Эпизод 3
Между светом и тьмой
Когда начался их путь?.. Куда ведёт он?.. Сколько времени прошло в пути?.. Почему-то Аманде пришлось это вспоминать, - да из воспоминаний её совсем другая история складывалась. И продолжилась она тем, что приехала Аманда в село родное – мать повидать.
- Не задержусь я, - говорит она друзьям своим. – Скоро вернусь. Не торопитесь, меня ждите…
- Я пойду с тобой, - Крэгволот ей отвечает.
- Нет, не ходи. Будем только внимание лишнее привлекать. Есть в селе те, кто по-своему поймёт это. Ещё что нехорошее затеют. А меня одну не приметят. Я сама, я быстро… Только к матери зайду, справлюсь про здоровье её, расскажу ей про нас - вот ведь обрадуется! Хочу, чтобы знала она, что со мной всё хорошо, что не только жива я и здорова, но и счастье своё нашла.
- Тогда будем ждать тебя прямо здесь. Поспеши – в таком то месте не можно долго ждать. Коль скоро не воротишься, так и знай, пойду за тобой! - Крэгволот ей говорит.
Идёт Аманда по селу, осторожно так идёт – чтоб в болото не ступить, которое и тут повсюду. Один, два дома проходит, а из третьего женщина, завидев её, выбегает. Она эту женщину хорошо знает. Аксиньей её звать. Худющая, как скелет, роста малого, но злющая, что собака. Вот и сейчас вид у неё свирепый. От двери к калитке по грязище несётся, чуть не поскальзываясь. «Смешно будет, коли упадёт, - думает Аманда, - но страшно, коли добежит…». Добегает. Костистые её пальцы в штакетник впиваются. И как заорёт на Аманду, слепыми от ярости глазами глядя:
- Как посмела ты вернуться, окаянная!!! За кем ещё ты пришла?! Моего сына тебе мало?!
- Мать свою повидать хочу, - чуть не в слезах отвечает ей Аманда и отступает подальше от забора. – Сына вашего я почти и не знала и, что с ним, не знаю.
- Как же, не знаешь… Всегда ты такой невинной прикидывалась! Ведь это он из-за тебя плохо видеть стал! Сперва голову из-за тебя потерял – от рук тогда совсем отбился! Чем ты ответила ему, окаянная?! Мало того, что отвергла его, так ещё и проклятье вслед послала! Чтоб это у тебя глаза видеть перестали, ведьма ты проклятущая!!!
- Верно, из-за чего другого приключилося…
Как будто насторожилась Аксинья, о чём-то подумала, да едва заметить это можно было.
- Ты на что, злодейка, намекнуть пытаешься?!
- Я только сказала вашему сыну…
- Что ты сказала моему сыну?! Что ты ему сказала?!
С этими воплями выходит со двора Аксинья, и на Аманду готова броситься. Заливаясь слезами, Аманда ей отвечает:
- Что не люблю его! Я больше ничего ему не сказала! Только то, что не люблю его!
Но вновь – как заорёт Аксинья:
- Я с петли его сняла!!!
И как прыгнет на неё! Успевает Аманда увернуться, только руку разъярённая женщина ей расцарапывает.
Промахнувшись, падает Аксинья в грязь, а после на колени встаёт и, раскачиваясь из стороны в сторону, проклятия извергает.
- Мне очень жаль, что с сыном вашим так получилось!.. Мне, правда, правда, очень жаль!
Но не слышит уже её Аксинья. И чувство щемящее гонит Аманду прочь.
Далеко не успела от дома Аксиньи отойти, как другая односельчанка – баба Ираида – навстречу ей выходит, в одной руке топор держа, - явно дорогу ей преградить намеревается. Впрочем, топор, может, и ни к чему ей был – перед тем, как Аманду увидела, она им голову петушку отсекла, да так с ним и вышла.
- Мужика моего со свету сжила… - молвит, глядя на Аманду взглядом диким, нечеловеческим. Орать, как Аксинья, Ираида не собирается – нет потребности в том у этой сколь тучной, столь и властной женщины: привыкла она, что все с полуслова её слышат и слушают. От её взгляда и холодного тона у Аманды мурашки по телу побежали. Понимает Аманда: что ни скажи ей в ответ, всё в пустоту; что с одной только целью встала она посреди дороги – расправу над ней чинить.
- Мужу вашему ничего я не делала. Только убежала от него, когда он на меня напал, - в отчаянии, смахивая с лица слёзы, пытается всё же донести до неё Аманда.
- Одурманила его сперва, а опосля не покорилася. Голову вместо того ему кочергой расшибла. Он того дня напился и в колодец улетел – не иначе тобою проклятый.
- Мне жаль, очень жаль, правда! Не проклинала я – ни его, ни кого другого! – навзрыд говорит Аманда и стороной Ираиду обходит. Та, видя её маневр, на удивление, ведёт себя спокойно, нападать не собирается. Говорит только ей:
- Будешь ежели когда радость испытывать, подумай: мужик мой в колодце лежит, тебя, ведьму, поминает лихом.
А когда уже Аманда отдаляется, добавляет:
- Ожерелье мне своё отдай! Красивое оно больно! Отдашь – может, и не засеку.
Муж мой из колодца пущай тебя проклинает, а я ожерелье твоё носить буду!
Ускоряет Аманда шаг, бежит уже от Ираиды – в то время как та, отчего-то собою довольная, смотрит ей вслед, губами чмокая.
Бежит Аманда – и со всех сторон, вдруг, начинают брехать на неё собаки. Бежит – от их лая сама не своя, - и видит: мужик по имени Игнатий на пороге дома сидит, будто бы в тяжкую думу погружённый. Она хорошо его знает: часто за молоком к нему хаживала. Добрый такой, приветливый старик, словом, дедка Игнатий – как обращалась она к нему, когда ещё ребёнком была, – только что на судьбу жалиться любил: как ни придёт к нему Аманда, он обязательно про горькую долю ей расскажет. Вот и решила она поздороваться с ним. Захотелось ей кому-то слово доброе сказать и в ответ слово доброе услыхать.
На голос её Игнатий тут же отреагировал. Но вместо знакомого лица увидала Аманда, к своему ужасу, уставившуюся на неё пёсью морду. «Так вот откуда столько собак: это люди в них превращаются», - промелькнула у неё страшная мысль. И тотчас попятилась она от приближающегося к ней сперва на двух ногах, а потом на четырёх лапах Игнатия. Добрый, приветливый старик, впрочем, и будучи псом вёл себя тихо, разве что взгляд его, только что жалостливый, отчего-то озорным стал. Подойдя к забору, Игнатий, вероятно, пересилил себя и вновь встал на две ноги, и даже пёсья морда его обрела сходство с человеческим лицом. «Может, померещилось, - засомневалась в себе Аманда, - может, и вправду, со мной что не так?..»
- Входи, Амандушка, дитятко моё. Ждал тебя оченно! Коровушку подоил, молочка тебе приготовил, - говорит.
Но не смогла убедить себя Аманда. И озорной блеск в глазах Игнатия, и медоточивая речь его отталкивали её.
- Что не так-то, деточка моя? Неужто не зайдёшь к старику? Неужто не возьмёшь молочка? – чуть не умоляет её Игнатий, и взгляд его уж не спокоен, уж – чует Аманда – в смятении мужик, и неизвестно, чего дальше от него ждать.
И тут слышит она внутри себя голос: «Уходить тебе надобно, Аманда! Родное село твоё – скотный двор, как есть! Одни только овцы тут да собаки, свиней ожидающие, чтобы те, придя, стали одаривать их и управлять ими». И впрямь… видит Аманда в других дворах людей, на четвереньках стоящих и овечьей шерстью обрастающих, - и не то мирно щиплют они травку, как овцам и подобает, не то зазря головами в землю тычут, будучи людьми всё ж таки. От этого зрелища бросает её в дрожь. «И ты всегда с ними жила, и прежде страшно тебе не было только потому, что не видела ты их истинных лиц! Эти люди недостойны земли, на которой живут! Я жду тебя, Аманда! Жду тебя на краю леса…». «Кто ты?» – спрашивает Аманда у голоса, который на голос её возлюбленного похож, да только злые ноты в себе содержит. Но не отвечает он ей.
Идёт Аманда дальше, чувствуя, будто меж двух огней находится. Почему же, когда Крэгволот предложил ей вместе пойти, она отказалась?! С ним ей не было бы так страшно! Но ничего, родной дом уже близко, справится она… Идёт Аманда, и слышит, и чувствует: народ собирается, за ней следует. Бабы, обладающие властью над своими мужиками, выходя со двора, наказывают тем вести себя смирно. В других домах наоборот – наказ дают, уходя, мужики. И овцы дворов своих не покидают – потому как их дело малое. Оборачивается Аманда и видит: уж с два десятка сельчан набралось… Впереди всех баба Ираида, с топором в руке да с ухмылкой на лице, – уста её шевелятся – своё повторяет: «Ожерелье мне отдай! Красивое больно! Отдашь, может, и не засеку, а не отдашь – с мёртвой сниму!» Рядом с Ираидой – Аксинья: с верёвкой на шее идёт и сына своего молчаливого на этой же верёвке за собой тянет. Даже дедка Игнатий в их числе оказался – оно, впрочем, и понятно: стар он да одинок, ничем то жизнь его не балует, а тут зрелище такое, действо, можно сказать, для всего села судьбоносное. Глядит она в глаза Игнатию, а тот виноватый взгляд от неё отводит. «Как же ошибалась я в тебе, дедушка! Во всех вас ошибалась!» И, в отчаянии произнеся это про себя, слышит Аманда вновь голос незнакомый: «Пока не поздно, беги! Даже домой не заходи! Времени всё меньше, Аманда. Жду тебя на краю леса…». Глядит она туда, где кто-то её ждёт, и что же… видит то, что даже представить себе трудно, что в самых тревожных снах не пригрезится. Видит чудище огромное, над лесом возвышающееся, – несуразную громаду из кожи да мяса, - чудище, как сажа, чёрное, с множеством глаз – печей раскалённых. И не идёт – ползёт оно, землю бороздя. Но вот останавливается, пасть свою разверзает: жерлу вулкана подобна она, и лава из неё вытекает дымящая. Струятся по земле-матушке ручьи огненные – затем струятся, чтобы не дать болоту топкому её поглотить. Кажется, будто огонь против воды восстал, в коей тонут сердца и умы людские. Да тем едва ль спасёт он землю – только погибель её ускорит.
Добегает Аманда до дома родного, но и тут сразу чует неладное. Слишком тихо во дворе, ни одной живой души будто в нём нет. Ладно, Митрофан – где угодно может быть этот старый бродяга, но и Дружок её не встречает, и курочек не видно, не слышно…
В который уж раз холод по телу Аманды проходит.
- Где ты, Митроша, бродяжка мой? – зовёт она, а у самой уже ноги подкашиваются, будто знает, что не дозовётся. – Где ты, Дружочек, пёсик мой милый?.. Куда-то вы, квохтушки мои, подевалися?..
И не верит Аманда, когда замечает в траве ошейник с куском мяса, что это всё, что от Дружка её осталось; не верит, когда взгляд её натыкается на перья и кровавое месиво, виднеющиеся через приоткрытую дверь курятника; не верит, когда проходит мимо прибитой к порогу кошачьей головы с торчащим из неё хвостом. Точно пьяная входит в дом, мать свою зовёт. Но и от матери отклика нет. Лежит она тихонечко на кровати, простынёю накрыта. а на простыне пятно красное – ещё свежее, ещё мокрое.
Чтоб не упасть, Аманда за проём дверной хватается. И тут ей всякое мерещиться начинает. Слышит, будто ноги чьи-то тяжёлые по полу топают, будто голоса – грубые, мужицкие – меж собой о чём-то недобром договариваются; а вскоре и лица видит – страшные, бандитские – к ней приблизились, на неё смотрят и ухмыляются.
- Что, красавица, вот и встретилися мы с тобою сызнова! Помнишь нас? Ну да где уж тебе нас помнить… зато мы тебя и твоих друзей надолго запомнили… – говорит ей высокорослый бородатый, с лицом гладким, ухмылкой тонкой, взглядом холодным.
- Ну да где уж ей нас помнить… - повторяет другой, ростом пониже, с лицом перекошенным, глазами в вине утонувшими. – Это нам её не забыть…
- Пока тебя не было,
