Вскоре пришлось опять менять хату. В человечнике – вечный ремонт. Наши оказались в сотой камере. Соседняя 101-я пустует. В 99-й сидят порядочные арестанты.
Опять по новой обустраивают быт. За старшего всё тот же Крутой. По этапу прибыли к ним Калган из Чурапчи и Толстый Витя. Калгана здесь все знают. Срок у него 15 лет.
Артур спал без задних ног, когда началась та ещё суматоха. Толстый наехал на Калгана.
- Что за х… я? Успокойтесь!
Крутой, пользуясь своим старшинством, даёт подзатыльник Толстому Вите.
- Ты что на старого зека прыгаешь, руку поднимаешь? Ты должен уважать.
- Да с х… я его должен уважать, когда он меня послал куда подальше, - Толстый по-своему прав.
- Куда это подальше? – вклинивается Артур.
- Иди в п… сказал. Из-за этого я и ударил.
Пришлось урезонить мужиков, но маляву всё равно писать надо. Сотая с 31-й, 32-й связана по кабуре. Новую дорогу надо тут усвоить.
Крутой пишет Путнику. Подробно излагается суть дела: как и почему Толстый наехал на старого зека. Смотрящие должны быть в курсе всего, что происходит и в человечнике, и во внешнем мире. На этот раз ответа почему-то нет.
Вместо этого к ним нагрянули высокие гости. Путник с Зёмой собственной персоной.
- Ты, Толстый, ты что, ранцы попутал что-ли? Руку поднимаешь. Ты прекрасно знаешь, рукоприкладство не канает и не приветствуется по нашей жизни. За это ты ответишь. Ты осознаешь свою ошибку? – спрос начинает Зёма.
- Кангал сам первым начал. Послал в пи@ду, - Толстый в оправдание.
- Ну, не на@уй же. И встань, ответь без разговоров, - Зёма уже строго.
И два раза кулаком по лицу. Теперь он обращается к Кангалу:
- А тебя, будучи старым арестантом, за то, что позволил, и спровоцировал на конфликт ситуацию, ставим на вид.
Это равносильно условке, короче. Ещё один косяк, с него спрос по все строгости и с двойной силой. На этом инцидент исчерпан. Гости уходят, виновные в знак примирения жмут друг другу руки. На ровном месте заработали косяк, оно им надо? Только Кангал затаил обиду. Вслух сказал: «Этого так просто не оставлю».
На следующий день встретили новичка с этапа. Узкоглазого Самбу с Вилюйского улуса.
- По какой статье заехал?
- По 131-й, - вот так сюрприз!
- Да ты что? Как это? Кого сделал?
- Два мужика одного. И часы забрали, - отвечает Самба.
Или по жизни он дурак, или притворяется? Как намерен выжить с такой статьей? Мужики обалдели, не то слово. Молча изучают это ископаемое. Куда девать сие чудо? Да он всю хату испоганит, после него в очко ходить – себе вредить. Бывает, что по острой нужде бабу насилуют, но чтоб вдвоём, да ещё мужика под себя подмять, умом этого не понять. Насильниками ныне вся зона кишит. Такое чувство, что разом все бабы взбунтовались или решили проучить. Уломать женщину – дело техники. На хрена её насиловать, если даром можно запросто брать? Но тут другое дело, мужик мужика поимел. На лбу не написано, какой он мудак.
Тут же Крутой бежит к кабуре. Обращается к мужику из 99-й:
- Вот заехал к нам типок по 131-й, ты представляешь мужика одного того… изнасиловал.
Ещё немного, и пойдёт волна по всему Централу.
- Ты слышь, давай-ка делюгу свою, - Артур просит у Толстого постанову.
Тот из кармана достаёт вчетверо сложенную бумагу.
- Статья 161-я, часть 2, - зачитывает Артур. – Да он же гонит, статью перепутал.
Вот смеху было, нарочно не придумаешь. Заехал по разбою, представил себя, как насильника. Вот умора!
Крутой, хлопая бедолагу по плечу:
- Ну не фига себе попутал статьи. А то сам бы попал под эту статью.
Скоро Толстого подзывают к кабуре:
- Жена есть?
- Есть.
- Любишь её?
- Конечно. Ребёнок есть.
Тот, за кабурой, уже учуял, что парень простоватый.
- Ты с ней много раз в день того, а?
- Конечно. Порой по восемь-девять раз, - Толстый не упустил случая похвастаться.
- Повезло тебе. А ты сам под козырёк нырял?
- Да нет, не приходилось как-то.
- А ей в рот давал?
- Да, давал.
Это и есть подстава. Пряник попал, считай, пропал. Тут такие признания не приветствуются. Можно сказать, даже караются. Вроде обычное дело, за семейный минет ему держать теперь ответ? Думать надо, прежде, чем говорить. Зачем трепаться, о чём не следует. Мужикам на заметку, да и не мужикам тоже. Умение держать язык за зубами, думать, прежде, чем говорить, всегда актуально.
Считается, если в рот жене давал, затем из одной посуды с ней ел, ты уже опустился ниже плинтуса. Автоматом здесь становится челом второго сорта. Ему выделяют отдельную посуду, его сторонятся. Прикрепляют к «алёнке». Он же полотёр, прачка. Становится не рукопожатым, и это навсегда. Ничего ему уже не светит. В хате нет дежурных. Порядочный арестант чувствует себя, как на курорте. За него делает то, кто дружен с «алёнкой».
- Ну, ты дурак, на@уя так подставляться? Твоя семейная, тем более, интимная жизнь – это сугубо личное, на суд людской не выставляемое, Артур пытается на пальцах объяснить Самбе.
- Я не знал.
- Ну, как можно своей жене в рот давать? У тебя кто, сын или дочка?
- Дочка.
- Смотри: ты даёшь в рот своей жене. После этого она целует дочку. Разве это хорошо?
Тут до Самбы, наконец, дошло.
- Нашёл своё по глупости. Теперь живи, никуда не лезь. И не вздумай выходить с хаты. Здесь тебя никто не тронет. Будешь пользу приносить касаемо «алёнки» и полов.
После этого ты никому уж не говори, что твой любимый шоколад «Алёнка». И ко всем знакомых алёнкам отныне будем относиться с подозрением…
Самбе повезло, что попал в правильную хату. Впредь, он будет умнее, да поздняк уже метаться.
Ест из отдельной посуды, и сидит за тралом подальше от всех. Живут дальше. Настала пора опять ставить брагу. В хате нет большей радости, чем гнать эту благостную влагу.
Артур через кабуру общается с 99-ми. К ним по этапу пришёл некто по имени Мирон. В хате номер 99 есть свой большой шутник. Эдик был занят приготовлением браги. Надо, чтоб хлеб заплесневел. Потом из него делают кашу, опару для браги. Это вместо дрожжей. Мирон за всем этим наблюдал, затем полюбопытствовал у Эдика:
- Что это?
Да он и брагу-то в жизни не пробовал.
- Не отвлекай, не шуми. Это – бухло, - «объясняет» Эдик.
Тот, услышав про бухло, заметно возбудился.
- Бухло? Сами-то пробовали? – в глазах искра надежды.
- Не гони лошадей, напьёшься раньше времени, - таким тоном, типа, жаба давит.
Прокисший заплесневелый хлеб пахнет, как щавель. Мирон обрадовался. Счастье вот оно, рядом.
- Смотри, не налегай сильно. Пробу сними чуток, - смилостивился Эдик.
Даёт Мирону порцию этого месива. Тот, давясь, всё съел. Он не успел понять, что это. Почувствовав обычный недогон, просит у Эдика добавки:
- Может, ещё дашь чуток? Мне понравилось. Уже в животе становится горячо.
Человеческий организм чем не самогонный аппарат? Вдруг из Мирона вытечет чистоган? Эдик ему ещё даёт.
- Ты бы поделился с братаном Калганом из сотой хаты. Не в одню харю же.
Мирно, чтоб не быть крысой, подходит к кабуре, подзывает Калгана. Тот, долго не раздумывая, через кабуру протягивает руку, в надежде, что дадут вкусняшку. Мирон делится месивом. Калган сначала не понял.
- Давай, брат, не чокаясь, - Мирон съедает свою долю.
Что интересно, он и в самом деле опьянел.
- Совсем дурной что ли? Заплесневелый хлеб весь съел и не поперхнулся. Смотри, как тебя не скрутило.
После слов Калгана хохот на две хаты, что Мирон сразу «отрезвел». Если бы не сказали, так и пьяненьким день бы прожил. Артур кричит в кабуру:
- Уру-ру-ру, на кабуру! – вот и правильный «позывной» для кабуры.
Мирон подходит.
- Ты совсем того? Зачем закваску съел?
- Ну, я ж не знал. Запах в голову ударил.
Мирон уже не рад этой правде.
- Передай 98-м, чтоб завтра отправили сварочный аппарат, - теперь у Артура очередь шутить.
Мирон подходит к другой кабуре. Артур прислушивается, давя смех.
С 98-й Максим Бурый, который со сроком 26=5 лет особого режима, подходит к кабуре.
- Сказали, чтоб вы завтра в 99-ю отправили сварочный аппарат.
Бурый взрывается:
- Иди на@уй! До сих пор не дошло, шуток совсем не понимаешь?
Всё есть для жизни в СИЗО, но не до такой же степени. Какой сварочный аппарат в закрытом учреждении? Через это проходит каждый. После проверки на вшивость испытание смехом. Смех здесь на весь золота, как и брага, самогон и анаша. Надо же чем-то мозг туманить, чтоб не сойти с ума…
«Вы только всё всерьёз не воспринимайте. Смех, как говорится, продлевает жизнь, чуть-чуть пошутить не помешает, да и не хотелось бы, чтоб ты, читая эти строки, грузилась, то бишь, я этим хочу сказать, чтоб ты читала мои письма с радостью в душе и с улыбкой на лице».
Так же, как анаша, действуют и письма. Писать их одно удовольствие, а получать – аналог счастья.
«Да, Малыш, я в курсе, что тебе восемнадцать лет… Я тогда стал клеиться именно к тебе, а не к другим. Слава богу, у меня со вкусом всё в порядке. «Тьфу, тьфу, тьфу», теперь я только и делаю, что благодарю всевышнего за то, что он свел наши пути и думаю, что не зря».
Да, да, речь идёт о той же Розе. Ей 18 уже, хоть ему не суждено видеть, как она цветёт и пахнет, обладание юным существом на расстоянии тоже радость. Вот накручиваешь себя, и обнаруживаешь в себе ту самую любовь.
«Знаешь, любовь моя разгорается всё больше и больше. Меня тянет к тебе, я счастлив и очень рад, что ты, Розочка, есть у меня. Я верю, что встретимся и наверстаем упущенное, всё, что не успели сказать друг другу. Но я не скрою того, что боюсь потерять тебя. Понимаешь, милая, ведь я тут, а ты там. Наше чувство зависит именно от тебя и выбирать придётся только тебе, а за себя я тебе скажу, что я уже сделал выбор, думаю, ты поняла, да?».
Оттуда, как правило, пишут о любви одинаково красиво. Вся правда не выходит из человечника. Даже освободившись, предпочитают забыть, стереть с памяти неприглядную правду бытия за решёткой.
«Я много встречал парней, которые вот так переписывались, любили, а потом их кидали. Они, бедняги, до сих пор верят, что те вернутся. Признаюсь, и я боюсь обмана и предательства».
Та жизнь, что за периметром, все недоступные прелести, радости и горести, всё дальше. Артур боится, что, выйдя, он уже не догонит жизнь, застряв навсегда в нулевых. Чем больше он привязывается к Розе, тем беспокойнее его мысли о ней. Убережёт ли она себя? Девять лет – это целая жизнь.
И вот настал день этапа Крутого. По кассации переводят куда-то в Москву. Собирает вещички, прощается со
Считается, если в рот жене давал, затем из одной посуды с ней ел, ты уже опустился ниже плинтуса. Автоматом здесь становится челом второго сорта. Ему выделяют отдельную посуду, его сторонятся. Прикрепляют к «алёнке». Он же полотёр, прачка. Становится не рукопожатым, и это навсегда. Ничего ему уже не светит. В хате нет дежурных. Порядочный арестант чувствует себя, как на курорте. За него делает то, кто дружен с «алёнкой».
