — спросила я.
— Просто… за всё, — ответила она.
Она простила меня. А я — себя? Я не знаю.
Прощение не отменяет прошлого.
Но оно даёт возможность жить дальше.
