Дед Мишенька и его Нюсенька

             

Дед  Мишенька на «тубаретку» был похож –  он сам так это слово выговаривал.  И была та «тубаретка» крепко сколочена, но грубо сделана.  Широк с юности Мишенька был в плечах, груди и чреслах. Одинаково широк. А ножки у «тубаретки» были невысокие и кривенькие, но тоже крепкие. Вороного цвета голова и борода с годами высеребрелись и стали похожи на шкуру породистого чернобурого лиса. И даже, как у лиса белоснежный кончик хвоста  есть, у дед Мишеньки  оконечность бороды таковою стала.
Зато Нюсенька у дед Мишеньки была!..
Сам он говорил, что вся красота, что им двоим Богом отпущена была, ей одной только и досталась. До старости тёть Нюсенька  оставалась статной, белоликой, с живописными бровями, из-под которых светились мягко, спокойно и радостно серые глазюки неземной красоты. Мужчины под взглядами этаких-то глаз хотели стать рыцарями, даже если слова этого не знали – не ведали, а женщины… женщины даже завидовать такой красоте совестились.
Нюсенька с Мишенькой ещё по молодости женихаться-то стали. Вернее -то так сказать лучше: Мишенька стерёг свою Нюсю, как драгоценное жарптичье перо. Он месяц целый под окнами у неё проночевал с дрючком наперевес, когда на танцах в клубе парень какой-то, неместный, вздумал Нюсеньку на танец пригласить. Ну, стал быть, Мишенька и ответил ему на приглашение… «действием оскорбил», как потом было записано в милицейском протоколе.
А «дрючок» - это кусок доски половой, суковатой и толстой, который бы Мишенька, не раздумывая, пустил в дело, если бы кто ещё вздумал возмечтать, что Нюсенька может кому-то ещё, кроме Мишеньки, достаться.
Когда поженились, девятнадцатилетнюю Нюсю в селе стали «королевой» навеличивать, потому как Мишенька  был её верной:                1) Каменной Стеной.
                2) Охраной.
                3) Опорой и надёжей.
К колодцу  ходить ей не разрешал – сам воду натаскивал. Всё хозяйство в доме, опять же, на нём лежало. А когда она уж беременной стала, так вовсе пол в хате мыть стал и щи варил тоже сам.
Когда же родилась у них Леночка, так Мишенька неделю пьяненьким по селу ходил, держа за горлышко четверть с самогоном, и всех подряд угощал. Когда же его спрашивали, «как девку-то назвали», ответствовал, что он-то сам думал, что будет дочь его «Эллеонорой» (с двумя «лэ», между прочим!), но Нюсенька захотела, чтобы Леночка у них была. «Так, значит, так тому и бывать, как Нюся сказала!»
Более Бог Мишеньке с Нюрочкой детей не дал. Что уж там, как – про то никто не ведал, а если спрашивали, Мишенька, не раздумывая, отвечал: «Наше дело, семейственное! Ты своих детей так-то  щитай луччи!..»  И – всё. Спрашиватель больше вопросами Мишеньке не докучал, потому что глаза упирались в  пудовые кулаки  «тубаретки». Помните, кого так звали-то?..
Когда же Леночка выросла, выучилась (в районном центре техникум по швейному делу окончила, там-то, в городе, и познакомилась со своим Андреем), то вскоре за вихрастого да синеокого, белозубого да весёлого замуж вышла. И жить молодые стали там же, в городе, тоись, лишь изредка наведываясь в деревню к родителями. Ещё реже старики к ним гостевать ездили.
Однако когда, года через два после свадьбы,  Ленка, с дитём,  уже ночью почти, зарёванная вся, в родительский дом приехала и рассказала, что Андрей  «закобелился с какой-то там продавщицей», дед Мишенька утра дожидаться не стал. Бабам своим, любимым и единственным, приказал, чтобы в хате сидели и заперлись на крючок,  пока его дома не будет, не испугал бы да не обидел их кто. А сам убрался в город.
Как уж он там с зятьком разговаривал, одному Господу Богу нашему известно, только утром вместе явились они в деревню. Андрей всё глаза прятал да левое ухо распухшее рукою прикрывал. Винился перед Ленкой, каялся, плакал. Даже, вроде как, и на коленях стоял. Заодно прощения и у Нюсеньки дед Мишиной просил. Да и у самого Мишеньки, в который уже раз.
Короче говоря, домой они с Ленкой вместе поехали.  Она его под ручку держала, а он на руках дитё нёс.
Когда же, вскорости после этого, заболел дед  Мишенька и слёг (в городе, в области аж, сказали, что рак у него уже неоперабельный), то всё равно храбрился старик и норовил встать, чтоб Нюсиньке помочь чем. Она присаживалась на краешек его постели, тихо так по руке его гладила и говорила, чтобы отдыхал больше, а то ему же ещё её хоронить.
Тут вот Мишенька, едва ли не в первый раз в своей жизни, принимался с Нюсенькой спорить и говорил, что это он раньше умрёт. Она отрицательно головою мотала  и отвечала: «Не спорь, Мешочек ты мой рОдный! Я раньше отойду…»

Когда же через несколько дней из города Ленка со своим Андреем и дочкой Анечкой приехали, чтобы родителей проведать, на крыльце их никто не встретил. В доме же, на кровати, лежал старик, а рядом с ним, лбом в грудь ему уткнувшись, полусидела Нюсенька…

… Видно, под утро умерли, потому что тёплые ещё были оба…