Прошлое не отпускает – это не про меня. Оно меня никогда не смущало, не тяготило, что было, то прошло, и как бы чёрт с ним. Просто появились кое-какие вопросы. Неожиданно нарисовалось такое настоящее, которое слишком чуждо даже мне, давно утратившей способность чему-то удивляться. Контуры этого, должно быть, начали проявляться в этом самом прошлом, а мы этого как-то не заметили. Или это только я пропустила? Видать была слишком увлечена своей собственной жизнью в моменте.
Каждый пишет свою историю. Кто с оглядкой на других, кто, опираясь на чужих, кто сам без подсказки извне. Никогда не списывала у других. У меня списывали, выдавая за своё. Если списывала, то со своих шпаргалок. Подсказки искала в себе. Но вот наступил момент, когда подсказки закончились. Потому блуждаю в сумерках прошлого в поисках, сама не знаю, чего.
Но кое-кто облегчил мне задачу, снимая с меня вину, которой, по сути, и не было. Что было, то прошло, а что есть, уже есть. Надо начать писать другую историю – в моменте, прямо сейчас. Без шпаргалок, без оглядки, без утайки – свою собственную историю, где ты волен делать всё. Ты можешь начать лепить из себя героя. Из того, что есть, исходя из возможностей, в пределах данности. Тем более, реалии сузили горизонт возможностей, что даже малое может возвысить тебя в твоих глазах. На то и настоящее, что даёт возможность менять и меняться, а не рвать на себе волосы после. И начхать на то, что ты в глазах других скорее антигерой, чем герой их романа. Ты – автор собственной истории, ты же и герой этой истории. То есть ты – персонаж, но при желании и небольшом усердии можешь стать героем не в литературном смысле. Пусть говорят, что будущее украли, что его нет, или оно настолько ужасное, что не стоит о нём и думать. Пиши свою историю, сделай себя героем для себя самого, тем самым начиная рисовать контуры своего будущего.
Такое ощущение, что я опять заканчиваю восьмой класс, то есть, школу, а впереди целая жизнь. Когда была уверена, что всё будет зависеть только от меня самой. Как иначе могла думать юная атеистка советского времени в канун новой жизни? Тогда все были атеистами, но многие всё же верили в светлое коммунистическое будущее, контуры которого веяли тоской.
«Осень веет тоской,
Осень веет разлукой!».
Но у нас давно не осень. Хоть вселенской тоской веет порой я начну назло миру рисовать контуры. Обхватывая всё в моменте, но без возможности выразить словами. Слова-то есть, в уме. Вслух нельзя, а то вспугнёшь или тебя саму турнут.
А тогда в канун большой жизни мы с другом семьи наблюдали за редким в наших краях природным явлением – зарницей. Вдали небо горит, и лицо моё горит. Душно и чудно́. Мужчина тот в моём нынешнем возрасте разговорился. Про любовь к своей жене, про то, как это прекрасно на заре жизни. Обычно то, что говорят взрослые, пропускала мимо ушей, а этот монолог я запомнила. Давно на свете нет ни того мужчины, ни его любимой жены, ни их единственной дочери, а слова, запавшие в душу в моменте, когда зарево отражалось в наших глазах, до сих пор живы. В тот миг контуры моего будущего нарисовало само небо. Мы и представить себе не могли, что готовит будущее каждому из нас. Небо горело для всех, но сулило каждому своё. Мужчине не было дела до мира, он стал довольствоваться своим мирком. Мой отец не мог понять, почему его друга больше ничего не интересует, не радует, что говорить с ним уже не о чём. Мол, его мысли теперь только о своей семье, о хлебе насущном, о своих коровах. Вскоре друг его угас, за ним и его любимая жена, центр его вселенной. Больная дочь вовсе умерла страшной смертью. Нелюди не прошли мимо её беспомощности, детской нелепости, помогли уйти в мир иной раньше срока. Ушла уже женщиной, с надорванной душой. Никто «не заметил» в моменте ни факта надругательства над душевнобольной, ни её последующей смерти. Не знаю, через сколько дней, недель или месяцев её нашли. Помню её девочкой, обласканной, правильной, что моя мама всегда её ставила в пример. У мамы при всех несомненных плюсах был один существенный минус. Ей казалось, что я не с теми дружу. Она заставила меня сдружиться с одной, да та оказалась такой оторвой, что я рядом не стояла. Почему-то её не беспокоило, что я не с теми сплю… Мне много чего запрещали, а по факту мне можно было всё. Кстати, мама не раз говорила, что знает контур своего будущего, может, нашего совокупного будущего. Мол, сиротам дана такая привилегия. Но она отказывалась говорить, что именно она знает, что видит. Чтобы не вспугнуть или не напугать?
Я не сирота, знаки свыше не считываю, уже не поэт, не могу узреть, упреждая других. Небо пока не горит, скорее, сквозь тьму не пробивается свет. Раз контура нет, самое время начать самой рисовать сей контур. Молча. Могу только сказать, что заказала розовидную пеларгонию, о существовании которой узнала только сегодня. Мечтаю о пионовидной. Пусть будут, даже если это плачущие цветы. Поплачут, да перестанут.
