Железо

   Они остановились и сели на сырую землю. Фотиний отбросил в сторону меч, устало прислонился спиной к стволу мёртвого дуба и с трудом вытянул покрытые латами ноги. Полисоф сидел напротив Фотиния, прямой как всегда и уверенный в себе. Под его забралом никогда не видно глаз. Ни свет Селены, ни звёзды не отражаются в них. Иногда Фотинию кажется, что нет там ничего плотского - только суровый голос живёт под железной этой оболочкой и время от времени изрекает поучения.

   - Никак я не пойму, зачем нам это нужно, - сказал Фотиний.

   - Что «это»? - отозвался голос в латах.

   - Зачем мы охотимся на людей? Ведь они тоже дети матери нашей Геи. Почему бы не оставить их в покое и не начать молиться Хроносу? Он обязательно поможет, вернёт нам потерянную радость, если мы... 

   - Почему, почему! - передразнил его Полисоф. - Надоели мне твои «почему»! Ничего не понимаешь. Не хочешь признать правду и отказаться от заблуждений. Неужели ты до сих пор не забыл сказкок, которыми потчевали тебя легкомысленные нимфы, безразличные к судьбе мира? 

   - Пусть сказки - что в этом плохого! - воскликнул Фотиний. - Мы жили в огромной пещере. Там было светло, росли красивые деревья, их цветы светились и благоухали, их плоды были ослепительно сладки, мама называла их звёздами. Каждое утро я выходил гулять по холмам и долинам, и все деревья, все травы, все животные и люди встречали меня с радостью. А мама звала меня своим солнышком...  
   
   - Ты и был светел, как утреннее солнце. Я как увидел тебя у входа в ту пещеру, сразу смекнул, что ты один из нас, что твой отец - бог. 

   - Но зачем ты похитил меня? Мне же было плохо, я тосковал по дому, по маме, по братьям и сёстрам, они были такие добрые, весёлые... А после того как ты надел на меня эти латы, мне стало темно и страшно...

   - Послушай, Фотиний, прекрати ныть! Пять лет прошло, а ты всё никак не можешь расстаться с прошлым. Учу тебя, учу - а всё как в бездонную бочку лью. Сколько раз тебе говорить: ты бог!

   - И что? Раньше я не знал, что я бог - и был счастлив, а мир вокруг был чудесен... А теперь... Ты надел на меня латы, которые сам никогда не снимаешь и мне запрещаешь снимать...

   - Это...

   - Знаю, что это заговорённые латы, волшебные... И что из того? Мы же боги. Неужели без них мы были бы менее богами? 

   Полисоф покачал головой:  

   - Плохо же Кентавр учил тебя. Надо отхлестать его за это вожжами, как шкодливого жеребёнка. 

   - Не надо! Он добрый!

   - Слишком уж он добр к тебе. Вместо истины вкладывает в твою голову всякие мифы, кормит несбыточными надеждами. Он всё ещё верит в то, что пожиратели света на что-то годны. Мясо их вкусно - вот единственная польза, какую мы можем получить от этих обезьян.

   - Не верю! - воскликнул Фотиний. - Не может быть, чтобы их грехи были настолько ужасны, что Хронос разгневался и погасил солнце. Должна быть другая причина. И почему ты зовёшь людей пожирателями света? Они питаются улитками и грибами...  

   - Именно в том и причина. - Полисоф назидательно поднял руку в железной перчатке, после чего указательным пальцем поправил забрало с узкой прорезью для глаз, которое поднимал только когда ел или пил. - Эти красивые в виду создания пожирают всё светлое и выплёвывают зло. Живое делают мёртвым, прекрасное - безобразным, вечное - сиюминутным. У богов просят того, что те не могут им дать, а их дары затаптывают в грязь. Ты думаешь, мне не жалко этих несчастных? Но я не поддаюсь ложному состраданию. Я знаю: пока мы не уничтожим последнего пожирателя света и не принесём его труп в жертву отцу нашему Хроносу, земля будет оставаться проклятой, солнце над нею не взойдёт. 

   Фотиний с сомнением покачал головой. 

   - Ладно, пора ложиться спать, - сказал Полисоф. - Завтра мы нападём на одну из тех деревень, что видели с холма. Если повезёт, уничтожим и другую. А потом и на город обрушим божественный гнев. 

   Некоторое время он вглядывался в сетчатое забрало Фотиния, где мерцали два знакомых ему, милых огонька. 

   - Послушай меня, мальчик, хватит дурить. Ты уже взрослый. Хоть раз покажи свою силу. Для чего ты мне нужен, если я один размахиваю мечом и превращаю пожирателей света в куски мяса? Пора и тебе браться за дело. А то стоишь как каменный истукан и смотришь. Или вовсе отворачиваешься. Или на четвереньки падаешь, и тебя рвёт, как собаку, набившую брюхо падалью.

   Фотиний попытался приподняться, но вновь уселся со стоном.  

   - Прошу тебя, наставник, сними с меня латы. Не могу я больше. Тяжко мне. Дышать нечем. Кентавр говорил, что было время, когда боги ходили нагими и даже могли летать. В орлов превращаться, в лебедей...

   - А этот старый осёл не рассказывал тебе о судьбе брата нашего Калликарпа? 

   - Рассказывал, что он самый добросердечный из богов...

   - Самый глупый он и самый мягкотелый. Ему бы следовало родиться женщиной, этому плаксивому неженке. Он ведь тоже, как ты, уверен, что латы ему не нужны и что пожирателей света можно воспитать, научить добру. Тебе не хуже моего известно, что с ним случилось. 

   - Я слышал, он счастлив. Помогает людям... 

   - Чепуха это! Не верь мифам! Когда он пришёл к говорящим обезьянам с мечом, они околдовали его своей внешней красотой, и он остался у этих хитрых волшебников служить им. Бог на услужении смертных... 

   - Как это чудесно, - вздохнул Фотиний. 

   - Как это позорно! - отрезал Полисоф. - Он, конечно, считает себя их учителем, покровителем и даже спасителем, но мы-то видим, как он жалок... 

   - Но он принёс людям огонь, научил их кузнечному делу. Теперь они могут греться у очага и есть улиток жареными... 

   - Огонь не поможет обречённым на смерть. И ни один гордец не остановит неизбежного. Если бы на нём были латы, он был бы непроницаем для стрел человеческого лукавства. - Полисоф немного помолчал. - Когда-то, блаженный Калликарп был моим лучшим другом... Тогда на земле было светло, птицы пели в священных рощах... Он тоже, как ты, всё сомневался и слушал россказни старика со стёртыми копытами. Вот теперь пусть расплачивается за своё неверие и наблюдает, как мы уничтожаем его любимцев. - Полисоф лёг на спину. - Ладно, мальчик, давай спать. Завтра будет тяжёлый день.

   Фотиний лёг на спину и уснул, но вдруг проснулся. 

   Что там за шуршание? Он приподнял голову и в лунном сумраке увидел, как дрогнул мёртвый куст, голый и уродливый, густо оплетённый паутиной. Затем послышался тихий голос, красиво поющий о чём-то грустном.

   Фотиний встал и, стараясь ступать железными подошвами как можно мягче, обогнул куст. И застыл на месте, поражённый красотою глаз, робко глядящих на него снизу: тонкий, хрупкий юноша сидел на земле на корточках. Рядом с ним стояла корзинка, наполовину полная шевелящимися улитками.
   
   - Ты кто? - спросил Фотиний.

   - Ипполит, - прошептал испуганный юноша.
  
   - А я Фотиний.

   - Ты пришёл издалека? - спросил Ипполит.

   - Да, - ответил Фотиний. 

   - Странная у тебя одежда.

   - Это латы. Под ними я другой.

   - Какой другой?

   - Такой же, как ты.

   - Значит, ты пришёл с миром?

   Фотиний кивнул. Ему стало стыдно. Он хотел объяснить мальчику, что не намерен причинять ему зла. Он собрался было предупредить его об опасности, но внезапно из-за его спины неудержимым вихрем вылетел Полисоф и ловким ударом меча отсёк Ипполиту голову.

   - Одной собакой меньше, - спокойно процедил он сквозь зубы.

   Фотиний онемел от ужаса и сострадания к юноше, убитому только за то, что был человеком. 

   В его груди проснулась ярость. Он без жалости вонзил бы свой меч в прорезь в забрале Полисофа, чтобы убить этот бездушный голос, но вспомнил, что оставил меч под дубом, где спал. 

   А тем временем ярость в его сердце медленно переплавлялась в решимость: надо покончить с этим безумием! Он не может больше подчиняться Полисофу и его соратникам, он не будет их другом! 
  
   С криком отчаяния и боли Фотиний обеими руками содрал с себя нагрудные пластины и обнажил кровавую плоть.

   - Что ты делаешь! - закричал Полисоф. - Прекрати немедленно! Латы приросли к тебе и стали твоей кожей. Без них ты умрёшь!

   Фотиний ничего не ответил. Он продолжал сдирать латы со своего тела - с живота, спины, рук, ног. С большим трудом, рыча от боли, освободился от железных перчаток и башмаков. Сорвал с головы шлем. И швырнул его под ноги наставнику. И остался голым, лишённым кожи. И кровь струилась с него на землю красными светящимися змейками. 

   Полисоф с отвращением и ужасом отвернулся и, шатаясь, бросился прочь. 

   А Фотиний побрёл вдоль реки. Он шёл к востоку, он возвращался на родину, а за ним тянулась полоска красного света. 

   Полисоф продирался сквозь заросли мёртвых кустов и деревьев. Под ногами хрустели улитки. Он ругался тяжёлым от слёз голосом, проклинал Кентавра, Калликарпа, отца своего Хроноса, а затем стал оплакивать любимого Фотиния. 

   Луна и звёзды бледнели, тени размазывались по земле, растворялись в её илистой влаге и впитывались в вечную тьму Прародительницы жизни. 

   Полисоф вышел из леса, поднялся на холм, оглянулся и застыл на месте, не веря своим глазам: на горизонте горела кровавая полоска. Она расширялась, набухала огнём. 

   И он понял: пришёл конец его знанию, его вере, его делу. Тысячи убитых людей, сотни разрушенных городов и сёл - всё было напрасно. Он бог? Нет, теперь он закованный в железо глупец, и ему уже не выйти из этой ходячей темницы. Не мягкотелый Калликарп оказался посмешищем, а он, не знавший поражений воин, мудрейший из заклинателей железа. 

   Обессиленные ноги подогнулись, и Полисоф повалился наземь. И лежал, глядя на восток, где впервые за пять лет всходило кровавое солнце. 
   
   - Прощай, мой мальчик, - послышался из-под забрала хриплый, тонущий в слезах голос. А по железной ладони, выронившей меч и раскрытой нежному утреннему ветерку, ползла доверчивая улитка.