«Быть такими же, как они, мы не можем.
А раз не можем, конец нам»
И. А. Бунин
Произошёл последний разгром. Белые покидали Россию. У пунктов записи на эвакуацию собирались очереди. Люди боялись остаться, боялись не успеть. Каждый хотел уехать самым первым, ранее остальных. Гражданские костюмы чередовались с военными мундирами. Хотя фронтовиков среди них видно не было. Их должны были грузить в последнюю очередь. Война ещё продолжалась, белые части отступали, но сопротивляясь, давая возможность другим спастись.
Зинаида Николаевна Болотова получила три пропуска на пароход. На себя и на своих малолетних детей. В двадцать восемь лет она уже была вдова. Её мужа зарубили в восемнадцатом «червонные» казаки. Вместе с детьми, которых некому и негде было оставить, женщина отстояла перед комендатурой несколько часов. Не проронив ни слова, выслушала бесчисленные стенания и жалобы отъезжающих. Дети смиренно выдержали длительное ожидание. Они сохраняли спокойствие и даже равнодушие, не свойственные своему возрасту. Не шалили, не капризничали. За время войны дети отучились играть. Говорили о политике, о Царе, спрашивали за что Его убили и почему никто не спас Его. Десятилетний Толя собирался в армию. Хотел быть офицером как папа. Восьмилетняя Леночка мечтала стать сестрой милосердия и непременно «туда, где самые тяжёлые раненые». Дети были последним утешением для Зинаиды Николаевны, потерявшей мужа, лишённой будущего. У неё не было смены белья. От красных бежали налегке. Чтобы выжить, она распродала всё, кроме детской одежды. Гордость офицерской жены не позволяла ей обращаться за помощью — просить милостыню. Использовать имя мужа, она считала унижением его памяти. Только раз пришлось нарушить этот принцип. Когда столоначальник, представитель неистребимой породы чиновников начал юлить, советуя «зайти через денёк-два», потому что, дескать, сейчас грузятся учреждения и чины армии, Зинаида Николаевна, не выдержав, назвала имя своего мужа, полк, в котором он служил, и бой, в котором его убили. Это подействовало. Над первыми добровольцами, «походниками», витал ореол уважения. Чиновник смущённо поморгал и, скрепя сердцем, достал из стола пропуск — один из тех, что были отложены у него для «своих».
Зинаида Николаевна сдержанно поблагодарила и вышла с тяжёлым сердцем от потревоженной душевной раны. Своё «предательство» она оправдала безвыходностью. Ей, буржуйке и офицерше, невозможно было оставаться. С такими, как она, большевики расправлялись беспощадно. На улице её нагнал молодой казачок. Преградив путь, он снял папаху и поклонился. Спросил, не она ли будет женой есаула Болотова. За незнанием паренёк перепутал её настоящее семейное положение.
— Да, — с удивлением ответила Зинаида Николаевна. Она пригляделась, но не смогла вспомнить его. Полагала, что сама изменилась настолько, что и её теперь узнать было невозможно. Встретить кого-нибудь знакомого не рассчитывала и не хотела, считая всю прежнюю жизнь погибшей безвозвратно.
— Извините, — казак ещё раз поклонился, — вы, мабудь, не признали меня. Я во второй, вашего мужа, сотне был. Сам я Кагальницкой станицы, Чубатов Николай. Не помните? В 16-м ещё перед отправкой на фронт мы джигитовку большую устроили. Господа офицеры с жёнами были. И вы были. Я тогда на отвалке знатно шлёпнулся. Помните?
Она так и не вспомнила его. Все казаки были похожи друг на друга. Жилистые, кривоносые, загорелые усачи. Сложно было из всей их массы выхватить одно лицо и тем более запомнить его. Этот был такой же как и все прочие казаки, коих много служило под началом её мужа. Но, чтобы не обидеть, сказала, что припоминает.
— Муж то ваш сейчас...
— Его убили, — как не своим голосом с трудом выдавила Зинаида Николаевна.
— А-а... У меня тоже батяню и брательника... и двоюродного ещё... и дядю... Всех, почитай... Да-а... Ваш то тогда с добровольцами ушёл, а я со своими, в Задонье.
Немного помолчали.
— Так вот... — казак неуверенно вертел в руках папаху, — все уплывают, значит. У нас многие порешили остаться. И я тож. Партизанами в горы уходим. Попробуем, может, в Грузию прорвёмся. Или с зелёными вместе будем... Я это... думаю — конец нам всем. Вот... Помрём, — невинная, обречённая улыбка скользнула по его губам, — точно знаю, что помрём. А вы уезжаете, я и подумал... Может, обменяемся крестами. Вы же уедете и там, значит, покуда вы его носить будете, я жив буду. Я так думаю. Примета верная. Это точно так бывает. У меня то никого не осталось... Моих всех перебили, полстаницы, почитай. Больше то некого попросить.
Зинаида Николаевна ни слова не говоря, сняла свой золотой крестик. Казак снял свой простой серебряный, на шнурке. Она надела ему крестик на шею и перекрестила.
— Благослови вас Бог, — казак низко поклонился.
На вид ему было чуть более двадцати лет. А у него уже никого не было и будущее его стояло под вопросом. Для того, чтобы понять, что казакам долго не продержаться, совсем не требовалось знание военной науки. Шансов у них не было. В Грузию их бы и не пропустили. Союз с зелёными ненамного увеличивал их силы. Расказачивание, выкосившее с миллион казаков, было только первым этапом. Активная фаза Гражданской войны завершилась с эвакуацией белых войск, но истребление неугодных слоёв населения на этом не оканчивалось. В первую очередь искоренению подлежали казаки. Одни это понимали, другие надеялись ещё на что-то. Авось, пронесёт. Авось, кто-нибудь уцелеет.
Не успела, впавшая в глубокую задумчивость, Зинаида Николаевна дойти до конца улицы, как её опять нагнал всё тот же казак. Только он уже был не один. Неподалёку его дожидалась группа всадников.
— Я вот... Это детям насобирал, значит, — он выгреб из-за пазухи целую груду яблок. В дорожку ещё хлопцы вам скинулись. Он протянул кулёк с сухарями и две банки с мясными консервами. И вдобавок вручил ещё тёплую шаль, — А то больно худо вы одеты. Кто знает, как там то. Может, холодно, в дороге то будет.
Казак смотрел просто и по-доброму. Зинаида Николаевна судорожно пыталась вспомнить его. Но из темноты прошлого выплывали только лица офицеров, а из простых казаков в её памяти отпечатались лишь двое — мужнин денщик, погибший ещё на Мировой, и старый вахмистр, эффектно смотрящийся, с длинными седыми усами как у Тараса Бульбы и целой колодкой орденов. Стыдно было за это перед этим милым казаком. Она сердечно поблагодарила его. Парень расплылся в широкой улыбке, довольный, что хоть чем-то смог услужить.
— Всего вам хорошего... Там то. Храни вас Бог.
— Храни и вас, Господь.
Казак торопливо побежал к своим. Подняв облако пыли, эта маленькая группка устремилась в сторону близлежащих гор.
Зинаида Николаевна ещё долго глядела им вслед. Она так и не смогла вспомнить его. И это был последний человек на русской земле, помнящий и знавший её. В его лице она прощалась с Россией. Он уходил в неизвестность, возможно, на смерть. Однако и ей было не легче. На чужбине, враждебно встретившей русских людей. «Там» она вела ту же войну, что и оставшиеся здесь. С голодом, с нищетой, с бесправием. Хрупкая женщина занималась тяжёлой подённой работой. С эвакуацией проблемы не заканчивались. Жизнь в эмиграции была тяжела. Американцы, французы, англичане, румыны, недавние россияне: поляки, эстонцы, латыши прямо и нагло издевались над попавшими в беду людьми. Американцы полюбили забаву: поливали из шланга толпу русских, и тому, кто несмотря на бьющую в упор мощную струю воды, всё-таки добирался до них, давали работу. Весело. Французы обобрали эвакуирующихся в Галлиполи. Из тысяч тон конфискованного продовольствия русским беженцам уделили малую часть — словно бы сжалившись, в виде благотворительности. Английские «меценаты» прибывшим в Константинополь малолетним кадетам, поголодавшим в пути, бросали хлеб под ноги как милостыню. Но никто не притронулся к их поганому хлебу. Прибалты поместили освобождавших их край солдат в концлагеря, где большинство и умерло. Везде русских эмигрантов унижали, как только возможно. За их беду. За прежние величие и силу. За неизживаемое благородство. Эмиграция была следующим этапом крестной муки русского народа. Никто из уехавших не хотел жить ТАМ. Но вынуждены были. Как честные офицеры, как честные граждане, как христиане. Все они не могли умереть. Не только ради себя выживали. Но и в большей степени ради России. Уезжая, эмигранты спасали церковные и полковые реликвии, бесценные знамёна и штандарты, которые ни разу не бывали в руках у врага. Эмигранты спасли остатки России, сохранили память о её великом и святом прошлом. Они уберегли православную веру от проникновения в неё социалистической идеологии. Если бы белые не уехали, победа коммунизма была бы полной и никаких шансов на возрождение у России уже бы не было.
