Произведение «Отношение населения к Отречению в 1917 году» автора M.А.

Устоявшееся представление о революционных событиях, что отречение Императора было встречено всеобщим одобрением. В действительности, для большинства населения страны это явилось полной неожиданностью. Так же как запасные батальоны нельзя приравнивать к полноценным строевым частям, толпы на улицах Петрограда не могут служить показателем преобладающего в обществе отношения. Ибо за время войны город значительно прирос за счёт беженцев. По оценке жандармского генерала Глобачёва: «население Петрограда, насчитывавшее до войны едва один миллион, выросло к концу 1916 г. до трёх миллионов». Даже далёкий от политики писатель Михаил Кузмин отмечал изменения в составе населения: «Какой-то всё неизвестный народ. Беженцы, вероятно. И весь этот народ настойчиво накладывает какой-то свой отпечаток — покуда не разберёшь, хороший или дурной, но во всяком случае чужой». В основной своей массе, то были беженцы из западных и прибалтийских губерний, враждебно относящиеся ко всему русскому. Вдобавок, люди, потерявшие из-за войны кров и постоянную работу, изначально представляли из себя взрывоопасную почву. Как вспоминал капитан Галай: «Появилось с 15-го года, когда Царство Польское было оставлено нашими войсками, довольно большое количество беженцев. Они были активными носителями политической мысли, мысли весьма радикальной — левой».
Если обращаться к свидетельствам очевидцев, можно удостоверить, что по стране, в целом, не было ликования.
Его не было в строевых частях, пребывавших на фронте. Большая часть кадрового офицерства была ошарашена этим известием.
Генерал Лукомский: «Государь сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны заставили Его решиться отречься от Престола... Затем, пожелав всем всего лучшего, Государь стал всех обходить... Некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошёл истерический припадок. Несколько человек, во весь рост, рухнули в обморок».
Генерал Тихменев: «Судорожные всхлипывания и вскрики не прекращались. Офицеры Георгиевского батальона — люди по большей части несколько раз раненые — не выдержали: двое из них упали в обморок».
Генерал Нечволодов: «Все командиры взводов собрались на богослужение в штабе. То, что я им рассказал о последних событиях, произвело на них сильное впечатление. Поначалу они были подавлены и молчали. Но затем последовал взрыв возмущения».
Полковник Гоштовт: «На совещании, отражая настроения офицерского состава, было решено всеподданейше напомнить Государю Императору, что он располагает ещё верной и дисциплинированной воинской силой, в лице гвардейской конницы».
Офицер Дикой дивизии М. Садиков: «Я и мои соотечественники плакали этому событию. Я, мои друзья и знакомые очень враждебно смотрели на Временное правительство».
Один из князей Трубецких: «Отказ от монархического принципа вообще произвёл на армию ошеломляющее впечатление: основной стержень был вынут из русской государственной жизни».

У солдатской массы строевых частей отношение к Отречению было схожим.
Великий Князь Кирилл Владимирович (которого обвиняли в непосредственном участии в революции): «Так же как у закалённых бойцов на фронте, у моих матросов на глазах появились слёзы, когда они услышали об отречении Государя».
Генерал Деникин (известный своим критичным отношением к власти): «Тихое сосредоточенное молчание... Местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат текли слёзы».
Генерал Молчанов: «После отречения все сочувствовали Государю и никто Его не обвинял».
Штабс-капитан Эссен: «Это нас страшно поразило всех. Особенно офицеров. Солдаты были огорошены, расспрашивали нас. А мы сами объяснить ничего не могли».
Корнет Арсеньев: «Отречение Государя потрясло всех; того «энтузиазма», с которым всё население, по утверждению творцов революции, «встретило её», не было, была общая растерянность».
Генерал Гурко: «В одном из гвардейских пехотных полков люди отказались спарывать со своих погон вензеля Николая II».
Генерал Шкуро: «Все хотели спешить на выручку пленного, как нам казалось, Государя».
Штабс-капитан Гиацинтов: «Не только мы, но и солдаты наши в то время не могли себе представить Россию республикой. Солдаты молча выслушали оба манифеста. Никто из них никаких восторгов не выражал».
Генерал Шиллинг: «Когда я сообщил моим измайловцам печальную новость об отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка... Весь полк как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением. Вот яркая картина того настроения, которое царило во всех строевых частях. Я подчёркиваю — в строевых частях на фронте, так как то, что творилось в тылу не может служить доказательством, что армия была революционно настроена».
Полковник Ходнев: «Солдатский совет, состоящий из 230 чел., представителей от всех частей гарнизона Петрограда и его окрестностей, высказался на тайном голосовании: за монархию 210 голосов, за республику 20. А через две недели после соответствующей обработки результат был иной».
Баронесса Таубе (Аничкова): «Солдат жаловался: «При Царе куда лучше было — порядку больше».
Вольноопределяющийся, интеллигент Милицын: «Имя Керенского слишком ненавистно. Странно, ему в особенности ставят в вину, что он спит на царской кровати. Хотя русский солдат и стал товарищем и гражданином республики, но в тайниках души у него ещё сохранилось испуганное обаяние некоторых предметов и символов».

С такими же чувствами встречали известие простые люди, жившие вне Петрограда.
Милюков (зачинщик переворота и принципиальный противник монархии): «Масса населения, не участвуюшая в митингах и съездах, настроена монархически».
Соратник Милюкова Маклаков несмотря на мнение, что «монархия была дискредитирована», в то же время оговаривался, что она же «была ещё громадной силой, и материальной, и моральной».
Тот же Кирилл Владимирович вспоминал: «Надо сказать, что простонародье и мятежные солдаты столицы не были особенно враждебно настроены к Государю... Они не понимали многого, о чём сами же кричали на улицах и что слышали от агентов революции, а лишь подхватывали лозунги и повторяли их как попугаи. Народ, как таковой, оставался верен Государю».
Великий Князь Георгий Михайлович: «Очень вероятно, будет введена республика, несмотря на то, что большинство этого не желает, но меньшинство уже терроризировало благомыслящую часть, и она молчит и прячется».
Флигель-адъютант Мордвинов (о Пскове): «Масса народа высыпала на платформу, с любопытством рассматривая императорский поезд. Несмотря на то, что толпа знала, что находится вблизи Царя, она держала себя отнюдь не вызывающе, а с обычным почтительным вниманием. «Всеобщей ненависти к династии» тут не было и помина».
Генерал Тихменев: «Государь ездил в закрытом автомобиле. Многие не успевали узнать его. Из тех, которые узнавали, некоторые — военные и штатские — приветствовали его. Были и такие, которые становились на колени и кланялись. Много нужно было иметь в то время душевного благородства и мужества, чтобы сделать такой поклон. Однако такие люди нашлись».
Вырубова: «Когда Государь с Государыней Марией Фёдоровной уезжал из Могилёва, взорам Его представилась поразительная картина: народ стоял на коленях на всём протяжении от дворца до вокзала. Группа институток прорвала кордон и окружила Царя, прося Его дать им последнюю памятку».
Конвоец Рогожин: «Перед отбытием в Царское Село очень много жителей Могилёва прибыло на станцию. Все были глубоко взволнованы. Это волнение среди собравшегося народа было особенно велико, когда к окну вагона подошли Государь и Государыня и поклонились народу. Все сразу же сняли шапки и фуражки, многие женщины плакали и крестили Государя и Государыню».
Швейцарец П. Жильяр: «В подавляющем большинстве жители Тобольска были глубоко преданы Царской Семье, и наши охранники должны были принимать решительные меры против людей, останавливающихся под окнами нашего дома, снимавших шапки и крестившихся, проходя мимо него».
Социалист Питирим Сорокин ссылку Царской Семьи называл «событием, которое глубоко потрясло всех нормальных русских людей».