СКЕЛЕТЫ В ШКАФУ
I
Когда я отрываю шкаф, то даже не глядя на них, словно не замечая, в ледяном спокойствии говорю им «Доброе утро».
Они висят там, среди отглаженных пиджаков и рубашек, отутюженных брюк со стрелками и ярких галстуков,совершенно безликие бледные создания с косточками ножек и ручек на шарнирах и ничего не выражающими пустыми глазницами на лысых черепушках.
В ответ они недовольно стучат своими костяшками, задевая одежные вешалки. Пародии на живых человечков, мизерные и ничтожные, как прикуп в «Тысяче» с двумя валетами и девяткой у тебя на руках (когда игра продолжается, но ты уже понимаешь, что проиграл), и я не скрываю своей ухмылки. Они хотят меня разозлить, вонзить в меня боль, повергнуть меня в безысходность депресняка, заставить пропустить рюмочку-другую и третью и, засунув в рот спасительную сигарку, плюнуть на эту никчемную работу под руководством туповатой и амбициозной бабенки с поджатыми губешками, переживающей за счет других похотливый зуд своего одиночества…
Этого они тоже хотят: чтобы моя ирония сменилась гримасой сарказма. Они питаются моими болью и злобой. Мои скелеты в шкафу.
Насытившись, они становятся огромными орками из «Властелина колец», которые душат и терзают мое тело, растирают его в порошок, и я начинаю ощущать себя мокрым местом на коврике возле кровати.
Я выскребаюсь в промозглую осень, а может это осень выползает из меня, и день становится хмурым и дождливым. Тащусь на свою треклятую службу, пытаясь смахнуть с глаз пелену, из которой отчетливо проступает неестественно вывернутое тельце Павлика на дороге, отброшенное на обочину от роковой выбоины на грязном раскуроченном асфальте. Сером, шершавом, потрескавшемся асфальте, которым вымощена дорога в ад.
Я протягиваю руку, подчиняясь взгляду замотанной в бинты и неподвижной Лины,маленькой мумии на безжизненном белом полотне огромной медицинской кровати в реанимации, еще не отыскавшей свою пирамидку. «Убери эту гидравлику», - просят ее глаза, последнее, что еще живет в почти не существующем теле.«Уже поздно, сделай это», - говорят они. Я протягиваю руку и поворачиваю тумблер. Глаза останавливаются. Глаза Лины, оставшиеся без взгляда.
Я ползу на работу. Я не один. Они плетутся рядом со мной. Выбравшиеся из шкафа мои «скелеты в шкафу».
II
Я забираюсь в набитую маршрутку, и протягиваю пятисотку мордатому с жирным, морщинистым куском сала на затылке водителю (пережил «смутное время» и теперь крутит баранку).
- Возьмите, пожалуйста, за одного.
- На такси с такими бабками надо ездить, братан, - кидает антигерой девяностых, спутавший себя с шофером,- слышь, без базара, платим без сдачи, или ехай сам, не задерживай пипл.
«Сволочь», - ошарашено думаю я, не зная, что ответить. Хамство всегда вероломно и неожиданно.
- Наклонись вперед, - шепотом подначивают меня мои костлявые попутчики, - и врежь ему с правой костяшками пальцев, зажатых в кулак, вот сюда по этой синей прожилке на виске, резко, без размаха, пока не тронулся. Ну, давай! Ты же сильный. Ты можешь. Вспомни как мочил «чехов» в рукопашной под Урус-Мартаном. Бей! Чтобы его лысая башка откинулась влево, а из уголка его мерзких губ протекла красная слюнка. И все.Одной мразью на этом вашем шарике станет меньше.
Я вдруг осознаю, что на нашем общем со скелетами шарике, укаждого ведь есть свои «скелеты в шкафу» и начинаю медленно склоняться к сидению извозчика…
- Игорь Павлович, я заплачу, - доносится почти детский голос Танюшки, нашей новой секретарши, моей попутчицы, - у меня есть, - и я чувствую, как разжимаются кулаки.
Мы идем с Танюшкой рядом.
- Потом отдадите, - кивает она мне головой и улыбается в ответ на мой вопросительный взгляд, - когда появятся. Танюшке лет тридцать, и она не замужем. Она, судя по всему, вообще одинокая.
- Недотрога и «синий чулок» в скором будущем, - вторят моим мыслям костлявые подонки у меня за спиной.
- Танюша, а у тебя есть «скелеты в шкафу»?
Вопрос, скорее, риторический. Конечно, есть. Как и у каждого.
- У меня есть мама и кошка. Мама меня поздно родила и не всегда понимает, а кошка понимает все, только сказать не может. А скелеты, скелеты?.. - задумывается Танюшка и краснеет.
- Еще бы, - выстукивают косточками мои неизменные спутники, - конечно, есть! Еще какие! Маленькие скелетики между ножек! Извращенка, наверное, дает полакать своей кошечке молочка с блюдца, а потом кладет ее под одеяло мордочкой к скелетикам и начинает поглаживать свою киску, пока мама не видит. Кошечка урчит и вибрирует, а потаскуха постанывает от удовольствия. Всем хорошо: и ей, и кошечке, и сладострастным скелетикам, которым никто не нарушает покой.Другое дело - с тобой. Споришь, посмеиваешься над нами? Рожи корчишь. Но, знаешь, это все до поры до времени. Пока у тебя с головой вроде все еще в порядке. Ключевое слово здесь - «пока». А потом ты уже наш. Весь!
- А не пошли бы вы?
- Вот-вот, - хихикают скелетики,- скажи еще, что не ты тогда был за рулем, целый и без единой царапины, когда вылетел твой Павлик, а Лину пришлось вырезать из покореженной машины.
Я провожаю Татьяну до двери в приемную и легонько сжимаю ее руку. Рука у нее маленькая белая и нежная. Но Лину с Павликом уже не вернуть. После обеда осенью темнеет рано. Ночью я почти не сплю. Вспоминаю глаза Лины без взгляда и Павлика, который не может вздохнуть. Стоит только вздремнуть, как они вылезают из шкафа, мои скелеты из-за платьев.
III
Мама научила меня слышать музыку. Мамы больше нет, и Лины тоже никогда уже не будет.
Лина всегда знала, что я должен сделать, и если попросила выключить ее, значит,была уверена, что шансов нет. Вообще-то, врачи этого тоже не скрывали. А жить в состоянии смерти? Нужно было знать Лину. Лина была сильной. Другой она не могла бы стать.
Павлик еще жив, но за него дышат и гоняют кровь искусственные легкие и сердце, его мозг спит и уже никогда не проснется. Кома. Врачи говорят, что ни одного шанса. Значит, смерть. Что отделяет мозг Павлика от смерти? Стерегущие его жизнь робокопы?
Тогда-то и появились эти тщедушные, но безжалостные создания. Мои «скелеты в шкафу».
Но музыка жива. Я слушаю Альбинони и Генделя, «Лунную» и «К Элизе» Бетховена, но никогда и ничего из того, что написал сам. Это больно. Они любят «рок-н-рол» под мою боль. Но когда со мной музыка, уходит все остальное и все остальные тоже.
Я пытался ускользнуть от них, уходил в горы, пил наедине с собой, прошел курс коллективного психоанализа (там настоящие психи, они не знают своих скелетов в отличиеот меня).
Только музыка. Ее океан. Волны гармонии звуков приносят короткое успокоение. Мама научила плавать меня в этих волнах.
Я снимаю наушники, и тону в вязком липком сне своего бытия.
Когда-то я неплохо плавал. Поплаваем вместе.Промоем ваши уродливые косточки соленой морской водой. Попляшите? Скелетики озадачено молчат. Раздумывают. И хорошо. Можно ненадолго уснуть. Мама научила меня слышать музыку. С Линой я понял, что такое любовь. Павлик принес нам счастье. Теперь всего этого уже нет. Кроме музыки. Но она закончилась. Остались «скелеты в шкафу».
IV
Я выхожу на берег залива. Плыву брасом, минуя первую линию буйков для купающихся. Я не тороплюсь. Я испытываю их терпение. Они,как всегда, рядом. Где-то за спиной. Цепляются за бедра, ноги, но молчат. Мне не тяжело, они не весомы. Но я знаю, что они рядом. Думают, чем меня удивить. Я перехожу на кроль и быстро оставляю за собой буйки второй линии для пассажирских и грузовых судов.
- Вот так скорость, - нехотя перебирая костлявыми ножками, - поскрипывают скелетики, - как в былые времена, наверно, когда нас еще не было рядышком? Посмотрите, наш красавчик пошел баттерфляем!
Неожиданно для них я ныряю. Я не знаю, сколько до дна? Метров, секунд? Если донырну, то попробую оставить их там, запутать в зарослях водорослей или захоронить в ржавом склепе затонувшей баржи. Пока не знаю.
Купальный сезон закрыли холодные осенние ветра, но я не чувствую холода. Раньше, когда мне не хватало воздуха, я всплывал. Сейчас я ухожу на дно. Грудь распирает от остатков углерода, за выдохом последует вдох… морской воды из залива. И я погружаюсь все ниже и ниже. Легкие выталкивают углерод, медленно и неотвратимо освобождая место для нового кислородного глотка, но его уже не будет. Только вода. Но человек не рыба. Я заставляю одеревеневшие мышцы рук и ног проталкивать через себя массу воды, уходящей вверх. Я больше не дышу. Я не вижу дна. Но я все еще уплываю в глубины залива, увлекая их за собой, моих «скелетов в шкафу».
V
Я плыву в темноте. Они рядом. Но я не чувствую их испуга. Тьма сгущается. Я не чувствую тела. Оно не чувствует разума. Чувства закончились. Но тело, даже умирая, продолжает подчиняться моей последней команде: «Вниз!»…
…Я не знаю, где я? Кто я? Я больше не я. Где верх? Где низ? Я лечу куда-то в густой темноте. В ней еще есть и черные колодцы абсолютного мрака,и маленькая светящая точка вдалеке, которая растет.
Передо мной огромный мир света. Что там? Не разобрать. Картинки Моуди про вернувшихся из небытия. Они оставили меня позади, фигурки моих «скелетов в шкафу» белеющих голыми косточками и лысыми отшлифованными черепушками, летящие «впереди паровозного дыма».«Жизнь после смерти» Моуди, Босха и Дали под фугу Баха.
Они оборачиваются, я слышу их противные скрипучие голоса:
- До скорой встречи!Мы будем ждать тебя за каждым кустиком или деревцем в этом новом сияющем мире с крылатыми созданиями. Если надо, мы даже притаимся в перышках их крыльев, и когда тебя понесут на ЕГО суд, мы снова воссоединимся с тобой. Сюрпрайз!
Они непобедимы! От них не избавишься!При жизни ли. После нее. Я или уже не я, но не хочу в этот мир чистого света с ними моими мерзкими скелетиками. Лучше уж в пасть абсолютного мрака этих черных колодцевшахт. Только без них! Моих «скелетов в шкафу».
VI
[justify]«Не время», - я чувствую мысли тех,кто был мне близок. Я вижу их лики на фоне залитого светом мира. Он застыл в отдалении и больше не приближается, или не приближает меня. Это мои дед, бабушка, отец и мама, те, кого я любил и которые любили меня, рано ушедшие женщины,