Книга

Змей был в образе книги, немыслимо вытянутой и суставчатой, и он всосал сам себя в глотку сна, изблевав напоследок клиновидный язык титульной страницы. Пока пергамент таял, потрескивая и искря, я успел прочесть перевернутую надпись готическим, с фрактурными изломами, шрифтом – «ты почти уже...». Зардела на миг, но сразу потухла скользкая мраморная кожа пары огромных плодов, формой напоминавших медвежьи шапки шотландской гвардии, и я захотел возложить их на голову покойницы-матери, спавшей на ложе посреди узкого и темного коридора-перешейка. Но почему их два? Я не знаю.

Меня разбудила гроза. Это я люблю. Увы, затем в ходе событий что-то сломалось. Я лежал и, захлебываясь кашлем, пальпировал эрогенные места смартфона. Читал про мистика-сапожника Якоба Бёме. Когда-то в молодости я увлекся этим учением. Все забыто, словно сновидение. Потом я погрузился в слои голых женщин. Мелькнуло глупое предложение – выяснить, кем я был в «прошлой жизни». Дешевка, вероятно. Всем пишут под копирку. Однако, любопытно. Внезапно я увидал мрачное предупреждение, нуждавшееся в истолковании. И тут все зависло, точно телефон застыл с перекошенным ртом.

Я сполз на пол и сел на согнутые колени, рыча от ярости. Гнев часто овладевает мной без причины – но не без повода. Странно, что спусковым крючком служит всегда сущая безделица – чрезмерно сочный баритон у очередного шарлатана, резкий удар свинцовых звуков, подло заставший врасплох, неспособность лба и шеи, покрытых изморосью пота, остыть после жары, а более всего – манера умников клонировать бесконечно одни и те же слова. И вспышки за окном бьют подтверждающей печатью по каждому новому приступу бешенства.

Так проносится неопределенное время, отмечаемое лишь стуком сердца. Наконец, уже к сумеркам, гроза стихла. Луна расцвела зелено-розовым тропическим цветком, ядовитым и шипастым. В тупом оцепенении я молчу, ненавидя себя и весь мир. Спустя час я пью чай из стакана в великолепном подстаканнике. Вдруг я будто слышу вздох моего пса, давно умершего. Я не пугаюсь подобных вещей, но меня охватывает глубокая печаль.

В отошедшем от судороги смартфоне я нахожу идиотский и ненужный теперь ответ – «учитель и философ». Ну да, именно это я и предполагал. Вот и картинка – все, как положено, синий гиматий поверх пурпурного хитона. Но что за бред? Откуда они узнали, как я выглядел в юности, какая у меня была прическа? И что челку я зачесывал тогда на другую сторону? Впрочем, повторюсь, меня не ужасает сверхъестественное.

Идут минуты, проходят часы. На дворе царит глухая ночь и туман, плоть его мутно-зерниста, но и лунно-светла, как старинная литография. Я засыпаю и во сне вижу себя с тонкой тростью и в голубом плаще. Ангел говорит мне, что когда я буду рожден, я стану тем посланником, кто сообщит важную весть Якобу Бёме.