Жертва амплуа, или Подайте сюда Станиславского!

  -Стоп, стоп!- Давид Яковлевич захлопал в ладоши. –Перерыв!
  Он оглянулся на затемненный конец зала, на сидевшего там местного сценариста. Тот поднял большой палец.
  На сердце Давида Яковлевича потеплело. Нервирующая весь божий день напряженность исчезла.
  -Так!- громко и радостно проговорил он уже в сторону освещенной сцены, сощурился близоруко. –А где наш Юрий Петрович? Ау! Друзья, Юрий Петровича позовите…
  Но вместо директора театра к нему подошел Анатолий Мишанов, актер, исполнявший в спектакле одну из главных ключевых ролей. Завис двухметровой громадой над режиссером.
  -Давид Яковлевич, вы обещали сегодня дать ответ.- Приклеенная бороденка вблизи казалась неуместной на розовощеком двадцатилетнем лице. Да и круглые очечки как-то не гармонировали с ней. Вылитый Добролюбов в поддевке.
  -Анатолий, Анатолий, да подождите вы!..- досадливо отмахнулся режиссер в ожидании директора. –Запарка такая, а вы здесь со своим…
  Но Толя, скромный, застенчивый увалень был настроен решительно.
  -Давид Яковлевич! Вы сегодня обещали!- В голосе его зазвучала еле слышная обида. Но ответа не последовало. –Тогда я не еду на гастроли!- вдруг отчаянно произнес он и принялся отдирать бороду. -Юдина, вон, с собой берите! А я не еду!
  Давид Яковлевич разом забыл про директора. Поднял изумленные глаза на актера, всплеснул руками. В такт с руками на голове всколыхнулись и улеглись остатки белесых невесомых прядей.
  -Да что вы такое творите?! Перед Москвой!!! Перед самой Москвой!!!- громко воскликнул он. Рабочий на сцене испуганно выронил фанерное дерево. То грохнулось плашмя, будто фугас рванул в закрытом помещении. –В кои века на святые  подмостки пригласили! Народный театр из провинции! На саму Таганку! Нет! Шкурное свое надо прибавить! Чтобы уж всех в грязь лицами!.. Чтоб уж ножом под сердце!.. Никогда ничего за вами иудинского не замечал, Анатолий! Вы же мне, как двоюродный сын были!..
  Давид Яковлевич говорил громко, на весь театр. И уже не сидел, а быстро-быстро так семенил кругами вокруг Анатолия и взывал ко всем: и к актерам, и к рабочим сцены, и к осветителям, и к редким зрителям, зашедшим на последний прогон перед гастролями и  сидевшим  редкими группами в конце зала.
  -Вы обещали…- продолжал бубнить Толя, воюя с бородой.
  -Да! Да!!! Обещал!!! Но не сегодня же, помилуй Бог!
  -Сегодня…
  -Ну, вы  и…- режиссер потерял дар речи.
  -О чем спор?- спросил подошедший сценарист Ганапольский.
  -Они,- Давид Яковлевич несколько раз несильно, но обидно ткнул согнутым пальцем в грудь Анатолия. –они, вот, хотят роль председателя колхоза «Путь к свету»… В вашей, между прочим, пьесе! Представляете? Председателя! Иначе в Москву с нами не едут!..
  -Почему?
  Режиссер молча развел руки.
  -Потому, что я всегда играю одних подлецов и подонков!- Анатолий вскинул подбородок, одернул куцую жилетку. –То кулака!.. То сына кулака! То Митрофанушку! То полицая! А сейчас- опять: предатель- поджигатель!.. Вы обещали мне роль председателя в «Путь к свету»! И сказали, что огласите это сегодня!
  -Ну, правильно, правильно!.. Обещал… Но не «Путь же к свету»! Там же есть и председатель другого колхоза! «Новые зори».
  -У него роль без слов…
  -Но типаж, типаж-то какой! Бомба!
  -Вы говорили: «Путь к свету»,- талдычил, будто тетерев, Анатолий. –Я хочу положительную роль… И Зинка мне больно топором по затылку бьет, когда я стог поджигаю. Я нос разбил вчера на репетиции о подмостки. Я больше ей повторять не буду…
  Зинка, в кожанке и красной косынке сидела на сцене в окружении «партизан», чесала прыщик на ноге, но- вот ведь, зараза!- услышала.
  -Сам дурак!- звонко отозвалась она. –Я что, Давид Яковлевич, виновата, что у него головка слабая, как у ребенка?
  Давид Яковлевич беспомощно посмотрел на сценариста.
  Молчание как-то нехорошо затянулось. Да и во всем театре звуки как-будто стихли. Как на совещании у президента.
  -Толя, ну, какой же вы «положительный герой»?- произнес, наконец, с мягкой отеческой улыбкой  сценарист. –Юрин это ваш…  Посмотрите на него: какой из него кулак или подонок? Ни стати, ни выражения на лице… А вы… Вы, Анатолий, в зеркало на себя посмотрите! От вас же за версту подлецом и предателем несет! Вы же горы свернете на этом поприще с вашей-то фактурой! Лучшего подонка и придумать трудно!..

   В общем, не поехали они тогда, в 81-м, в Москву. Накрылись медным тазом их трехдневные выступления в легендарной Таганке.
  Две недели почти всей труппой отлеживались в травматологии: и Давид Яковлевич, и Ганапольский, и «партизаны», кинувшиеся тем на подмогу, и рабочие сцены, обожавшие, наоборот, добродушного и веселого Анатолия…
  Одна Зинка, сатана, осталась невредимой, простояв на сцене с топором, да еще билетерша в кассе. Просто, до вестибюля «бой» не докатился. Только отголоски. Вот на эти отголоски билетерша и вызвала милицию. А после- и «скорую»…

  А Толя после этого случая с театром «завязал». Переквалифицировался в декламаторы. Читает а-капельно стихи и прозу о доброте, нежности и любви. И женские, и мужские. Зрители аплодируют. Зрителям нравится контрастность его внешности и  звучащее из его уст «Мой милый! Что тебе я сделала?»…
  Но никогда, даже по просьбе, он не декламирует поэзию Эдгара Алана По  и прозу Кафки.
  Он их просто не знает.