— Тук-тук, тук... тук... — стучал он тростью о бортик кровати в надежде, что соседи услышат шум. Но никто не слышал это отчаяние, даже добрая Татьяна Николаевна из 510-ой не подозревала, что происходит за стенкой. Наконец, боль отошла в сторонку, чтобы передохнуть, морок окутал сознание, и он вернулся в 90 год, прямиком на урок физики.
* * *
Она выводила буквы на серой доске, мел скрипел, крошился и превращался в снег в руках Ольги Петровны.
— За единицу мощности принимают... — сказала она и посмотрела поверх очков, — такую мощность, при которой...
В классе весела тишина.
— Чудище ты наше болотное, — обратилась Ольга Петровна к худому воробушку с белыми волосёнками. — Ты у нас всё мечтаешь, Серёжа?
Мальчик вжал голову в плечи и покраснел. Класс разразился хохотом. Прыщавая девочка с первой парты повернулась в его сторону и крикнула: — Чмо!
В голову несчастного прилетел бумажный снежок.
— Прекратить! — закричала Ольга Петровна. — Идёт урок, и никто не смеет шуметь.
По школе разнёсся металлический дребезг звонка, стулья заскрежетали, и класс вывалился в коридор. Серёжа продолжил сидеть за партой, потому как не хотел привлекать внимание. Позже он плакал в туалетной кабинке, где пахло хлоркой и мочой. Сквозь слёзы смотрел на жёлтый плафон светильника и думал, что папа обязательно вернётся из экспедиции и накажет уродов.
* * *
Он ширкал ногой похожей на безжизненную палку, обходя коридоры общаги. Брошенные бутылки, харчки и обшарпанные стены у человека не подготовленного могли вызвать чувство уныния и безысходности, но местные жители давно смирились и попросту не замечали этой убогости. Казалось, что серость проникла здесь в каждую щель, просочилась в каждую дырку, а яркий свет потолочных ламп в ней попросту растворялся.
Он искал окурки. Редко попадался такой, в котором остался табак. Хороший окурок — это удача. Приходилось немало пройти, чтобы собрать хотя бы горсть.
— Здравствуйте, - сказал Дрёма.
Он обратился к женщине, которая закрывала дверь, окрашенную синей эмалью. Женщина буркнула и скукожила нос, а после отвернулась, словно увидела кучку дерьма. Через мгновение, миниатюрный силуэт растворился в полумраке коридора. Дрёма начал энергично переставлять ногу, чтобы поскорее убраться и не раздражать жильцов.
Дрёмой нарекли его по фамилии местные бичи, потому как имя в среде маргиналов не требовалось. Порой даже собутыльники не знали имён тех, с кем пили годами.
Он поднимал бычки, а руки тряслись. Казалось, что он весь дребезжал, словно крышка на перегретой кастрюле. Нет, его не беспокоило похмелье, да и простудой он не страдал. Это страх заставлял тело дрожать. Дрёма одолжил пятьсот рублей у местного по кличке Немец. На деньги приобрёл муки, чтобы приготовить нехитрые лепёшки, килограмм сахарного песка и масла. Занял под пенсию матери, но теперь не знал, как отдавать такие деньжища.
Он взял с подоконника последний бычок, пакет зашуршал, и худая тушка устремилась в направлении логова. Трудно было назвать его "малосемейку" иным словом, а впрочем, вы и сами сейчас всё увидите.
Он открыл дверь и наружу вырвался смрад. Иной человек мог запросто потерять рассудок от этого едкого аромата, но мозг Дрёмы его попросту игнорировал. Там, где десять лет назад располагалась кухня, лежал матрас, который он притащил с помойки. Обычно на нём спали пришлые. Нет, кухонного гарнитура здесь не было. На полу стояли покрытая нагаром электроплитка и кастрюля. В кастрюле плавали кожура от картошки и жир. Всё, что он находил на улице или возле магазинов шло в дело. Иногда соседка Татьяна Николаевна приносила яйца или хлеб. В туалете над ковром из жестяных пробок, смятых кусков газеты и разбитых бутылок, возвышалась коричневая чаша унитаза. Сам Дрёма ютился в комнате в окружении пакетов с хламом. Повсюду ползали тараканы и клопы.
Совсем недавно он существовал на пенсию матери, но месяц назад она умерла от рака. Она единственная, кто искренне жалел Дрёму. Теперь он остался один в бескрайнем океане жизни.
Дрёма расположился на кровати и принялся потрошить окурки. Он выкручивал табак на газету, а впалый открытый рот то и дело смыкался и "шамал" по-стариковски. Несмотря на свои 45 лет, он не имел зубов. Глубокие морщины покрывали иссохшее лицо.
Стук дверь отвлёк от заготовки табака. Он растерялся, рука заёрзала по кровати в надежде нащупать трость. Через секунду ноги несли его к источнику шума.
— Кто? — спросил он и посмотрел в мутный глазок.
— Открывай, — прозвучал приглушённый голос.
Он покорно повернул гребёнку замка, дверь распахнулась, и удар в переносицу опрокинул Дрёму. Голова брякнула о дверь коридорного шкафа.
— Всё отдашь, — сказал мужчина с прозрачными глазами.
На пороге стоял Штырь, местный бандит и решала, которого боялись все выпивохи района. Он промышлял на Северном Рынке. Рядом с ним стоял тот самый Немец. Дрёма лежал, а из носа текли кровавые сопли. Словно напуганный ребёнок он звал папу. Голос дрожал, а худое тело тряслось и вздрагивало.
— Пожалуйста, не трогай, — говорил Дрёма. — Я прошу.
Штырь в порыве ярости схватил табурет, размахнулся и деревянный торец сидушки врезался в прямую, как палка ногу. Кость хрустнула и Дрёма обмяк. Они обшарили квартиру и ничего не найдя, ушли.
Когда Дрёма очнулся, началась лихорадка: тело ослабло, а штанина прилипла к ноге. Наконец, он собрал последние силы, замычал и пополз к кровати, вскарабкавшись, вновь потерял сознание. Он пролежал два дня, не имея возможности сделать даже глоток воды.
— Тук-тук, тук... тук...— стучал он тростью о бортик кровати в надежде, что соседи услышат шум. Но никто не слышал это отчаяние, даже добрая Татьяна Николаевна не подозревала, что происходит за стенкой.
Бледное лицо покрывала испарина, а сломанная нога надулась, словно африканская жаба. Он не мог кричать, не мог встать с дивана и попросить помощи, не мог принести себе воды. Всё, что он мог — это постукивать тростью в надежде на чудо.
— Папа, ты самый... сильный на свете, — говорил он старческим ртом, а в перерывах между словами впалые губы вздымались, чтобы выпустить воздух. — Ты обязательно... приедешь и... накажешь. Всех... Я буду ждать, па...
* * *
Дождь стучал по металлическому отливу окна, по засаленным обоям полз таракан, а за кухонной стенкой ругались соседи. Больше не было слышно стонов и тяжёлого дыхания Дрёмы. Стальная трость лежала рядом с кроватью, отражая в себе безжизненную бледную кисть.
Добрый мальчик Серёжа, который много лет провёл во взрослом теле несчастного Дрёмы, наконец-то улетел к отцу. Он никогда не видел его, но теперь-то папа точно защитит сына, ведь они там наверняка уже встретились.
