Помнить всего этого сам я, конечно же, не могу, ибо события, здесь описанные, случились в первый год моего младенчества, но мама впоследствии несколько раз рассказывала мне эту историю, всякий раз наполняя её всё новыми и новыми деталями, столь яркими, что сегодня мне кажется, будто был и я был активным участником того, что тогда происходило.
Итак, родители мои – геологи, а потому, окончивши каждый свой университет, находившийся один от другого в разных концах страны, отправились они честно отрабатывать дипломы, согласно тогдашним традиции и закону, ровно на три года туда, куда Родина пошлёт. А послала она их на высокогорный рудник, где не встретиться они просто не могли, так как проживало на том руднике всего шестьсот человек.
Встретились, значит. Влюбились. И поженились в скором времени. Администрация рудника, как и положено было, выделила им роскошные девятиметровые хоромы в общежитии для семейных, которые матушка моя тут же украсила вышитыми шторами, шторочками и салфетками собственного, между прочим, изготовления, а мужа молодого с работы, хоть и сама работала, встречала различными вкусностями, которые готовить научила её ещё в самой первой юности матушка, моя, стало быть, бабушка.
Прямо напротив, через коридор, от моих будущих (всё неотвратимее) родителей проживало семейство Прыщёвых, главу которого звали Илларион Гаврилович, а супругу его, совсем даже наоборот Нинель Аркадьевна. Вопреки своим вычурным именам оба они напоминали ту самую репку, которую дед, бабка, внучка и все остальные тянули из грядки. Ну, в смысле, две репки: оба такие крепенькие, цепко державшиеся за землю, на которой строили они своё незамысловатое, но основательное счастье.
В комнате их (Прыщёв добился, чтобы – двенадцатиметровой!) стояла капитальная кровать на четырёх крепких пеньках, которые сам глава семейства извлёк из обильного леса вокруг посёлка. Извлёк, стало быть, покрыл тщательно оструганными досками, а поверх досок ватным жёниным матрасом, доставшемся той в приданое от матери. Изголовье же супружеского ложа изготовил он из спёртой им где-то крепкой шахтной заглушки, которую ошкурил скрупулёзно, до абсолютной гладкости, наждачной бумагой, а сверху ещё и лаком помазал. Красивенько получилось. Так они оба думали.
Было в комнате ещё несколько предметов, но и они существовали столь основательно, будто все (хором!) кричали: «Мы тоже – Прыщёвы!»
Прыщёв был учётчиком в забое, а его Нинель - Нинкой, которая появлялась всё время вне комнаты с тазом, упёртым в бедро и поддержанным с другой стороны могучей прыщёвской рукою. В тазу были либо мокрое бельё, которое Прыщёва хотела сделать сухим на улице, либо запчасти для холодца (свиные ноги - чуть не сказал – руки - и головы, что в зимнюю пору в изобилии хранились в авоське за окном прыщёвских апартаментов, откуда глядели погасшим на веки взглядом на тех, кто шёл на шахты или возвращался домой после трудовых подвигов. Где хранились эти сокровища летом, никто не ведал.
Да что же это я всё про Прыщёвых да про Прыщёвых! У нас ведь своя семья была, которая в положенное время явила и меня миру. Радостный до неприличия папа хотел назвать сына Эдуардом, как царствовавшего тогда английского короля (причём здесь, в осетинских горах, был английский король, непонятно), а мама – Вениамином. После долгих и жарких споров сошлись на том, что наследника всего движимого и недвижимого их имущества станут величать Иваном.
Через месяц после моего рождения папа принёс с работы в кармане белку. Не белку, конечно, а совсем ещё бельчонка, слепого и голого, удивительно напоминавшего крохотную крыску. Маме он объяснил, что возле входа в шахту валили деревья, на одном из которых и оказалось беличье гайно (так зовутся пышные гнёзда этих зверей, если они не располагаются в дуплах), в котором и лежал этот… ну, одним словом, - это… вот… значит. Моя сердобольная мама кинулась кормить зверёныша, но тот был настолько мал, что в его крохотный ротик не помещала даже соска, которой я пользовался. Тогда мама взяла хвостик пипетки, ибо был он нежнее и тоньше соски, проколола в нём дырочку и так стала выращивать ещё одного ребёнка в семье.
Рос он быстрее, чем я, и уже через полгода по полу, стенам и потолку нашей комнаты скакала очень милая зверушка огненного цвета. С полом питомца родители мои так определиться и не смогли, а потому назвали его нейтральным именем «Белюся», и мама говорила: «Белюся у нас такая умненькая», а папа подтверждал: «Он у нас парень с головой».
Вскоре Белюся изгрыз все деревяшки, ручки и провода в доме, а из маминых ниток мулине, которые хранились в коробке на вешалке (были такие пучочки разноцветных сокровищ для вышивания) свил себе уютное и тёплое гайно, даже не подозревая, что оно так называется. Мама кормила Белюсю и ухаживала за ним, но папу он обожал: под вечер сидел на подоконнике и рассматривал заоконную жизнь, ожидая отца с работы. Когда тот приходил, Белюся рыжей молнией взлетал ему на плечо и, заглянув в лицо, аккуратно начинал сосать мочку уха своего обожаемого. Семейному счастью в этот момент предела не было. Меня он воспринимал, мама говорила, как… милое домашнее животное, периодически оравшее и писавшееся у себя в колыбельке.
Соседям нашим Прыщёвым Белюся тоже нравился, и сам Илларион Гаврилович частенько говорил маме: «Слыш, Иванывын! Отдай ты нам своего хорька. Из него отличный воротник на зимнее пальто моей Нинке выйдет. Я бы и сам в лесу белку добыть мог, но ваша уж больно хороша: рыжая, аж в красноту! Да ты не сомневайся, я тебе за неё банку трёхлитровую огурцов дам (Нинка у меня отлично их солит)…» И, помолчав, решался на расточительство: «Ну и литр варенья земляничного! Сами в горах весной собирали!!.»
Сейчас я думаю, а сколько бы огурцов, интересно, Прыщёв дал за меня, если бы в том была нужда…
… Всё когда-то кончается, закончились и три года отработки дипломов моими родителями, и папа вознамерился отвезти маму «к иным берегам», в «жаркие страны», в Казахстан, где жили его родители.
Добираться было почти неделю, а потому о том, чтобы взять с собой и Белюсю, речи быть не могло. Накануне отъезда мама вынесла его в лес, который начинался сразу за нашим общежитием. Достала из коробки и посадила на дерево. Рыжая молния, «аж в красноту» метнулась вверх по дереву. Тут же раздался выстрел, и оранжевый комочек мигом упал на землю. Мама обернулась. За спиной у неё стоял Прыщёв, дуло его ружья ещё дымилось.
«А чё, не пропадать же добру… И память о вас у нас с Нинкой останется…»
13.02.2025
|
