Не в тридевятом царстве – государстве, а у нас в Расее дело было. Сто лет назад, а может быть и все двести.
В ту пору у нашего царя при дворе много всяких иноземцев ошивалось. А как получилось – то. Вздумалось нашему расейскому царю у себя иноземные порядки завесть. Ну, чтоб, значит, от других держав не отличаться. Вот и наприглашал всяких разных советников, чтоб ему как и что у них принято объясняли. Он так-то царь хороший был, хотел, чтоб Расея вровень с другими державами шла, да не понимал, видать, что не все так просто, как поначалу кажется.
А иноземцы эти до того наглые, что просто жуть. Приезжают из-за своих заграниц и прямиком шасть к царю, чтоб, значит, должносю каку посытней ухватить. И такими цацами поначалу прикинуться! «Ми есть вам делать прогресть». Знамо, какая такая прогресть!
Займут себе местечко потеплей, присмотрются, пригреются и давай царю на ухо нашептывать:
- Ми есть вас друзия.
А сами к тому клонют, чтобы он, значит, русским людям, какие при дворе есть, полную отставку дал. «Русский человек есть тёмный, в этикет мало понимайт!»
Только наш царь тоже не дурак был, поначалу-то слушал их, а потом смекнул постепенно к чему они дело ведут.
«Что ж, - думает, - и так у меня русских при дворе мало, а коли советников слушать, так и вовсе никого из расейских людей при мне не останется. Что ж это за Расея получится, коли русским людям ко мне ходу не будет? Надо-ка мне самих энтих проходимцев иноземных отсельповыпроводить. Только вот как? Сам ведь их наприглашал. Напрямую выгнать – короли ихни обидятся, войной пойдут». Стал думать – гадать, как бы зацепку какую найти.
Виду не подает. Во всем с иноземными советниками соглашается. А сам меж тем свое на уме держит. Тут как раз случай и подвернулся.
Им, иноземцам, мало того показалось, что одни оне, почитай токо, все главные должностя при дворе позанимали; решили к царю еще и соглядатая приставить, чтоб им о каждом шаге царевом докладывал. Хотят, значит, совсем царя нашего к рукам прибрать. И какую штуку хитрую придумали. Вот приходят к царю и говорят:
- В Европа приняйт, чтоб каждый государь есть иметь свой телохранител.
- Какой такой телохранитель? – удивляется царь.
Те отвечают:
- Телохранител есть такой человек, который вас надежно есть охраняйт от бандит.
А царь–то наш здоровенный был. Ростом – во-о! Под потолок. Кулаки – что твоя голова. Кого хошь сомнет.
- Зачем, - говорит мне телохранитель, коли меня Бог здоровьем не обидел?
Иноземцев такое не устраивает, вестимо. Руками машут, кричат наперебой:
- Фаше Феличство, без телохранител есть нельзя! Надо как в Европа, цифилизаций!
Ну, цивилизаций, так цивилизаций! Куда тут царю нашему деваться?
- Согласен, - говорит, - только, чур, охранника из своих, из русских выберу.
Ну, иноземцы, конечно, пуще прежнего руками машут. Им-то ведь такой поворот как заноза в одном месте.
- Никак нельзя, Фаше Феличство, русский много есть неуклюжий, этикет не понимайт. Никак быть полезен не может.
Тут как раз боксер какой-то из Ангии подвернулся. Его-то и хотели определить в царевы охранники. Нахваливают его:
- Это есть осень гуд человек, спортсмэн.
Словом, расписали – лучше некуда. Не утерпел царь, захотелось ему на такую птицу поглядеть. Говорит иноземцам:
- Ведите сюда вашего спортсмена.
Ну те, понятно, мигом привели. Смотрит на него царь: агличанин энтот из себя тощий да длинный, что твоя жердь. Сам в пиджаке черном с двумя хвостами позади, на голове шляпа длиннюща – тьфу ты, напасть какая… А уж гонору у него.
Я, Фаше Феличство, - говорит, - есть спортсмэн, бокс. Я есть вас надежно охраняйт.
Тут царя и вовсе сумнение взяло: чтоб така жердь да силачем была. Говорит иноземцам:
- Будь по-вашему. Заведу себе телохранителя. Но с условием: ежели энтот боксер наших побьет – быть ему. А ежели наши его, то, извиняйте, из них и выберу.
Услышах это агличанин, как индюк надулся: я, мол, есть атлет, бокс.
Схватился с нашими. И уж на что наши ребята крепкие, а никто супротив него устоять не смог - всех с копыльев сбил. Приемы, видать, какие-то ихни знал, аглицкие. Они, агличане, народ хилый, в честном бою против наших устоять не могут. Вот и навыдумывали всяких хитростей, чтоб сподтишка, значит, побеждать.
Ходит агличанин довольнешенек, на всех свысока поглядывает, я, мол, есть атлет, спортсмэн, бокс. Русский в этом есть не понимайт. Иноземцы, понятно, довольны таким исходом. А царю нашему до слез обидно такие речи слушать. Не на шутку осерчал. Хотел было сам этому аглицкому хвастуну рыло начистить, да министер один отговорил. Мол, не резон тебе, Ваше Величество, самому об какого-то безродного руки марать. Он, министер энтот, понимающий был. Из наших, из русских, почитай один при дворце и остался. Потому и слушал царь его. Вот и говорит энтот министер:
- Ты ведь, Ваше Величество, знаешь, что я из деревни родом. Так вот, есть в наших краях мужик один. Звать Иваном, а если кто его и дураком назовет – не обижается. Летом землю пашет, зимой на печи спит. Так вот сдается мне, что он энтому хвастуну заморскому бока-то пообломает.
Обрадовался царь. Посылает министера:
- Поезжай за Иваном, немедля во дворец вези. Скажи, коли побьет аглицкого боксера, я его не то, что телохранителем, воеводой поставлю.
Поехал министер в деревню. Заходит в Иванову избу. А Иван себе на печи лежит да похрапывает. Да так, шельма, выводит, что аж стены ходуном ходят. Растолкал его министер:
- Ах ты, - говорит, - едрена вошь, спишь, дурак, газет не читаешь, а того не знаешь, каку конфузию иноземцы нашему царю учинить хотят! Садись на коня и айда во дворец!
Только Иван с печи отвечает:
- Мы люди темные, нам на ваших дворцовых конях гарцевать несподручно. Ты, Твоя Светлость, вперед меня по дороге поезжай, а я напрямки через лес. В аккурат в одно время и будем.
Поехал министер назад. А Иван слез с печи, съел горшок каши, чтоб, значит, не на пустой желудок с царю идти, и в дорогу отправился.
Министер еще в пути, а Иван уже на место прибыл. Приходит во дворец. Увидал царя, снимает шапку:
- Здорово, Твое Величество, чего спать мне мешаешь?
Царь спрашивает:
- Ты кто, Иван?
- Иван, - отвечает.
Позвал царь агличанина и спрашивает Ивана:
- Побьешь этого?
- Ну, коли надо, так побью и его, а чего ж.
Агличанин, понятно, свой гонор показать желает:
- Я есть атлет, спортсмэн, бокс!
У Ивана от таких слов аж глаза на лоб полезли. Говорит царю:
- Никаких котлет я не знаю, а дай ты мне, Твое Величество, грамотку, чтоб, значит, ежели я случаем переборщу, меня не винить.
Написал царь такую грамотку, печатью приложился и велел начинать.
Снял Иван кушак, стоит ждет. Агличанин вдруг заскачет, как козел. Пыхтит да скачет, пыхтит да скачет. Да рукой по воздуху машет. А сам аж как рак покраснел от натуги. Смотрит на него Иван во все глаза, понять ничего не может – он ведь всю жизнь в деревне прожил, про ту боксу и слыхом не слыхивал. А агличанин все вкруг Ивана скачет да руками размахиват. Вдруг подскочил поближе, стукнул Ивана, да аж по носу. И обратно поскорей отскочил. Иноземцы довольны, в ладоши захлопали. Осерчал тут Иван, подождал, пока энтот боксер к нему опять подскочит, да как шкандыбнет его по лбу. Да видать не рассчитал малость. Агличанин энтот супротив него совсем хлипким оказался: бряк на землю, и дух из него вон.
Иноземцы перепугались, видя такую силу.
«Ну, - думают, - сейчас дурак и до нас доберется!» Поразбежались кто куда. А Иван стоит, затылок чешет, мол, предупреждал же ведь. Тут как раз и министер подоспел. Увидал, что к чему, обрадовался. Царь тоже доволен: обнимает Ивана, деньги ему предлагает, должностю. Только Иван отнекивается:
Я, твое Величество, мужик темный. На что мне деньги, я ведь к ним не привычен. И во дворце жить не стану. Мое дело землю пахать, да хлеб сеять. Ну а коль беда случится, зовите – завсегда выручу.
С тем и назад в деревню пошел.
А тех советников иноземных, что разбежались, царь не стал по углам собирать. Понял видно, что не все для нас хорошо, что в заграницах быват.
|