Вторым, что закономерно, очередь негодовать пришла Лаптэку. Он и раньше уже поругивался на крысолова. И не «мерзавцем» каким-нибудь величал, а похуже. Впрочем, Казимир проглатывал это с не меньшим равнодушием. Однако теперь главный полицейский разошёлся. Брумо, стоявший подле него, был сдержан, как цепной пёс, ждущий команды, чтобы броситься.
Здесь тактика живого камня не срабатывала. Лаптэк рвал и метал. От переизбытка чувств стучал по столу и топал ногами. Казимир ожидал уже физической расправы. С полицейских станется. И ничего им не будет, ведь они и следят за такими вещами.
— Что стоишь, молчишь?!
Лаптэк негодовал и всё, что бы ни сказал и ни сделал Казимир, всё служило раздражающим поводом. Поэтому, чтобы излишне не распалять его гнев, крысолов молча проглатывал выдаваемую ему пилюлю. Хотя и его молчание также порядком действовало на нервы.
Как ни кричал, как ни брызгал слюной Лаптэк, он всё же не двигался с места и не отдавал соответствующих приказов. Так что за физическое здоровье Казимир мог быть спокоен. Хоть внутренняя его уравновешенность была нарушена. Ему, что называется, «дали по мозгам». Выждав затишья, беспомощно оправдывался. Этот тон более подходил. Лаптэк исповедовал силу и подавлял в других малейшие её проявления. От того столь сильно ненавидел Гросса. Мэр имел над ним явное старшинство. Он обладал правом, хоть и избегал им пользоваться, приказывать Лаптэку, и тот должен был слушаться его и демонстрировать свою подчинённость. Ему приходилось отчитываться перед ним, как перед своим начальником, что доводило его до белого каления. Противостояние Гросса и Лаптэка было уже не столько конкуренцией, сколько борьбой до полного, морального и карьерного, уничтожения противника. Ни один из них не собирался уступать. Но ненависти у Лаптэка было побольше, что придавало ему в его упорности больше шансов на победу. Как будто... Для личной вражды с Цели, помимо влюблённости в его жену, если таковая и была, если шэф полиции вообще способен к столь нежным чувствам, побудительной причиной было независимое положение Дельца. Прямо, грубо физически, как привык и любил делать, Лаптэк не мог повлиять на своего противника. И это тоже было для него мукой. Чужие сила и независимость выводили его из себя. Выказать собственную слабость перед ним, обнаружить зависимость от него, значит, расположить его к себе. Дать понять ему, что твоя позиция несоизмеримо ниже и не может ни в коей степени конкурировать с ним. Это и делал Казимир. Поднапустил жалости, робости. Никаких дипломатических вывертов. Это не Гросс.
— Что ты там затеваешь? Что решил всерьёз крыс вывести?! Мразь! Ублюдок! Решил Гроссу на руку сыграть?
Обвинение было серьёзное и меткое. Казимиру стало не по себе. Хотя, если бы Лаптэк всерьёз верил в возможность этого, разговор был бы иным и проходил бы в совсем других условиях. С его стороны это было просто не имеющей цели колкостью, лишь бы придраться.
Казимир вполне резонно и справедливо заметил, что крысы как были, так никуда и не делись. В этом никакого обмана не было.
— Понимаешь, что крыс много должно быть, чтобы в глаза бросалось.
Лаптэк немного смягчился. Впрочем, то была только передышка перед следующим раскатом. В чём Казимир тут же убедился.
— Что же мне надо делать? — неосторожно бросил он.
— А мне наплевать! Это твоя работа. Тебе виднее должно быть. Я что ли за тебя должен пути искать?! Смотри... Ты — ведь бродяга. Знаешь, как мы здесь с такими поступаем? У нас в городе не только одна мэрия есть, где ты околачиваешься, но ещё и тюрьма, где ты с успехом можешь оказаться. Всегда найдётся до чего докопаться, в чём обвинить. Всегда, — веско и внушительно прибавил Лаптэк.
— Я ж и так стараюсь. Мэр мне всю плешь проел. Я стараюсь, честное слово.
— Плохо стараешься. Все должны видеть, что Гросс даже с крысами не может справиться. Все должны это видеть, понимаешь? Гляди, парень, — он был не настолько уж старше крысолова, чтобы называть того «парнем», с его стороны это был ещё один способ принизить, — я могу вознаградить, а могу и покарать. От тебя зависит характер и степень как одного, так и другого.
Лаптэк покипел, покипел и, пригрозив, отпустил с миром. Во внушительном его предупреждении уже содержался прямой намёк на то самое воздействие, которого так опасался Казимир. И это не Гросс. Тут не просто слова были.
После столь напряжённой беседы, после всех угроз и волнений Казимир просто не мог не напиться. Видя в этом единственный способ сбросить груз неприятных впечатлений. Только это ему и оставалось. Но при этом жаловаться кузнецу не спешил. Его помощь и советы ничего, кроме вреда, не могли принести.
Казимир целенаправленно и методично опрокидывал стакан за стаканом. За соседним столом опять обсуждались прогнозы погоды и приплод, на этот раз у свиней. Выпитое пока не развязывало крысолову язык. Пил молча. Кузнец, видя своего товарища очевидно удручённым чем-то, посочувствовал. Попытался даже развеселить шуткой. Рассказчик из него был хуже некуда. Он путался. В середину вставил эпизод из другой истории, концовку же вообще забыл. То, как рассказывалось это, само по себе, независимо от содержания анекдота, было довольно забавно. Но Казимир не мог пересилить себя. Даже из вежливости не мог улыбнуться.
В итоге кузнецу пришлось дотащить пьяного крысолова в хибару, так что утро последний встретил у себя дома, не понимая, как там оказался.
Следующим на очереди стоял Цели. В его недовольстве причин сомневаться не было. В доме по сути ничего не сделано — разве мог Казимир сам добровольно лишить себя повода являться туда, к Ней? А на мануфактуре он даже ещё не появлялся. Огромные размеры ужасали его. Очистка её безразмерных складов должна была отнять всё его время, все силы и тем самым отвлечь от других заказов, от которых ему никак нельзя было отвлекаться. Этот «прогон» обещал быть наихудшим. И потому что с Цели надо быть изворотливее и осторожнее, чем с другими; и потому что позиция его потенциального визави была много сложнее. С другой стороны, каковую Казимир, правда, не рассматривал, хозяин дома имел полное право быть недовольным. Работа не выполнена и неизвестно, когда это произойдёт. Сколько дней уже крысолов приходит, а результатов пока никаких. Казимир это понимал, хотя не разделял такого отношения, чужую точку зрения, сколь бы адекватна и справедлива та ни была, он всегда оценивал скептически.
В место, приносившее столько тайной радости, он пришёл как заклание. Не идти он не мог. Не в силу взятых обязательств, но по причине внутренней тяги, имевшей над ним неодолимую силу. Шанс увидеть её, перевешивал все опасности.
Казимир действовал со всей возможной аккуратностью, словно любой предмет мог стать для него капканом, словно любая мелочь могла таить в себе смертельную ловушку. На такую восприимчивость влияли и последствия вчерашней пьянки. Голова раскалывалась и желудок всё ещё был нездоров. Думалось в таком состоянии с трудом.
Проделав все дежурные мероприятия, которые сводились к рассыпанию новых доз отравы и собиранию свежих крысиных трупиков, чем прислуга брезговала, перепоручив это крысолову, Казимир собрался уже было уходить. Он уже держался за ручку выходной двери, как его окликнули. И голос, несомненно, принадлежал Цели. Эти тихие, но железные нотки узнавались сразу. Так же медленно, как приговорённый к казни поднимается на плаху, крысолов обернулся. Он склонился и ссутулился, изготовляясь к смертельному удару. Помимо воли, он принял вид пристыженного школяра.
— Как идут дела? — поинтересовался Цели.
У Казимира кровь отхлынула от сердца. Этот простой, обыденный вопрос привёл его в неподдельный ужас. Еле шевеля высохшим языком, он ответил что-то малоосмысленное.
Цели довольно кивнул. Других реакций не последовало.
Но Казимир не мог удовлетвориться этим. Элементарная, брошенная невзначай фраза надолго вывела его из себя. Может быть, Цели хотел его спровоцировать? Не раскалывать, а заставить расколоться. Уж он-то с сотнями подчинённых и, следовательно, сотнями связей был одним из самых информированных людей города. Мог ли он не знать, чем живёт крысолов? Казимир потерял покой. Вспоминая свой нехитрый диалог с Цели он невольно начинал дрожать. Что стояло за этим «как дела»? Казимир настолько измучил себя, что ему уже начало казаться, что Цели спрашивал «как у нас идут дела», с упором на «нас».
