[left]На июнь было запланировано учение на Чёрном море. Но международная обстановка так накалилась, что у командующего ВМФ возникло сомнение: не лучше ли отказаться от учений? Поскольку проводить его предполагалось совместно с войсками Одесского военного округа, запросили мнение Генштаба. Оттуда не сообщили ничего, что дало бы основание изменить общий план. В целях предосторожности в штабе ВМФ дали флоту указание держать оружие в полной готовности. Руководить учением выехал начальник Главного морского штаба адмирал И.С.Исаков. Перед отъездом с ним договорились, что главком Кузнецов немедленно поставит его в известность, если обстановка примет чрезвычайных характер. Он на месте должен был дать указание командующему применять в случае необходимости оружие.
Выехала на Чёрное море и группа работников Главного управления политпропаганды во главе с бригадным комиссаром И.И.Азаровым. Он получил инструкцию говорить политработникам прямо: на случай нападения Германии приводится в готовность оружие.
Впоследствии Азаров рассказал Кузнецову, в каком сложном положении он оказался. Выступая перед личным составом крейсера "Красный Кавказ", он говорил о возможности конфликта с гитлеровской Германией и призывал людей быть бдительными. А через два дня на корабле приняли сообщение ТАСС от 14 июня, категорически отвергавшее слухи о возможности войны, объявлявшее их провокационными. К Азарову обратился командир "Красного кавказа" Гущин с просьбой снова выступить перед людьми и разъяснить, чему же верить.
Азаров решил от своей позиции не отступать. Он ответил командирам и матросам, что сообщение ТАСС носит дипломатический характер и направлено к тому, чтобы оттянуть столкновение, выиграть время для подготовки. А наше дело - военных людей - быть всегда начеку. Команда корабля отнеслась к его заявлению понимающе и сочувственно.
Это сообщение ТАСС от 14 июня звучит особенно нелогично теперь, когда мы знаем, как отреагировал на него Гитлер. 17 июня, то есть буквально через три дня, он отдал приказ начать осуществление плана "Барбаросса" на рассвете 22 июня 1941 года. Просматривая сводки с флотов, можно убедиться в повышенной активности немцев на море именно с этого рокового числа - 17 июня. Все мосты были уже сожжены. Неприятие чрезвычайных мер (возможно, вплоть до полной мобилизации) в эти последние тревожные дни было уже недопустимо. Но случилось именно так.
Что ни день, приходили новости, вызывающие всё большую настороженность. Ход событий, как всегда перед развязкой, решительно ускорился. В Главном морском штабе вели график, по которому ясно было видно, что немецкие суда всё реже заходят в наши порты. Кривая, круто падавшая к нулю, наводила на мысль о плане, составленном заранее и осуществляемом с типично немецкой пунктуальностью. Даже в Таллинском порту, где ещё совсем недавно было полно немецких "купцов", грузившихся очень нужным Германии сланцем, оставалось их всего два или три. Как стало известно тогда же, немецкий военно-морской атташе фон Баумбах обратился к своему начальству за разрешением выехать в командировку на родину. Всё это нельзя было считать случайным стечением обстоятельств.
Николай Герасимович Кузнецов пригласил к себе контр-адмирала Алафузова - он замещал уехавшего на Чёрное море адмирала Исакова. Не прервать ли учение в районе Одессы? Но одно соображение удержало их: флот, находящийся в море в полной фактической готовности, не будет застигнут событиями врасплох. Это было 16 или 17 июня. Уже полезли слухи о том, якобы Черчилль и Рузвельт прислали Сталину телеграмму, предупреждая его о готовящемся нападении немцев.
Вот как рассказывает про те роковые дни сам командующий ВМФ Кузнецов: "Я видел Сталина 13 или 14 июня, это была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Чёрном море, о том, что немцы физически прекратили поставки для крейсера "Лютцов". Никаких вопросов о готовности флотов с его стороны не последовало. Очень хотелось доложить ещё о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, выяснить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии, но мне показалось, что моё дальнейшее присутствие явно нежелательно.
Для меня бесспорно одно: И.В.Сталин не только не исключил возможности войны с Германий, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной. Договор 1939 года он рассматривал лишь как отсрочку, но отсрочка оказалась значительно короче, чем он ожидал.
У него, конечно, было достаточно оснований считать, что Англия и Америка стремятся столкнуть нас с Германией лбами. Такая политика западных держав не являлась секретом, и на этой почве у Сталина росло недоверие и неприязнь к ним. Все сведения о действиях Гитлера, исходившие от англичан и американцев, он брал под сомнение или даже просто отбрасывал. Так относился он не только к сообщениям из случайных источников, но и к донесениям наших официальных представителей, находившихся в этих странах, к заявлениям государственных деятелей Англии и Америки.
"Если англичане заинтересованы в том, чтобы мы воевали с Германией, значит, всё, что говорится о возможности близкой войны, сфабриковано ими", - таким был ход рассуждений Сталина.
Он, конечно, понимал, что отрезвить агрессора можно только готовностью дать ему достойный ответ - ударом на удар. Агрессор поднимает кулак, значит, надо показать ему такой же кулак". (Цитата Н.Г.Кузнецова из его книги воспоминаний "Большой ценой", Москва, 1987 год).
Кулаком Гитлера были дивизии, сосредоточенные на нашей границе. Значит, нашим кулаком могли стать советские дивизии, но совершенно не достаточно только иметь дивизии, танки, самолёты, корабли. Необходима их высокая боевая готовность, полная готовность всего военного организма, всего народа, всей страны.
Убедившись в том, что его расчёты на более позднюю войну оказались ошибочными, что наши Вооружённые Силы и страна в целом к войне в ближайшие месяцы подготовлены недостаточно, И.В.Сталин старался сделать всё возможное, что, по его мнению, могло оттянуть конфликт, и вести дело так, чтобы не дать Гитлеру никакого повода к нападению, чтобы не спровоцировать войну.
В те напряжённые дни заместитель начальника Генштаба Ватутин внимательно читал оперативные сводки с флотов и докладывал их своему начальству. Он обещал немедленно известить Главный штаб ВМФ, если положение станет критическим. Но там решили больше не ждать указаний, начали действовать сами. Балтийский флот 19 июня был переведён на оперативную готовность №2. Это в какой-то мере оберегало его от всяких неожиданностей. На Северном флоте было спокойнее, чем на Балтийском, но и его перевели на ту же готовность.
18 июня из района учений в Севастополь вернулся Черноморский флот и получил приказ остаться в готовности №2. Большая часть матросов и командиров кораблей так и не сошла на берег. Многие из них потом ещё долгие месяцы не видели своих близких.
За последний предвоенный год командование флотом не раз в учебных целях переводило соединения или целые флоты на повышенную готовность. Теперь повышение готовности имело иной характер - оно было вызвано фактической обстановкой, и люди на флотах это поняли.
А что же происходило в последний мирный день на сухопутных рубежах вблизи того места, откуда и начнётся вторжение, кто первыми примет на себя удар врага? Итак самый западный рубеж, 4 армия, Брестское направление.
А там в штабе армии подводили неутешительные итоги дня. Командование 45-й стрелковой дивизии докладывало, что они зафиксировали ряд новых фактов, свидетельствовавших о выдвижении немецких войск к границе. Подытожив результаты своих наблюдений, начштаба и командарм решили доложить о них командующему округом. Коробков стал вызывать Павлова к телефону, а штабисты разошлись по своим комнатам. Уходя, Шлыков член Военного совета, сказал командарму Коробкову, что он и начальник отдела политической пропаганды едут сейчас в Брест и, очевидно, заночуют там.
- При такой тревожной обстановке уезжать вам обоим не следовало бы, - нетвёрдо возразил Коробков.
- Завтра утром всё равно надо ехать туда на учения, - ответил Шлыков. - Да и едем мы не в тыл, а ближе к границе...
Вечер 21 июня был для бойцов и командиров 4-й армии обычным субботним вечером: люди отдыхали, смотрели спектакли, кинофильмы, выступления коллективов художественной самодеятельности. А тем временем в другой 4-й армии - по ту сторону Буга - им готовили гибель. Начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Блументритт позже с непревзойдённым цинизмом писал:
"Как мы предполагали, к вечеру 21 июня русские должны были понять, что происходит, но на другом берегу Буга, перед фронтом 4-й армии и 2-й танковой группы, то есть между Брестом и Ломжей, всё было тихо. Пограничная охрана русских вела себя как обычно. Вскоре после полуночи международный поезд Москва - Берлин беспрепятственно проследовал через Брест..."
С не меньшим удовольствием вспоминает о 21 июня 1941 года и генерал Гудериан, стремящийся в своих мемуарах изобразить себя этаким рыцарем без страха и упрёка, противником варварских приёмов войны.
"Тщательное наблюдение 21 июня за русскими, - пишет он, - убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе Брестской крепости, который просматривался с наблюдательного пункта, под звуки оркестра производился развод караулов. Береговые укрепления вдоль реки Буг не были заняты русскими войсками..."
Гудериан явно не понимает, что здесь он выглядит как главарь банды, нетерпеливо ожидающий наступления ночи, чтобы напасть на ничего не подозревающую жертву...
После 19 часов генерал Пуганов сообщил начштаба Сандалову, что за рекой Мухавец, южнее Бреста, в деревне Пугачёво загорелся ближайший к границе дом, стоявший на возвышенности. И как бы в ответ на это пламя пожара осветило одно из селений за Бугом.
Сандалов доложил об этом командующему армией, но никто из них не угадал тогда, что это значит. А ведь это был сигнал засланным на нашу территорию диверсантам - призыв к действию и подтверждение о том, что вторжение состоится в назначенное время.
В 20 часов вечера начштаба и командующий со своими семьями пошли смотреть оперетту "Цыганский барон". Однако тревожная озабоченность и какое-то гнетущее чувство мешали полностью насладиться чудесной музыкой этой популярной оперетты. Особенно нервничал командующий армией. Его занимало отнюдь не развитие сюжета "Цыганского барона". То и дело он поворачивался к Сандалову и шёпотом спрашивал:
- А не пойти ли нам в штаб?
Оперетту они так и не досмотрели. Около 23 часов их вызвал к телефону начальник штаба округа. Однако особых распоряжений он не дал. О том же, что нужно быть наготове, они и сами знали. Командующий ограничился тем, что вызвал в штаб ответственных работников армейского управления.
(Использованные материалы:
Л.М.Сандалов -
