Вера лежала в послеродовой палате одна. Рожениц за последние сутки не привезли ни одной, поэтому молодая мамочка делила компанию только с покрашенными жёлтой масляной красой стенами. Припекающее солнце и жара, очевидно, сговорились друг с другом: стены, которые солнечные лучи прогрели до основания, торопились отдать тепло назад. Вера, совершенно обессиленная, лежала только под одной простынкой и не знала, куда деваться от пронизанного теплом воздуха.
Сам процесс родов она перенесла тяжело. Не привыкшая к физической боли, она думала, что начавшиеся схватки были пределом болевых ощущений. Однако со временем эти схватки становились всё сильнее и сильнее, и под конец Вера уже кричала в полный голос на всё отделение. Медперсонал, повидавший на своем веку немало рожениц, не обращал на её вопли никакого внимания. Подходившая к её койке молодая врач, ощупывала живот, смотрела на то место, откуда должен был появиться малыш и, качая головой, уходила, давая понять всем своим видом, что время родов не подошло.
Тоненькая, с балетной фигуркой, Вера родила богатыря на четыре с лишним килограмма. Разрывов было много, но то, как её зашивали, она не помнила, потеряв сознание сразу после первого крика новорожденного. Пока реаниматолог суетился около неё, приводя в чувство, акушерка быстрыми движениями заштопала роженицу-первородку – так что Вера окончательно пришла в себя уже в палате с наложенными ловкой акушеркой швами. Места проколов иглой, конечно, давали о себе знать, но эта боль была детской игрушкой по сравнению с той, что пришлось испытать Вере, пока у неё шли схватки.
С улицы послышался шум, и Вера приподнялась на локте, вглядываясь в окно. Она только увидела, что на оконном откосе что-то лежало. Кое-как встав и дойдя до окошка, Вера обнаружила букет лиловых цветов и записку, в которой крупными печатными буквами было написано всего одно слово: «Поздравляю!»
Рядом с окном никого не было, но любая женщина сразу поймёт, ей ли предназначаются цветы или нет. Эти, безусловно, были для неё. Кто-то знал предпочтения Веры, знал, что она любит именно лиловый цвет. Значит, цветы принёс кто-то знакомый.
Молодая мамочка взяла изящно составленный букет, приложила к носу, втянула приятный свежий аромат.
- Спасибо! – произнесла она в пустоту.
Жёлтые стены молча смотрели на женщину в халате с букетом в руках, а она с трудом дошла обратно до кровати и опустилась на краешек – боль в том месте, где было наложено с десяток швов, снова дала о себе знать, и Вера невольно застонала.
Она встречалась с Васей уже давно. Молодые люди ходили в кино, на берег моря, просто сидели в парке. Когда разговаривали, когда просто молчали, иногда рассказывали друг другу веселые истории – в общем, с Васей Вере было хорошо и комфортно. Она не чувствовала в себе той порывистой горячности, которая возникает тогда, когда сердцем овладевает любовь, но, если Вася не приходил несколько дней, она начинала скучать.
Против этой дружбы были только дядя с тёткой, которые воспитывали Веру после того, как родителей лишили на неё прав. Привезли в Приморск и оформили опекунство. Здесь Вера пошла в школу, прилежно училась, ходила в танцевальный кружок. Она давно воспринимала бездетную пару как своих кровных родителей и привыкла слушаться их беспрекословно.
- Верочка, - начинал мягко Антон Михайлович. – Пойми, мы же добра тебе желаем. Этот Вася, ну, что он? Да, вроде хороший парень, но что такой муж сможет дать тебе в последствии? Кто он там? Токарь? Фрезеровщик?
- Автослесарь высшего разряда, - отвечала, надувшись, Вера.
- Не врач же, не инженер, не строитель, в конце концов! – подхватывала тётушка, которая всю свою трудовую жизнь работала билетершей в оперном театре и, как она сама говорила, «знала толк в нужных людях».
По её твердому, как легированная сталь, убеждению, Вася в категорию «нужных» не входил, стало быть, и делать ему около Веры было нечего.
С подачи тёти, которая применила всю свою изобретательность, в жизни Веры появился Станислав. Он был старше девушки почти на десять лет, но не это смущало Веру. Дело было в том, что поначалу она абсолютно не знала, как с ним вести себя в отличие от Васи. Станислав – при встречах он просил называть его просто Стасиком – вёл себя галантно. Сразу было понятно, что в делах любовных он был куда опытнее, чем Вася. Знал, когда и где что нужно сказать, причем сказать так, чтобы Вера почувствовала себя на высоте: да, она является самой неповторимой, самой лучшей, самой-самой... И отношения другого рода, которые не преминули закрутиться после того, как вечерние сеаны в кионтеатре уступили место всему тому, что обычно завязывается между молодыми людьми, были сладостно-щемящими. Для молодой девушки всё это было вновинку, а для Станислава, судя по всему, нет. Хотя... Вере очень часто казалось, что Станислав в этих отношениях прявляет не столько любовь, сколько снисходительность. И всё же каждая такая встреча дарила ей новые ощущения, она ждала этих приятных моментов. Станислав был предупредителен, правда, Вера всем своим нутром ощущала, что он словно играет роль учителя, а она является неопытной ученицей. Но долго об этом не думалось. Молодость в такие моменты настойчиво берёт своё, не пускаясь в философские размышления. Про такие мелочи как цветы, конфеты, фрукты разговор даже не заводился… Станислав не был скуп, и, бывало, что Вера только заикалась о том, что ей хотелось бы попробовать персиков или апельсинов, как, будто по мановению волшебной палочки, всё тот час возникало перед ней.
Палочка, конечно, была здесь ни при чём, но Станиславу, видимо, нравилось, с какой радостью девушка реагировала на его сюрпризы, поэтому он старался вовсю. А вот предохранить ту, с кем он встречался по нескольку раз в неделю – здесь молодой мужчина стараний не проявил. Когда Вера сказала ему, что она под сердцем носит ребёнка, отцом которого был Станислав, он растерялся. Как-то натянуто улыбнулся (Вера про себя потом называла эту улыбку «резиновой»), ещё какое-то время встречи их продолжались, а потом… он просто исчез.
- Ничего, - потирала руки тётя за вечерним чаем, - придёт время – отыщется как миленький, и никуда не денется. Родишь – он дитё увидит – и вернется. Это он сейчас спасовал от неожиданности. От радости, не иначе, так себя повёл. Мужики ведь они, знаешь, какие… Им всё распиши по плану да на тарелочке выложи. А к внезапным ситуациям они не готовы, нет-нет. Главное – ребёнок зачат не от какого-то заводчанина без роду-племени, а от нужных – и тётя со всей серьёзностью поднимала указательный палец кверху – людей. А что? Отец – хирург с большим стажем, мама – оперная певица, да какая! Партии графини в "Пиковой даме", помещицы Лариной в опере "Евгений Онегин", Марины Мнишек из "Бориса Годунова" - все её! Иногда даже не по себе становится, когда вижу её, как она идет театральными коридорами, а потом на сцену выходит - ну, королева, вот никак не меньше!
- Ты думаешь, - продолжала она, обращаясь к Вере, - они разрешат сыну вот так исчезнуть? Подожди, вернется ещё твой Стасик, порог будет целовать, чтобы ты его пустила. Ну, а ты уж не дремли: мужик вернётся с покаянием – поругай для вида, да и прости. И будете жить-поживать, и ещё детки у вас народятся.
Однако порог квартиры, где жила Вера с тётей и дядей, оставался нецелованным, равно как и в дверь к ним с покаянными речами никто не стучал. Надо сказать, что ни с какими другими речами желающих прийти не было тоже.
- Хм, - поджав губы, как-то раз произнесла тётушка, - не знают они, что ли, что сын их бабкой с дедом не сегодня-завтра сделает? Не поверю, чтобы в семье не велось об этом разговоров. Тем более, в семье врача с такой репутацией. Странно, однако…
Видимо, речей таких действительно не велось, потому что арии и романсы продолжали исполняться со сцены всё так же регулярно, пациентов в больнице оперировали не менее регулярно, а о том, что два «нужных и очень важных человека» вскоре поменяют свой статус, разговоров не было. В конце концов, тётушка решила сама поговорить с матерью Станислава – первым меццо-сопрано их театра, но закончилось всё совершенно не так, как она предполагала. Пришла она домой в этот вечер красная и взволнованная, долго распиналась на тему бескультурья и отсутствия воспитания у тех, кто налепил на себя ярлыки добропорядочности, и под конец долгой и полной эмоциональности речи, сопровождаемой весьма эффектной жестикуляцией, слегла с высоким давлением.
Антон Михайлович сбился с ног, потому что забот у него поприбавилось: магазин, аптека, рынок, оплата коммунальных услуг на почте - все это теперь повисло на нём. А ведь ещё и работать было надо!
- Ты уж прости, дочка, - виновато поглядывал он на Веру за ужином, - я тебе последнее время совсем мало внимания уделяю. Может, чего надо? Так ты скажи. К доктору с тобой вместе сходим, анализы какие, может, сдать нужно – только намекни. Я в этой теме полный ноль.
Но Вера, которая видела, как Антон Михайлович уставал на фабрике, старалась ни о чём его не просить. Да и смешно, в конце концов, было бы идти на приём к женскому врачу вместе с дядей. Пусть он и заменил ей отца, но в женскую консультацию приходили либо с мужьями, либо – если таковых не имелось – с мамами. Она вообще воспринимала свое положение как что-то личное, ни к кому другому отношения не имеющее. О Стасике, который бесследно исчез из её жизни, она не думала, искренне жалея тётку, по её мнению, зря всполошившуюся на пустом месте.
Вася, когда узнал о беременности Веры, только коротко спросил: «Он?», имея ввиду отпрыска оперной дивы и врача-хирурга. Вера кивнула, и разговор на этом закончился.
Эти двое давно уже могли понимать друг друга без лишних слов. Но, как бы то ни было, Вася тоже растворился на жизненных просторах. Может, посчитал, что он лишний, может, просто не хотел мешать отношениям Веры и Стасика, которые ещё могли наладиться. Первое время Вера скучала по нему, звонила по городскому телефону, но трубку никто не брал, и она отступилась.
Когда её, опухшую на последнем месяце, загружали в «Скорую», она не думала ни о Стасике, ни о Васе. Она вообще ни о чём и ни о ком не думала. Ей казалось, что она родит мальчика – а УЗИ показало, что в ней жил малыш мужского пола – вернётся домой, и жизнь потечёт дальше. Потечет в доме, где сейчас было три человека, а станет четыре. Единственное, что по её понятию должно было измениться – вот эта цифра, которая из круглобокой «тройки» должна была превратиться в угловатую, похожую на солдата, «четверку». А остальные изменения… Мимо них мысли пролетали, даже не останавливаясь.
Эти цветы словно вернули её в ту жизнь, которой она жила, встречаясь со Станиславом. Она была уверена, что букет, шикарный по всем меркам, принёс именно он.
- Узнает, что у него дитё родилось – и оттает сердцем, - вспомнились ей слова тётки. Выходило, что любящая её тётушка была права.
Каким бы странным это ни казалось, но Вера вспоминала про свою бывшую любовь не очень охотно. Так же, как она не знала, как себя повести со Стасиком в первые недели знакомства, вот так же теперь она не могла понять, как отнестись к проявлению внимания с его стороны. Получить цветы было очень приятно, но...
