Музей Десяти Источников Глава 18 Соколов

Глава 18. Соколов

    Сквозь незаметно охватившую его дрёму, Илья Фёдорович Соколов почувствовал болезненное покалывание в левой руке. Погружённый в воспоминания, он не заметил, как заснул, сидя за кухонным столом, за чашкой нетронутого и давно уже остывшего чая. Голову он примостил на вытянутую вдоль стола левую руку, а правой рукой для удобства подпёр подбородок. Долгожданный покой на короткое время снизошёл на него, но, к немалой его досаде, оказался именно коротким. Странное дело: лёжа, как все нормальные люди, в постели, заснуть он не мог, верней, засыпал, но далеко не сразу, поначалу ворочаясь с боку на бок и безуспешно пытаясь избавиться от копошащихся в голове мыслей, отвязаться от образов и переживаний, неминуемо провоцирующих учащённое сердцебиение и награждающих противно ухмыляющейся и изнуряющей своей непобедимостью бессонницей. Зато сидя, например, у телевизора, он порой легко и быстро проваливался в сладкую дремоту, и тут его могли посетить даже какие-то яркие сновиденья, но это целительное состояние, как правило, продолжалось совсем недолго, всего каких-то несколько минут. С некоторых пор здоровый и продолжительный сон стал для Соколова настоящей благодатью. Благодатью, которую он всё чаще с трепетной надеждой испрашивал для себя у Бога, благодатью, которая изредка всё же ниспосылалась на него небесами и за которую он с искренним и умиляющим его душу смирением научился благодарить Творца. "Вот оно, значит, как", - Размышлял сам с собою Илья, - "Выходит, что надо прожить какое-то количество лет, подобраться к определённому (кем определённому и обозначенному?) рубежу, миновать какую-то веху, чтобы однажды незаметно для себя подойти к осознанию истинного смысла тысячи раз слышанной пословицы. Или народной мудрости? Хотя это, в общем-то, одно и то же. Да, пословица права. Человеку, на самом деле, очень мало надо для счастья. Нужен обыкновенный и незамысловатый набор простых и понятных условий. А всё остальное – от лукавого…"
Илья Фёдорович шумно вздохнул, с лёгким стоном оторвался от стола и, желая освободиться от холодного пощипывания и покалывания тысяч иголок, уже начавших подбираться к предплечью, усиленно заработал пальцами. Иголки нехотя отступили. Пепельница на столе была полна окурков. Остановившись на пепельнице хмурым взглядом, Соколов удручённо покачал головой и начал запоздало корить себя за слабоволие. Затем поднялся и подошёл к окну. Восток боязливо клубился серым и неприветливым рассветом. Небо, обложенное тяжёлыми свинцовыми тучами, нагоняло на сердце смертельную тоску. Мелкими и ленивыми каплями моросил холодный, осенний дождь. Илья постоял некоторое время в нерешительности, но переборол себя и настежь распахнул окно. Стылый и свежий воздух хлынул в прокуренное за ночь помещение.  Илья несколько раз глубоко вздохнул, потянулся всем телом, помассировал затылок и энергично, как после бритья, похлопал себя ладонями по лицу. Всё. Ещё несколько глотков рассветного воздуха и можно закрывать окно. Теперь – под душ! Ведь наступал новый день и его, невзирая на хмурость неба, на бессонницу и на не прошеные воспоминания необходимо было встретить во всеоружии, по-боевому. А иначе Соколов и не мог. Во-первых, в силу сформировавшегося за прожитые годы характера, а во-вторых, потому, что  те житейские реалии, в цепких объятиях которых он теперь оказался, просто не позволяли ему расслабиться. Главным сейчас для него было выжить  в этом неузнаваемо изменившемся мире, в одночасье вдруг ставшим чужим, холодным и равнодушным, главным было расчистить для себя и своей семьи ещё незанятую никем в этом мире нишу, или же, проявив настойчивость, упорство и недюжинную изобретательность, сотворить её самому. Последнее, и он всё более утверждался в этом мнении, оказывалось наиболее продуктивным. И надеяться тут следовало исключительно на самого себя. Надеяться следовало, во-первых, на свою компетенцию, которую постоянно и на ходу приходилось оттачивать, а во-вторых, изредка (но хоть иногда!) – на здравый смысл и, конечно же, на удачное стечение обстоятельств.  И в этом Соколову пока что везло. Прокладывать маршрут в правильном, как ему казалось, направлении, вроде бы, удавалось. Он последовательно, шаг за шагом, двигался вперёд, зачастую на ощупь, порой наугад, но наитие подсказывало ему, что движется он, хоть и не прямолинейно, но всё-таки, в верном направлении.  Осознание, в общем и целом благополучно развивающихся применительно к нему самому событий, позволяло с некоторой уверенностью смотреть в будущее и порой даже выстраивать какие-то отдалённые и радужные планы. Правда, случались и такие моменты, когда Илья с колючим ехидством и горьким разочарованием  уличал себя в элементарной маниловщине и чрезмерном увлечении  различного рода беспочвенными фантазиями. Итогом такого и уже привычного для него самокопания и такой обескураживающей своей очевидностью самокритики  неизменно оказывалась внутренняя угрюмая ухмылка и закипающее раздражение по отношению к окружающему миру и к людям, оный мир населяющим.  Кстати говоря, то, или иное количество этого участившегося с визитами раздражения в последние годы не усыхающим осадком теперь всегда плескалось где-то в недрах сердца  Соколова, в каких-то тёмных закоулках его души.  "Наверное", - размышлял Илья, - "Такое состояние вообще свойственно людям, угнетаемым разрастающейся ношей прожитых лет и это уже не столько искание некоего высокого смысла и справедливости, сколько самое обыкновенное старческое брюзжание. Другими словами, тут, скорее всего, виноват возраст". Но пришедшее на ум объяснение не удовлетворяло его совершенно и тогда к угрюмой ухмылке и закипающему раздражению прибавлялось чувство растерянности, безысходности и  усталой досады на самого себя. Однако, - и это было его спасением, - Илья по природе своей, по натуре, без особого труда изгонял из себя кратковременное малодушие и неизменно выходил из похожего состояния на мажорной ноте. И ещё: он всегда благотворно влиял на окружающих. И это знание не пришло к нему однажды в виде случайного и счастливого озарения, нет, об этом ему, не сговариваясь, говорили сами окружающие. Поначалу его удивляли такие заявления, он относился к ним, как к дружескому подтруниванию и иронизировал по этому поводу соответственно. Но через какое-то время он и сам стал замечать их справедливость. Люди тянулись к нему и, что самое интересное, Илье не составляло особого труда говорить с тем, или иным человеком на том уровне языка, который был ближе его собеседнику, охватывать тот и только тот круг вопросов, в рамках которого его собеседник чувствовал себя в своей тарелке. Он мог поддерживать диалог на интересной ноте независимо от того, с кем беседовал, начиная от простого рабочего, до генерального директора, от учителя средней школы, до профессора и доктора таких-то наук, от студента  театрального училища, до известного артиста. Судьба не скупилась для Ильи в этом отношении, и круг его знакомых был настолько широк, что он нередко становился для кого-то объектом зависти и, тем не менее, Илья, сколько себя помнил, всегда испытывал определённый, или даже правильней было бы сказать острый, дефицит качественного и непринуждённого общения с окружающими.  С другой стороны, Илья, к своему недоумению, стал замечать, что в последние несколько лет любое общение с кем бы то ни было  всё чаще и очень быстро начинало его угнетать. Как-то незаметно его стала тяготить, а иногда и попросту раздражать даже сама необходимость поддержания какого  бы то ни было диалога. Воодушевлявшие прежде дискуссии вдруг перестали интересовать Илью напрочь, а при одном только слове "полемика" в душе у него почти сразу  воцарялось чувство, очень напоминавшее тихую панику. Поэтому, с какого-то момента  Илья Соколов обнаружил в себе неосознанное стремление к душевному комфорту, который, как он полагал и как ему подсказывали чувства, мог быть достигнут только в обществе собственной персоны, за заботливо и плотно закрытыми засовами собственной души. И, таким образом оконтурившаяся острая потребность во внутреннем равновесии привела его однажды к пониманию истинности и справедливости когда-то и где-то услышанного утверждения, что спокойствие духа – бесценно. "Вот оно, то самое главное, на чём следует сосредоточиться", - Размышлял Илья, - "Вот он, единственный и универсальный рецепт выживания в этом мире и уникальный инструмент для его постижения. Вот что бесценно. Бесценно спокойствие духа…" Другое дело, что для достижения этого самого спокойствия, разным людям, в зависимости от их уровня, предстояло израсходовать разную меру душевных затрат. Это было очевидно. То есть, чтобы достичь этой самой нирваны, этого желанного душевного комфорта, надо было сначала, и к Илье это применимо было на сто процентов, изрядно истрепать себе душу, и далеко не факт, что такого рода изматывающая внутренняя работа принесла бы ожидаемые плоды. Внутренний резерв, и Илья прекрасно это понимал, не мог быть безразмерным. Мера душевных затрат не могла быть неисчерпаемой. Одно дело – свято верить в исцеляющее и спасительное действие спокойствия духа, и совсем другое - добиться  этого желанного спокойствия. "Получается бег по кругу", - Обречённо ухмылялся Илья, - "В погоне за идеалом надрываешь своё сердце и рвёшь душевные струны. Но это же глупость! Или – закономерность? Глупая закономерность, или закономерная глупость? Или склонность к самоанализу неминуемо обрекает на внутреннее опустошение? А? Обрекает? И в этом смысле можно искренне завидовать диковатому папуасу  с какого-нибудь затерянного в океане острова? Завидовать его жизнерадостности, примитивному взгляду на мир и гармоничному соответствию среды обитания?  Каково? А? Замечательно! Молодец! Аплодисменты, Илья Фёдорович, бурные аплодисменты, поздравляю! Ну и ну! Остаётся смиренно запроситься у Господа Бога в папуасы. И бегать потом, в чём мать родила, по джунглям в поисках пропитания. Ай-я-яй! Бедный Илья Фёдорович! Какой драматичный и трогательный финал!"
Илья живо представил только что нарисованную картину, в голос, от души рассмеялся, сказал сам себе: "Дурак ты, батенька!" и теперь уже в приподнятом настроении решительно направился в ванную. "Всё! Баста!" – Заученно твердил он уже не в первый раз после таких же бессонных ночей, - "На сегодня хватит воспоминаний! Теперь – бриться. До синевы. И купаться. До хруста. Ура! А потом -  вперёд, в мировое пространство!" Вперёд, в мировое пространство означало, в данном случае, идти на работу.


    После невероятного по своему масштабу развалу великой страны и в первые несколько лет ещё не вполне осознаваемого гражданами грандиозного бедствия, расползающегося ядовитым лишаём по бывшей Стране Советов, Илья, как и миллионы жителей некогда единого государства, инстинктивно пытался хоть в чём-то найти нравственную и моральную опору для дальнейшего существования. Многое, ещё очень многое по инерции продолжало оставаться советским. Резко сбавившие производственные обороты заводы лихорадочно